— Пожалуйста, извините меня. Сегодня никак не удавалось…

— Ну, а я, — Джамалов вскинул голову, — нашел все-таки время приехать. Впрочем, вы — раис, большой хозяин. К вам только и ездить на поклон…

Джамалов начал с язвительной усмешкой, но, закончив фразу, мирно улыбнулся. Чутье, выработанное долголетним опытом и спецификой работы, подсказало: после победы Мутала в Чукур-Сае с ним нужно быть осторожным до предела. Настораживало и поведение Валиджана в последние дни.

Всю дорогу Джамалов обдумывал те несколько слов, которые он собирался сказать Муталу, заносчивому молодому председателю.

Разве мог Джамалов предполагать, что наступит время, когда он, занимая пост прокурора, очутится в столь унизительном положении, будет вынужден осторожничать с человеком, которого не любит и который, по сути дела, уже в его руках? А ведь как он умел говорить с теми, кого готовился свалить! Да и сейчас, когда ехал сюда, какие только слова не приходили на ум! Они будто кинжалом пронзили бы грудь того молодого выскочки! Но нет, времена не те… Джамалов, обладая сильной волей, умел обуздывать и себя.

И вот сейчас он не удержался, съязвил — то ли под впечатлением разговора с Рузиматом, тоже заносчивым гордецом, то ли давняя неприязнь к Муталу оказалась сильнее. И улыбнулся, когда уже понял, что не удержался.

Однако странное дело! Мутал сегодня был каким-то другим. Карие глаза мягко светились, и на лице покой, сознание правоты. Когда Джамалов улыбнулся, Мутал опустил голову, проговорил тихо:

— Вы… простите меня. Конечно, я должен был приехать к вам. Я сознаю, что виноват.

Джамалов посмотрел на него внимательно, даже с удивлением.

— Вот что, — сказал он, помолчав. — Я считаю, что следствие в основном закончено. Хотя надо еще кое-что уточнить. И я хотел, прежде чем представить все материалы в соответствующие органы, побеседовать с вами. Но… — он посмотрел на Мутала и кивнул на стол. — Вас, оказывается, вызывают в обком. Поэтому я решил: поговорим после. А пока — счастливого пути!

Обернувшись у двери, бросил:

— Вы человек занятой, можете не провожать.

Мутал, шагнув было за ним вслед, остановился.

Поглядел на телеграмму, которую только теперь заметил среди бумаг, подумал: «Ну, это даже к лучшему. Пусть хоть какой-нибудь конец!»

Муминов подошел к раскрытому окну.

Солнце уже поднялось выше тополей, и сад, разросшийся, диковатый в своей запущенности, весь купался в море света, дышал зноем. Листва на деревьях поникла. Нигде не дрогнет ветка. Даже птицы, кроме юрких маленьких воробьев, приумолкли.

Мысли опять вернулись к Муталу. Очень сложно получается с ним… И главное — время такое напряжённое!

В эти дни Муминов дважды побывал у шахтеров, чья парторганизация подчинялась непосредственно обкому. Он разговаривал с секретарем парткома, с директором комбината. Дело в том, что в своем последнем заключении Джамалов делал упор на зло-получные трубы. Но поездка Муминова мало что изменила. Товарищи, с которыми он беседовал, отлично понимали суть этого, что ни говори, щекотливого дела. И сами готовы были помочь, уладить. Но беда в том, что по сигналу районной прокуратуры снабженческие органы не отпустили комбинату для текущей работы как раз то количество труб, которое получил колхоз имени XX съезда. Утешением, хотя и слабым, было то, что на комбинате составили и послали в обком письмо с просьбой отпустить эти самые трубы через комбинат для колхоза, который взялся за орошение засушливой долины. Ответа на письмо пока, правда, не последовало…

Насчет главного обвинения против Мутала — по делу о катастрофе — Муминов счел возможным написать в обком сдержанно. Шарофат выздоравливала, и, кроме того, Валиджан, ее муж, давал теперь совсем другие показания. Муминова это особенно радовало, хотя причины он пока не знал.

Муминов посмотрел на часы. Уже без четверти десять. Мутал запаздывает!

Сегодня они вдвоем должны были ехать в обком.

Его раздумья прервал мягкий знакомый голос:

— Здравствуйте, Эрмат Муминович!

Он живо обернулся: на пороге стояла Муборак. Обеими руками она держала маленький чемоданчик. Волосы — под сиреневой косынкой в цветочках, на ногах черные, на высоких каблуках туфельки. Она была похожа на молоденькую учительницу. Смущение, которое светилось в прищуренных глазах, усиливало это сходство.

— Вот какая красавица! — Муминов засмеялся. Увидев, как зарделась Муборак, добавил: — Ну, нечего смущаться. Я правду говорю… А где Мутал?

— Дома остался.

— Как так?

— А вот так! — сказала Муборак и, краснея, неуверенно пошутила: — Вы, значит, не хотите, чтобы вместо него с вами поехала такая красавица?

Муминов развел руками.

— Это было бы великим счастьем для вашего покорного слуги. Только разве я вам под стать?

Улыбаясь и поглаживая седые редкие волосы, он сел в свое кресло.

— А что с рапсом? Не заболел случайно?

— Нет, не заболел. Это я… Вернее, наше бюро не разрешило ему ехать.

— Как это вы не разрешили? Садитесь, нечего стоять, как школьница!

Муборак поставила чемоданчик и опустилась в глубокое кресло напротив. Смущение в ее темных глазах исчезло, краска сошла с лица.

— Мы решили, Эрмат Муминович, — проговорила она спокойно, — что сначала в обком должна поехать я.

Муминову ее спокойствие понравилось. Но все же он сказал:

— Вызывали-то в обком Мутала…

— Он поедет, если нужно, после того, как я поговорю с первым секретарем. Но сначала я должна с ним поговорить. Так мы решили на бюро. В конце концов у меня есть что сказать секретарю обкома!

— Что-нибудь новое?

— Да, и новое!

Муборак опустила глаза. Вспомнилось осунувшееся лицо Нурхон — жены Султана, ее глухой голос: «Не могу я так, милая Муборакхон! Сил моих нет!..»

…Она неожиданно пришла вчера утром. Муборак разжигала самовар, когда в калитку постучали. Рузимат накануне лег спать поздно и еще не просыпался. Муборак, чтобы его не разбудить, ходила на цыпочках. Отворив калитку, она изумилась: Нурхон! За последние полторы недели Муборак лишь мельком видела ее.

Сейчас на Нурхон тяжело было смотреть: тонкое девичье лицо поблекло, в светлых глазах испуг. Впрочем, не только испуг, но и какой-то лихорадочный блеск.

— Заходи, пожалуйста! — пригласила Муборак. — Все благополучно дома? Как тетушка Огулай?

— Спасибо… Два слова у меня к вам.

— Так пойдем в дом! Я только на минутку…

Подбросив щепок в самовар, Муборак провела гостью в комнату, раскинула на супе достархан, достала закутанный в полотенце горячий чайник.

— Ну, рассказывай.

— Сейчас… — Нурхон в сильном смущении наматывала на палец кисточку своего платка. — Я пришла к вам, я хотела просить вас… — Она не договорила, голос ее вдруг дрогнул. — Не могу я так, нет сил больше!.. — И она закрыла лицо ладонями.

Муборак села ближе, обняла ее худые плечи.

— Что с тобой?

Нурхон быстро отняла руки от лица. На кончиках густых коротких ресниц блестели слезы.

— Я прошу вас: отправьте его куда-нибудь! Хоть в Чукур-Сай. Я о Султане, о муже моем… — Она говорила торопливо, захлебываясь. — Ведь хочет Усто-ака взять к себе Валиджана! Почему моего не берут? Пусть бы работал, как все. А то пропадет же он здесь, с этим своим дружком. Недобрые у них идут разговоры. Вот вчера…

— Что вчера?

— Начали болтать, зубоскалить: мол, вызывают Мутала-ака в обком. Радуются: теперь исключат его из партии!.. Мама говорит ему: «Не рой яму другому…» Не слушает.

Нурхон подняла покрасневшие, влажные глаза на Муборак, проговорила твердо, даже требовательно:

— Прошу вас, отправьте его в Чукур-Сай! Пусть поработает. И дурь в голове пройдет.

Муборак с трудом успокоила Нурхон. Пообещала в тот же день поговорить с Усто. Проводив ее, стала торопливо одеваться.

Она знала о телеграмме Рахимджанова, вызывающей Мутала в обком, от самого Мутала. Но сообщение Нурхон встревожило ее.