— Там Рахим-ата и мираб. Может, с ними поговорите, Эрмат-ака?

— Да, верно, простите… — Муминов повернулся и пошел к старикам.

Перед навесом, на жердочках над костром, Выл подвешен кумган — узкогорлый кувшин; в нем закипала вода. Рядом, на разостланном платке, — куски лепешки с тающими на них кружочками сливочного масла. Люди в глубине, с пиалами чая в руках, неторопливо беседуют.

Еще издали Муминов увидел, как изменился Абдурахман-мираб: на тонком лице теперь, кажется, осталась одна только сухая кожа, обтягивающая кости; скулы заострились, строгие глаза помертвели от горя, глубоко запали.

Муминов, здороваясь, долго не отпускал горячие, потрескавшиеся ладони старика.

— Не печальтесь, отец! Мы все надеемся…

— Да, да, всевышний милостив! — тотчас отозвался Рахим-ата. — Доктора тоже говорят: надежда есть, надежда есть…

Муминов коротко пересказал то, что узнал в больнице: приехали специалисты из области, а главное — Шарофат молода, и доктора уверены, что спасут ее. Ему хотелось еще посидеть со стариками, побеседовать за чаем, подбодрить Абдурахмана. Но тут к берегу подкатил знакомый «газик» председателя, шофер соскочил и, разыскав Мутала, что-то сказал ему на ухо. Минуту спустя к навесу подошел Усто.

— Секретарь-ака, вас в кишлаке ждут высокие люди из области. — Нахмурившись, он добавил: — Я тоже поеду: дела есть.

Абдурахман-мираб, видимо, услышал.

— Не знаю, как там все случилось, — проговорил он дрогнувшим голосом. — Знаю одно: не нужно всех этих разговоров, дорогой Муминов-ака… Помню, в тот день пришел Муталджан — слезы на глазах, скрыть хочет — и не может. Нет, мы за два года узнали его. Доброе у него сердце и честное!

— Ай, хорошо, верно сказал, сверстник! — закивал головой Рахим-ата. — Так и есть, мы узнали раиса. Разумная голова у него и чистая душа. Ты не волнуйся, — добавил он, обращаясь к своему другу.—

Усто поедет сам, поговорит с Валиджаном. Ребенок он, да и только!.. Ну, и выяснит все!

— Мне с моим зятем неудобно об этом разговаривать, — медленно произнес Абдурахман. — Но если нужно, поговорю…

— Все выясним, дорогой ата! — Муминов стал прощаться. — Никого не дадим в обиду.

Последним он простился с Мирабом, опять долго не отпускал его руку.

…Признаться, то, что секретарь райкома не подождал его в кишлаке, слегка задело самолюбие Рахимджанова, хотя он и не подал виду. Он даже предложил было ехать в Чукур-Сай вслед за Муминовым. Но Джамалов сказал:

— Мы ведь уже были там. Да и переговорить без посторонних не удастся. Сейчас пошлем машину, вызовем его. А пока чаю нам дадут, надеюсь.

Рахимджанов пошел в партбюро. Джамалов подозвал Тильхата, распорядился насчет чаю и вызова Муминова.

Войдя в партбюро, Джамалов увидел, что представитель обкома сидит за большим столом, над газетной подшивкой. Неслышно ступая, Джамалов прошел в угол, опустился в кресло. Задумавшись, стал глядеть через окно во двор, где суетился у очага под тутовым деревом Тильхат. На душе у районного прокурора было как-то смутно, хотя неприятностей никаких не предвиделось. Неужели все из-за предстоящей встречи с секретарем райкома?

Встреча эта, казалось, не предвещала никаких сюрпризов. Сообщение в райком было основано на данных следствия, а следователь, хотя и молодой, парень дельный и сметливый. К тому же, очень кстати, неожиданно всплыло довольно серьезное дело о трубах. Но что же, в таком случае? Джамалов неожиданно для самого себя наткнулся на ответ: он торопится закончить расследование. Хотя вообще Джамалов никогда не торопился.

Дальше уже мысль заработала четко, стало складываться в систему то, что смутно ощущалось на протяжении последних месяцев. Джамалов торопился с этим делом потому, что в центре его стоял Мутал Каримов, именно он.

Из-за председателя Джамалов впервые столкнулся с Муминовым, и это до известной степени определило дальнейшие отношения первого секретаря и прокурора. А высокомерие, с каким вел себя Мутал в конфликте из-за деревьев тутовника?! Джамалов не мог забыть и простить того, что Каримов не проявлял и не проявляет ни малейшей почтительности к нему, районному прокурору, — той почтительности, к которой Джамалов привык давно и прочно. Мутал держался с ним независимо и ровно, как с любым другим начальством районного масштаба.

А разве может человек быть независимым от прокурора?

Джамалов работал в органах прокуратуры уже не первый десяток лет. И сколько прошло перед его глазами председателей колхозов, да еще каких председателей! Вспомнить хотя бы Палвана! Каждый из них почитал за счастье так или иначе сблизиться с ним. А этот мальчишка рассуждает иначе… Хорошо же!

При встрече с Рахимджановым Джамалову стало ясно, что представитель обкома настроен весьма решительно. Он дал понять, что будет действовать независимо от симпатий районного начальства и что секретарь обкома придает этому делу исключительно серьезное значение и считает, что виновные должны быть наказаны сурово, невзирая на лица. Это придавало смелости.

Джамалов взглянул на Рахимджанова — тот сидел, углубившись в чтение, теребя пальцами густые волнистые волосы. Джамалов тихонько растворил окно, чтобы принять от Тильхата поднос с чайниками. Тут в воротах показались Муминов и Муборак, секундой позже — Мутал.

— Пришли! — невольно воскликнул Джамалов.

Приехавшие вместе вошли в кабинет, видно ожидая, что разговор будет общий. Но, поздоровавшись, Рахимджанов сразу обратился к Муборак:

— Извините, товарищ секретарь. Нам хотелось бы переговорить с Эрматом Муминовичем с глазу на глаз.

— Пожалуйста! — Мутал рывком поднялся со стула, хотя к нему еще не обращались. Он Вышел первым, за ним Муборак.

Рахимджанов нахмурился. Кашлянув, он искоса взглянул на Джамалова. Тот поставил на стол поднос с чайниками, сам поудобнее устраивался в кресле.

Муминов присел на стуле возле двери, молча взглянул на Рахимджанова. Они не были близко знакомы. В орготделе обкома при встрече Рахимджанов учтиво пожимал ему руку, с готовностью уступал дорогу: «Пожалуйста, пожалуйста, Эрмат Муминович!» Сейчас они тоже встретились дружески, однако в манерах Рахимджанова что-то подчеркивало, что прибыл он сюда с особо важными полномочиями и со своим, особым мнением по поводу случившегося. Муминову вспомнилось, как представитель обкома разговаривал с Муборак.

Закурив, Рахимджанов сел против секретаря райкома, опять слегка нахмурился:

— Простите, Эрмат Муминович, я не смог предварительно побеседовать с вами. В райкоме вас не застал… Из членов бюро оказался один товарищ Джамалов, с ним и приехали сюда.

— В этом нет ничего дурного, — сказал Муминов.

— Вы ведь знаете, — Рахимджанов заговорил мягче, — секретарь обкома лично дал мне указание не медлить. Очевидно, нет надобности разъяснять вам, сколь серьезен этот вопрос. И даже, если хотите, щекотлив.

— Мм… да, — проговорил Джамалов. Он заерзал на кресле так, что оно заскрипело.

— Следствие уже закончено? — спросил Муминов.

Джамалов кивнул головой:

— Можно считать, да!

— Можно считать или?.. — Муминов повернулся к нему всем телом.

— Вполне можно считать, — повторил Джамалов и нервно погладил бритую голову. — Вы, вероятно, видели мое заключение в райкоме? Так или иначе факты свидетельствуют об одном: председатель допустил злоупотребление властью, оказал грубое давление на шофера.

Муминов с изумлением разглядывал Джамалова. Впервые он видел его таким возбужденным и резким.

— Простите, — сказал он, — а достаточно ли оснований для таких выводов? Не поторопились ли вы с ними, товарищ Джамалов?

В ответ Джамалов только пожал плечами, сдержанно улыбнулся. Потом он встал, подошел к столу и раскрыл кожаную папку, будто приготовляясь к докладу. Прежде, когда он носил густые с сединой волосы, он в таких случаях всегда напоминал ученого, выступающего на конференции. Однако и теперь, обритый, но уже поблескивающий сединой, он сохранил неторопливую важность движений, хотя и не было прежнего подчеркнуто интеллигентного облика.