Лицо Равшана посветлело.

— Вот спасибо! — Он хлопнул ладонью по колену. — А здесь товарищ Джамалов, прокурор, сам занимается этим делом. Он вам и расскажет. Ведь есть люди, видевшие…

— Видевшие что?

— А так, разговоры ходят… Будто видели, как председатель избил шофера, выхватил у него ключ от машины. В общем следствие выяснит. Приехал также товарищ из обкома. А уж нас оставьте в покое, дорогой Эрмат-ака.

— Он здесь, в кишлаке, этот товарищ?

— Не знаю… Вчера собирался съездить в район.

— А Мутал где?

— Где же ему быть, как не в Чукур-Gae? — Палван широко развел руками. — Слышали, наверное: подвел Кок-Булак! Ох, как подвел! — Покачав головой, он грустно добавил: — Опять же, нам неудобно говорить, Эрмат-ака, но как не скажешь! Ведь предупреждал я, говорил: «Не спеши, сын мой, лучше понемногу, да наверное». Нет, не послушался! Размахнулся вовсю… А теперь где-то трубы достали… Народ, конечно, взялся, да не знаю, чем кончится. Помогут шахтеры, сумеют перебросить воду в Чукур-Сай — хорошо! Нет — сгорит все, Эрмат-ака! Сгорит! — повторил он с неожиданной горечью.

Муминов поглядел в окно на белесое от зноя небо. Да, старик прав: он предупреждал. Однако не только Мутал, но и он сам, Муминов, помнится, не послушали Палвана, заподозрили в его словах личную неприязнь к председателю.

«Немедленно ехать!» — оборвал себя Муминов. Но в это время с двумя чайниками и лепешками на подносе вошел тот, кого звали Тильхат. Палван преобразился, спросил, улыбнувшись в усы:

— Узнаешь этого товарища?

— Ка-ак же! — ощерился тот, показав длинные зубы, пожелтевшие от кокнара — наркотика из маковых корок. — Это секретарь райкома. Тот самый, что вышиб вас из председательского кресла.

— Ха-ха! — довольно засмеялся Равшан. — Хоть и кокнаром весь пропитан, за словом в карман не лезет.

— А зря вы его скинули, — наркоман глянул на Муминова бесцветными глазками. — Щедрый был председатель. Особенно для таких, как ваш покорный слуга… А теперь никто горстку кокнара не поднесет!

Муминов рассмеялся.

— Тогда, может, снова поставим его на прежнее место?

— Вот это бы здорово! — Тильхат расплылся в улыбке. — Только, боюсь, для этого понадобится, чтобы каждый в кишлаке сделался, как ваш покорный слуга… охотником до кокнара!

Равшан зашевелил усами, нахмурил седеющие брови.

— Иди, иди! Занимайся самоваром. А политика не твоего ума; дело!

Тут раздался звонок телефона. Равшан взял трубку, и сразу глаза его подобрели, лицо осветилось улыбкой.

— Слушаю, товарищ Рахимджанов, да, да… Эрмат Муминович? Он как раз тут, в кабинете. Что? Хорошо! Представитель обкома, — пояснил он, передавая трубку Муминову.

Судя по голосу, глуховатому и мягкому, Рахимджанов был настроен благожелательно. Он начал с извинения, что не заехал в райком. Чтобы исправить эту оплошность, он готов сейчас же встретиться с Муминовым. В райкоме, если удобно…

— Но я только сейчас приехал в колхоз. — сказал Муминов. — И как раз в связи с этим делом.

Секунды две трубка молчала. Потом Рахимджанов сказал почти без нажима:

— Мы очень подробно со всем ознакомились.

Муминов понял намек.

— Очень рад. В таком случае и наша задача облегчается. Но только, простите, я сегодня приехать не могу.

— Что ж, — Рахимджанов вздохнул. — Тогда мы приедем к вам.

— Вы не один?

— Со мной товарищ Джамалов.

— Хорошо, жду вас. Я только съезжу в Чукур-Сай.

Он положил трубку, стоя выпил пиалу еще не остывшего кок-чая[7] и распрощался с Палваном. Усаживаясь на заднее сиденье старой райкомовской «Победы», посмотрел на часы: без четверти двенадцать.

Машина пошла узкой улицей, обсаженной с двух сторон высокими тополями и талом. Меньше чем через полкилометра улица поднялась на крутой холм со следами разрушенных глинобитных домиков и кирпичной мечети. В старину весь кишлак располагался на этом холме, окруженный высоким, крутым дувалом. А теперь кишлак разросся, и фруктовые сады, со всех сторон обступившие древний холм, уходили далеко-далеко. Там, где кончались сады, начинались густо-зеленые хлопковые поля. Они тянулись до самого горизонта. Сады так разрослись, что дома и заборы еле виднелись из-за деревьев. И, несмотря на зной, здесь все дышало свежестью, живительной прохладой. Глядя на этот зеленый оазис, трудно было представить, что за всю весну люди и растения не видели ни капли дождя, что где-то за линией горизонта, в Чукур-Сае, идет битва за воду.

Муминов нередко приезжал сюда. Любил вечерами сидеть на этом холмике и наблюдать, как возвращается стадо, как ребятишки с гиканьем, со свистом тонких таловых прутиков перегоняют коров и овец. Над садами начинал куриться легкий кизячный дым, и воздух наполнялся таким знакомым запахом горячих лепешек, подгорелого молока, жареного лука и еще чего-то, приятно дразнящего. Часто, сидя здесь, он слушал милый сердцу гомон — блеяние Овец, мычание коров, плач детей и сердитые голоса матерей, слушал, как постепенно погружается в сон огромный, утонувший в садах кишлак.

Недели две назад он встречал здесь ночь вместе с Муталом, и тот, волнуясь и сбиваясь, словно учений перед учителем, рассказывал о своем решении разбить на холме большой сад, показывал уже заложенное здание детских яслей.

Теперь там, где уже по пояс поднялась кирпичная кладка, не было ни души.

«Наверное, бригада строителей тоже в Чукур-Сае», — подумал Муминов.

Спустившись с возвышенности, машина опять нырнула в сады. Снова потянулась узкая, меж двух зеленых стен улица. Километра через полтора сады отступили, и открылось широкое — глазом не охватишь — хлопковое поле.

Это и было поле бригады Шарофат, то самое, о котором давеча говорила Апа. До избрания Мутала председателем колхоза эта огромная площадь, более двухсот гектаров, была расчерчена рядами тутовых деревьев па квадраты. Деревья мешали сельскохозяйственным машинам, и все тяжелые работы велись тут вручную.

Мутал пошел на риск — выкопал всё деревья, пересадил на другие места. И едва не поплатился за это. Если бы не Муборак и Шарофат, горячо заступившиеся за него, и если бы не поддержал сам Муминов, быть может, он уже давно распростился бы с председательским креслом.

Действительно, в прошлом году колхоз, временно лишившись части тутовых деревьев, не выполнил плана по шелководству. Но зато как сразу преобразилась земля! Словно человек, освободившийся от гнетущей ноши, она легко и свободно вздохнула всей грудью. Бригада Шарофат стала передовой, самой механизированной во всем районе. И главное — женщины избавились от тяжелого труда. Теперь им почти не приходилось махать пудовым кетменем, разрыхляя землю. За это — Муминов был убежден — и любили колхозники нового председателя.

Вот и сейчас на поле черными жуками ползали несколько тракторов. Людей почти не видно. Наверное, все в Чукур-Сае.

Едва выйдя за пределы оазиса, машина круто свернула влево, к видневшимся сквозь свинцовую дымку горам, а километра через два повернула на восток.

По сторонам, то возвышаясь, то опускаясь, волнами побежали к горизонту пологие холмы. Все здесь было выжжено зноем, земля почернела, хотя только начинало я май. Даже привычные ко всему кустики явшана [8] уже зачахли, обуглились.

Всего две недели тому назад проезжал Муминов по этим местам. И все здесь дышало весной, ароматом тюльпанов, мяты, свежих трав, тянувшихся к солнцу.

Вот и последний холм. Впереди, вплоть до виднеющихся вдали невысоких хребтов, — гладкая долина. Опоясанная; холмами, она похожа на дно высохшего озера. Это и есть Чукур-Сай.

С гребня холма долина казалась такой же свежей, как оставшийся позади оазис. Правда, пшеница, занимавшая почти половину площади, уже тронулась желтизной. Но зато кукуруза справа от дороги выглядела радующим глаз ярко-зеленым островком.

И все это может сгореть, как; сгорело все живое на обугленных зноем холмах!