Все эти новости появились в детройтских газетах, и четырнадцать тысяч рабочих, которые должны были получать объявленный минимум заработной платы, впервые узнали, каким поистине великим человеком был их хозяин. Когда он вернулся, они прочитали все о его домашней жизни, которая до того времени была скрыта от них. Они прочли о его любви к птичкам и о том, как он оборудовал у себя помещения для двух тысяч пернатых; как он две недели отказывался пользоваться парадной дверью своего дома, потому что две коноплянки свили над ней свое гнездышко. "Какая бы ни была погода, говорил он, — рисовые трупиалы всегда возвращаются в Дирборн второго мая".

Рабочие увидели его портреты — вот он сидит в своей библиотеке, а вот за столом в конторе и по телефону отдает распоряжения относительно создания нового мира. Они увидели, как он занимается зимним спортом катается на коньках, а потом, как он занимается летним спортом раскидывает сено на ферме вместе со своим сыном Эдзелом, которому уже исполнился двадцать один год. Они видели его также сидящим в своей первой коляске без лошади, которую Эбнер Шатт однажды помог вытащить из канавы на Бэгли-стрит. Мистер Форд приобрел эту реликвию и теперь хранил ее в одной из комнат своей конторы и время от времени выкатывал ее, чтобы показать, что она все еще действует, и снимался в ней: он сам за рулем, а миссис Форд рядышком, или вместо нее сидел Томас А.Эдисон, или Джон Бэрроуз, или кто другой из его друзей.

В обществе создалось мнение, что Фордовская автомобильная компания собирается платить каждому своему рабочему не меньше пяти долларов в день; того же мнения придерживались и рабочие, и они приуныли, когда обнаружилось, что компания ничего подобного делать не собиралась. Прежняя заработная плата оставалась без изменений, но каждые две недели рабочие должны были получать премию — при условии, что они прошли "проверку". Слово это было загадкой, и загадка эта была сложна, и некоторые рабочие так никогда и не разгадали ее.

Рабочие делились на три группы. Женатые должны были "жить со своей семьей и заботиться о ней". Холостые старше двадцати двух лет должны были вести "здоровую и скромную" жизнь. Мужчинам моложе двадцати двух лет и всем женщинам "надлежало быть "единственной опорой своих ближайших родственников". Установить все эти данные относительно четырнадцати тысяч рабочих Фордовской компании было задачей нелегкой. Для ее выполнения Генри Форд учредил себе в помощь "Социальный отдел Фордовской автомобильной компании" со штатом в пятьдесят тщательно отобранных молодых джентльменов. Два года спустя он убедил священника епископальной церкви, настоятеля собора св. Павла в Детройте, отказаться от этой почетной должности и взять на себя заботу о нравственности фордовских рабочих.

Генри и его новые сотрудники условились относительно основных принципов. Они искоренят вредный обычай рабочих-иммигрантов сдавать комнаты внаем, что превращало дома рабочих в доходные предприятия и, несомненно, способствовало разврату. Они заставят холостяков, прежде чем обзаводиться своим хозяйством, посещать священника или мирового судью. Они отучат молодых людей от привычки удирать из дома и оставлять без поддержки своих престарелых родственников. Они покончат по крайней мере с беспробудным пьянством и присмотрят за тем, чтобы жилища рабочих содержались в чистоте и чтобы за детьми и больными был уход. То были возвышенные цели, и рабочего, отвечающего требованиям "Социального отдела", раз в две недели ожидала награда в виде чека на сумму от двадцати пяти до пятидесяти долларов.

В отношении семейства Шатт вопрос разрешился легко и просто. Брачное свидетельство Милли, вставленное в рамку, висело на стене, и чулок, в котором она хранила деньги, приносимые по субботам Эбнером, был набит довольно туго. Правда, нельзя сказать, чтобы в доме у нее все блестело, но это уже была не ее вина, ибо она страдала обмороками, она даже советовалась об этом с врачом. Молодой человек, который пришел ее опрашивать, был очень мил и полон сочувствия и надавал ей столько полезных советов, что она не могла всех упомнить. Он посоветовал ей истратить немного денег и нанять здоровую женщину, которая приходила бы раз в неделю делать уборку. Он объяснил ей, какие бывают сорта мяса и как можно путем долгого кипячения сделать дешевое мясо хорошим. Он сказал ей, как полезно давать детям свежие овощи в большом количестве и сырые фрукты в небольшом. Он коснулся также вопроса квартирной платы, которая быстро повышалась в Хайленд-Парке и его окрестностях; Милли сказала, что мечтой их жизни было иметь собственный домик, и охотно согласилась употребить на это часть премии. Молодой человек ушел, и факты, собранные им, были занесены в обширную картотеку "Социального отдела", а Эбнеру Шатту сообщили, что он "проверку" прошел. В дополнение к его основной заработной плате — сорок два цента в час — он будет теперь получать часть прибыли в сумме двадцати шести с половиной центов в час, другими словами — раз в две недели он будет получать добавочный чек на двадцать пять долларов сорок четыре цента.

У Эбнера не укладывалось в мозгу, как это люди могут не чувствовать благодарности за такую божественную милость со стороны мистера Форда. Но испорченность человеческой натуры общеизвестна, и многие рабочие были весьма недовольны вмешательством в их частную жизнь и переименовали "Социальный отдел" в "шпионский". Вместо того чтобы честно исполнять все пункты соглашения, они пускались на дьявольские увертки, чтобы обойти их. Иммигранты превращали своих постояльцев в братьев или зятьев; молодые парни до поры припрятывали своих подружек или выдавали их за сестер-сирот; кое-кто из самых отпетых дошел до того, что стал нанимать себе в родственники стариков, лишь бы пройти проверку. Иногда обман раскрывали, обманщиков увольняли, и подсиживание, сплетни и шпионство расцвели пышным цветом.

Единственным недостатком новой системы, по мнению семьи Шатт, был слишком быстрый рост цен. Прежде всего злодеи домовладельцы начали повышать квартирную плату. Шатты платили двенадцать долларов в месяц, а теперь им объявили, что нужно платить двадцать. Разумеется, они подняли вой, но агент сказал, что если не желают — могут убираться.

Эбнер потратил целое воскресенье на разъезды по городу и беседы с другими агентами, что послужило для него уроком элементарной экономики. Жизнь в Хайленд-Парке начала дорожать с тех пор, как добрый мистер Форд стал ежегодно распределять десять миллионов долларов сверх заработной платы. Почему бы домовладельцам не иметь своей доли в этом благополучии? Домовладельцам так же, как и Эбнеру, пришла в голову мысль, что неплохо бы купить фордовский автомобиль и по воскресеньям возить семью за город. Или поехать летом на мичиганские озера ловить рыбу, или провести зиму во Флориде, — почему бы и нет?

Эбнер и Милли решили пойти на риск и немедленно купить дом; но тут они получили второй урок по экономике — с нововведением в Фордовской автомобильной компании цены на дома почти удвоились. Эх, если б Эбнер купил дом до введения премии! Если бы хоть кто-нибудь его надоумил! Кое-кто из фордовских компаньонов вовремя смекнул и поспешил приобрести земельные участки — и так вздули на них цену, что для семейства Шатт купить дом стало так же трудно, как если бы никакой премии и не было!

Время шло, и жестокие уроки повторялись снова и снова. Милли, всегда чрезвычайно экономная, теперь стала держать семью на голодном пайке и сбилась с ног, отыскивая лавку, где продукты продавались бы по ценам эры, предшествовавшей введению премии. Но таких лавок не оказывалось, торговцы же спешили разъяснить, что они платят теперь повышенную плату за помещение и повышенное жалованье продавцам. Кто станет работать в Хайленд-Парке за прежнее жалованье, когда цены на продукты и квартирная плата возросли? Что-то неладное творится в мире!