Она хотела сказать: на такого изумительного человека, — но осеклась, глянув на его хмурое лицо. Потом сказала:

— Раис всегда относился к тебе, как товарищ и настоящий коммунист.

Валиджан промолчал.

— Я прошу тебя, подумай, — продолжала Шаро-фат. — Мне стыдно за… нашу любовь, — договорила она, хотя на языке было: «Стыдно за тебя».

И лишь когда поняла, что слишком сурово произнесла эти слова, добавила:

— Прошу тебя, милый!..

Валиджан точно ждал этих слов — губами припал к ее худым, бескровным ладоням.

А через четверть часа, перед прощанием, когда Шарофат хотела, только другим тоном, заговорить о том же, Валиджан сказал, отводя глаза:

— Ладно. Мне и без тебя там достается.

Теперь Шарофат была готова к встрече с Муталом.

Долго пролежала она, вздрагивая каждый раз, когда кто-нибудь стучался или заходил в палату.

Мутал приехал к вечеру, часам к пяти, когда нижние ветви молодого тополя у окна окутались тенью. Но он был не один, вместе с ним приехала Муборак.

Мутал исхудал, как-то весь потемнел, скулы выдавались резче обычного. Однако той глубокой печали, о которой говорили друзья, она не увидела в его глазах.

Он был по-особенному спокоен, собран.

Муборак, тоже заметно похудевшая, наоборот, не успев войти, заехала, затараторила совсем по-женски:

— Ой, милая Шарофат, как ты нас всех напугала! Ужас!.. Места себе не находим…

Мутал только кивнул головой и улыбнулся тепло и просто, как умел всегда.

Они побыли с полчаса, рассказали, как дела в Чу-кур-Сае. И удивительно: рассказывали весело, то и дело вспоминали какие-то смешные детали. И ни словом не обмолвились о том, о чем с таким волнением говорила Каромат. Особенно старался Мутал. Как только Шарофат пыталась намекнуть, что у него дела идут неладно, он с новой энергией начинал шутить, вспоминал что-нибудь забавное.

Только когда прощались и Муборак вышла первой, — кажется, догадавшись о чем-то, — Шарофат задержала его руку и проговорила робко:

— Вы не беспокойтесь, Мутал-ака, я…

Мутал не дал ей кончить. Вскинув брови, спросил:

— А почему я должен беспокоиться, Шарофатхон?

Он глядел так ласково и грустно, как может глядеть давний, преданный друг, а может и любимый.

— Нет, серьезно. Я о Валиджане… — Шарофат смущенно отвела взгляд от его ласковых карих глаз. — Я говорила с ним.

Мутал снова опустился на табуретку и своими большими костистыми руками прикрыл слабую ладонь Шарофат.

— Послушайте, Шарофат, — сказал он тихо. — Мне ничего не нужно. Ничего! Мне достаточно того, что вы остались живы. Вы молодчина, слышите?

Шарофат показалось, что глаза его подернулись влагой. Наверное, только показалось. Не может быть, чтобы он плакал!

— Вы живы! Слышите? И мне больше не надо ничего! — повторил он. Потом быстро встал и вышел не обернувшись. Наверное, эта неделя не прошла даром — нервы сдали.

Шарофат посмотрела на его согнутую широкую спину и вдруг снова заплакала, тихо и счастливо.

Палван приоткрыл калитку во двор, и Апа, расстилавшая одеяло на супе в глубине сада, выпрямилась, приветливо сузила свои чуть косящие глаза,

— Милости просим, заходите! Ждем вас.

Равшан прошел на почетное место, сел, подогнув ноги. Перед айваном жена Латифа, молоденькая, черноглазая, подбрасывала угли в самовар.

— Как там раис? — Апа мотнула головой в сторону правления колхоза. — Слышал он про телеграмму?

— Услышит, никуда не денется.

— Еще бы! Теперь секретарь обкома наломает ему хвост! — подтвердила Апа.

— Значит, с успехом тебя можно поздравить? — Равшан прилег, облокотившись па подушку.

— Успех полный! Сейчас все расскажу. Соберу только достархан.

— Оставь ты достархан! Сперва давай о деле…

— Что вы, как можно? — Апа засмеялась. — Ради такого случая не грех и барана зарезать. Латиф-джан поехал за Султаном.

Она сунула босые ноги в калоши, рысцой побежала на кухню, шурша подолом атласного платья, которое так и не сняла. На ходу крикнула невестке:

— Поставила в воду то, что я привезла?

— Сразу же поставила, — отозвалась та. Потягиваясь на супе, Равшан с довольной улыбкой разглядывал двор. Молодец Апа, умеет вести дела! Хорошо иметь таких родственников! И такого приятеля, как прокурор Джамалов.

Если говорить откровенно, Палван уже начал было терять надежду на успех, особенно после того, как Мутал выкрутился из тяжелого положения в Чукур-Сае.

Четвертого дня вечером Равшан сам был в долине, когда после недельного напряжения сил колхозники завершили все работы и мутные воды из шахт, наконец, потекли по новому арыку, по трубам через сухую речку.

Тут-то Палван еще раз убедился, что Мутал и Муборак тоже не простаки. Они заранее все подготовили так, что окончание работ превратилось в целое торжество. Полкишлака собралось за рекой, где были уложены трубы. Из района опять приехал сам Муминов. А когда вода, хотя и грязная, коричневая, с чёрной масляной пленкой, легко и свободно побежала по арыку и Мутал, по пояс голый и в закатанных штанах, грязный и обросший, вошел в нее, разбрызгивая мутную влагу, люди, эти глупцы-однокишлачники, начали в восторге кричать, хлопать в ладоши, бросать шапки к небу!

Особенно старался хитрый старый дервиш — Усто. Он даже плясал и замасленными ручищами обнимал своего друга Мираба.

Правда, он сам, Палван, тоже аплодировал, делал вид, что радуется, и тоже обнимал Мутала. Он был втайне доволен и тем, что послал на рытье арыка Латифа, чтобы никто не кинул в них камнем. Но в душе было темным-темно.

Равшан уже подумал было тогда, что делу конец, что игра проиграна. И вдруг вчера в кишлак опять приехал следователь, и все началось сначала.

А сегодня, не успела Апа вернуться из области, передали телеграмму за подписью Рахимджанова: Мутала вместе с Муминовым срочно вызывают в обком!

И потухшая было искра надежды снова вспыхнула в груди Палвана. Что ж, по сути дела, сейчас он, Палван, ведет игру. Только не сам он кидает козыри с уДалым кличем: «Гардкам!» — «Будь что будет!» Это за него делают другие. Значит, если проигрыш, то не с него спрос.

Равшан снял тюбетейку, погладил наполовину загорелый крутой лоб. Тут вдруг калитка распахнулась от удара кулаком, вошли, громко переговариваясь, Султан и Латиф. Похоже, они уже были под градусом. или привезенные Апой новости так взбудоражили их. Оба двигались расхлябанной походкой, у Султана были расстегнуты все пуговицы на вороте, виднелась загорелая грудь, тюбетейка надвинута на брови. У Латифа, наоборот, засаленная кепка едва держалась на затылке.

— Ого-го-о!.. — загоготал Латиф. — Мы ночей не спим, стараемся, а раис-ака полеживает на подушках! Как это расценить?

И оба залились хохотом. Равшан нахмурился, хоть и был доволен, что они пришли.

— Глупец! Садись, не поднимай пыли раньше стада. Кто болтает, не думая, — умрет, не болея.

В этот момент из дому вышла Апа с большим подносом в руках. «Молодец хозяйка!» — про себя похвалил Равшан, глянув на поднос. Там на тарелках были затейливо разложены мелко накрошенный лук, перемешанный с красным перцем, куски дымящейся баранины, молодые зеленые огурцы…

За Апой двигалась жена Латифа с ведром. Из него выглядывали причудливые, с золотыми наклейками головки бутылок.

— Ну, рассказывайте, мамаша, нечего улыбаться, — обратился к матери Латиф, когда та начала расставлять тарелки, — как вы там обрабатывали секретаря обкома.

— Тихо ты, непутевый! — прикрикнул Равшан, с опаской поглядывая на калитку.

— Пу-ускай слушают! — махнул рукой Латиф. — Чего нам теперь бояться… Ну, что же вы, пшена в рот набрали?

Aпa, наконец, присела, неуверенно взяла стопку, усмехнулась.

— Так уж и быть, да не осудят меня…

Ни с кем не чокнувшись, она залпом выпила золотистый напиток, потом засучила рукава платья и заговорила своим басовитым голосом:

— Ну, слушайте. Значит, приезжаю в город на рассвете. Хватаю такси — и в обком. Подъезжаю… Ни души, один милиционер. «Где же начальство?» — «В девять часов пожалуйте…» Ладно! Сижу, с подъезда глаз не спускаю. «Главное, — думаю, — Рахимджанова перехватить…»