Людей здесь тоже не видать. Лишь вдали, ближе к горам, темнеют палатки да шалаши из тростника.

Райкомовская «Победа» спустилась в долину и пошла вдоль посевов пшеницы. Муминов несколько раз останавливал машину. Пшеница была почти по пояс. Густая, звенящая, она обнимала его, точно ласковые волны теплого моря. Но чувствовалось, что все это море хлебов уже начинает задыхаться от зноя. Зерна в небольших, не успевших как следует налиться колосьях, сморщились. Они, словно живые, молили о влаге, обещая сторицей вознаградить человека за каждую каплю воды.

У первой палатки Муминова встретил худой, иссохший старик лет семидесяти, одетый, точно зимой, в ватный халат. Он возился около двух огромных самоваров. Старик оказался тугим на ухо и не мог объяснить, где председатель. Когда Муминов показал на пиалу, старик заулыбался, закивал головой:

— Найдется и чай и кумыс для доброго путника!

Муминов хотел стоя выпить чаю, но старик запротестовал: зайди, мол, отдохни. Пришлось войти в палатку. Не успел Муминов допить чайник, как послышался стрекот мотоцикла, у входа, показался Мутал, а за ним высоченный, чуть сутуловатый старик. У старика были длинные жилистые руки и черная курчавая борода цыганского вида, совсем не характерная для узбека. Муминов знал этого старика. Его звали Усто [9] Темирбек, причем гораздо чаще — только по прозвищу.

— Рад вас видеть, друзья, — сказал Муминов, поднимаясь им навстречу.

Усто крепко пожал ему руку широкими ладонями, потемневшими и потрескавшимися.

— Доброго здоровья, брат! — произнес он звучным голосом, слово «брат» выговорил по-русски — и сейчас же смутился, сдвинул темные брови: — Ай, простите, секретарь-ака! Очень уж привык к этому слову…

— Усто-ака, что вы? Слово-то ведь хорошее!

— Э!.. — Усто махнул рукой. — Бывает, что и хорошее слово, да не к месту, брат…

Все рассмеялись. Муминов пригласил приехавших к чаю. Он с интересом приглядывался к Усто — слышал о нем уже немало, но встречались они только второй раз. Имя Усто Темирбека сделалось известным в районе прошлой весной, когда он организовал первую и единственную в своем роде «бригаду аксакалов» [10]. С месяц назад Муминов навестил его бригаду здесь, в Чукур-Сае. Тогда-то и познакомился с Усто. И теперь он был рад, что тот пришел вместе с Муталом. Муминоэ думал, не откладывая, в присутствий Усто поговорить обо всем, но старик, едва поздоровавшись, заспешил:

— Ну, мне пора!

— Не торопитесь, побеседуем, Усто-ака.

— Некогда. Вы., ведь сразу не уедете?

— Пока нет.

— Значит, зайду еще. — Старик переглянулся с Муталом. — Зайду попозже. Обязательно поговорим, брат… Ай, извините, товарищ секретарь! Все брат да брат…

Улыбаясь в курчавую бороду, он вышел. Через секунду опять застрекотал мотоцикл. Сквозь щели палатки Муминов видел: старик уселся на мотоцикле так, как сидят рослые люди на осликах, — подобрав ноги, подавшись вперед, — и покатил по дороге.

Муминов привычным жестом пригладил поредевшие седые волосы на темени и обернулся. Мутал полулежал на охапке соломы, уставившись на чайник, стоявший, перед ним. Тонкое лицо со впалыми щеками почернело, обросло щетиной. Черные густые брови сошлись к переносице, ноздри крупного с горбинкой носа то и дело вздрагивают. Карие глаза смотрят непривычно строго, даже настороженно.

Вот каким он стал сейчас, две недели спустя после их последней встречи! Сидит замкнутый, суровый, какой-то неприступный.

А тогда, полмесяц а назад, он был совсем другим — подвижным, энергичным. То и дело громко смеялся, непринужденно шутил с людьми. Что же вызвало в нем такую перемену? Сознание собственной вины? Или тяжесть горя тех, кто пострадал?

— Ну, что молчишь? Я слушаю, — прервал затянувшуюся — паузу Муминов.

У Мутала надломились черные прямые брови, он отвернулся, уставился в угол.

— Что я скажу, Эрмат Муминович? Такое вот несчастье…

Неожиданно для самого себя Муминов ощутил прилив негодования. «Не смей раскисать! — захотелось крикнуть. — Сплоховал — возьми себя в руки!» Но Мутал опять взглянул ему в глаза — строго, недоступно. Этот взгляд обезоруживал. Муминов подсел к нему, положил руку на плечо.

— Друг мой. — Он сам удивился, услыхав дрожь в собственном голосе. — Я тебе верил, как самому себе… Расскажи мне, как все это произошло? Зачем ты затеял той в такое время? И вообще, что тут происходит наконец?

«Рассказать все? — мысленно повторил Мутал. — Разве словами перескажешь? Эти четыре дня точно четыре года…» Но от ответа не уйти. Мутал выпрямился:

— Хорошо, я расскажу.

Да, не будь праздника, аварии могло бы не случиться. Но не устроить первомайский той для колхозников Мутал не мог. Во-первых, еще в начале апреля, когда колхоз блестяще завершил сев хлопка и через неделю на полях показались дружные, радующие глаз всходы, Мутал во всеуслышание дал слово как следует отпраздновать Первое мая всем колхозом. А во-вторых, Мутал решился на этот шаг — пусть это выглядит странно! — в связи с той необычайно тяжелой обстановкой, которая сложилась из-за Кок-Булака.

Уже с начала весны Мутал смутно догадывался: с Кок-Булаком что-то неладно. Собственно, это было не ново — старики предупреждали уже третий год подряд. Но каждый раз находилось объяснение: зима сухая, снегу в горах мало. Однако в эту зиму снега выпало много, и Мутал не терял надежды, что с потеплением Кок-Булак наберется сил. Но наступил март, потом необычайно жаркий апрель, снег в горах быстро таял, а уровень воды в роднике не только не повышался, но продолжал падать. Наконец, дней через пять после того, как приезжал Муминов, Мутал понял: нужно что-то предпринять. Нечего заниматься самообманом.

Но прежде следовало установить причину странного поведения Кок-Булака.

Догадка пришла неожиданно. Дело в том, что уже несколько лет километрах в шести от Чукур-Сая разрабатывались залежи свинцовой руды.

За это короткое время возле шахт вырос городок рудокопов, весь из алюминия, стали и стекла. Городок небольшой, уютный, как-то не по-здешнему Красивый. Жители предгорных и степных кишлаков рассказывали о нем с восторгом: «Куколка, а не город!»

Известный в области гидрогеолог, главный инженер водхоза, которого Мутал срочно привез к Кок-Булаку, высказал предположение: воды родника по трещинам в известняке уходят в шахты. И действительно, начиная с прошлого года из шахт выкачивали около двухсот литров воды в секунду. Мутная, грязная вода бесцельно уходила в русло высыхающей к лету речки.

Правда, шахты располагались значительно ниже Кок-Булака, но это лишь подтверждало догадку, что их питает единый, гидравлически связанный водоносный пласт.

В этом не осталось никакого сомнения, после того как Мутал сам побывал у шахтеров. Они подтвердили, что недавно напор воды резко усилился й теперь они вынуждены откачивать ее интенсивнее.

Вот тогда и пришло единственно возможное решение: воспользоваться этой водой! До русла высохшей речки, куда уходили мутные воды шахт, было самое большее километра четыре. Если как следует организовать людей, использовать механизмы, арык можно прорыть за пять-шесть дней. Но вот еще задача: как перебросить воду через сухое русло речки?

Случись это в иное время года, располагай Мутал временем, можно было бы придумать что-нибудь другое. Но сейчас оставалось одно средство — трубы. Их нужно было штук тридцать, не меньше.

Мутал сперва обратился в рудничный комбинат.

Но оказалось, что труб — сорокадвухмиллиметровых и толще — очень мало и у самих шахтеров, а главное, они настолько дефицитны, что без специального разрешения из центра дать их колхозу нельзя.

Два дня ходил Мутал по реем инстанциям, побывал у главного инженера и директора комбината, звонил в центр, в управление. Объяснял, умолял. С ним соглашались, но разводили руками — помочь не могли.