— Праздник завтра. Зимний Никола. Дневать будем.

— Как? — возмущаюсь я. — Вчера дневали.

— Нельзя работать — грех. Никола сердиться будет, — поддерживают его другие каюры.

Я проклинаю всех святых.

Наконец, преодолев перевал, стоим у темного, покосившегося креста. На него суеверные каюры привязывают длинный красный лоскут на счастье.

Спускаемся в долину Среднекана, до первого прииска осталось шестьдесят километров.

К вечеру на дороге показываются клубы пара. Навстречу нам идет оленья упряжка.

С удивлением узнаю в первом из встречных Петра Лунева. Он направляется ко мне.

— Здорово, Иннокентий! Заворачивай лыжи! У меня есть распоряжение для тебя — вместе с нами возвращаться обратно.

Я гляжу на него, ничего не понимая.

Петр передает мне пакет. Подпись управляющего приисками и заведующего разведками Раковского. Мне надо возвращаться назад, в бухту Нагаева, набрать там десять рабочих, получить продукты и инструмент и вместе с Петром ехать разыскивать ключ, найденный дорожниками в другом конце тайги. Нам предстоит проехать на оленях более тысячи километров и успеть к весне шурфами разведать ключ.

Сейчас конец декабря, времени в обрез. Несмотря на всю неожиданность поручения, в душе я доволен, что мне доверили самостоятельное дело. Во мне уже заговорил поисковик-разведчик. Что может быть радостнее открытия! Ведь там, где мы геологи, прокладываем первую тропку, вырастают затем поселки, предприятия, начинается новая жизнь.

Я долго сижу, задумавшись, у костра…

Утром выбираем шесть крепких оленей и на двух нартах, налегке, двигаемся обратно. Транспорт продолжает свои путь на прииски.

Через пять суток мы — в бухте Нагаева.

Уже три дня, как мы с Петром Луневым прибыли на Олу. Основная часть нашего маленького отряда, состоящая из десяти рабочих, бригадира старика Пятилетова и двенадцати лошадей, навьюченных продуктами и снаряжением, уже ушла в тайгу.

Сегодня и мы на двух собачьих упряжках двигаемся вверх по реке.

— В момент нас собачки домчат до привала. По сто километров в день делают по хорошей дороге. Послезавтра догоним наш транспорт, — уверенно заявляет Петр, усаживаясь на нарты позади Макара — нашего каюра камчадала.

Я впервые еду на собаках. В длинную, узкую, легкую нарту, скрепленную ремнями, впряжено попарно двенадцать собак. На нарте на расстоянии трети ее длины от передка, прикреплена изогнутая дугой палка, при помощи которой легко одетый и подвижной каюр Макар, то и дело соскакивая, направляет нарту. Груза на нарте вместе с нами более двухсот килограммов.

— Хак! Хак! Вперед! Вперед! — кричит Макар на упряжку, вырвавшуюся на гладкий лед.

Собаки бегут быстро, со скоростью до двадцати километров в час. В передней паре два опытных вожака — Пестряк и Рябчик. Они хорошо усвоили и четко выполняют несложную команду каюра: «Тах-тах» — направо, «кук-кук» — налево, «той-той» — стой и «поть-поть» — кругом. Пестряк и Рябчик ведут за собой всю упряжку, выбирая наименее трудную дорогу.

Приблизительно через час езды останавливаемся. Макар с моей помощью перевертывает нарты, очищает полозья от налипшего снега, достает из-за пазухи бутылку с водой, смачивает шкурку и натирает ею полозья.

Взглянув на мое удивленное лицо, Макар поясняет: корочка льда уменьшает трение и при езде, постепенно стаивая, смазывает полозья. Таким образом, собаке легче тянуть нарту.

Систематически, через каждый час езды, повторяется смазка полозьев и пяти-десятиминутный отдых для собак.

Каюр меняет местами собак, идущих справа от ремня упряжи — на левую сторону, а идущих слева — на правую сторону. Лентяев перепрягает ближе к нарте.

— Умные у меня, послушные вожаки Пестряк и Рябчик, — хвалит Макар своих собачек, оборачиваясь ко мне.

Неожиданно из кустов тальника поднимается стайка куропаток и летит, пересекая долину. Собаки, увидев птиц, дружно рванулись за ними.

— Той! Той! — диким голосом кричит Макар, тормозя остолом.

Но окованный железом конец палки скользит по гладкому крепкому льду. Собаки, не разбирая дороги, задрав головы, как обезумевшие, мчатся вслед за летящими птицами.

Не удержавшись на прыгающей нарте, я слетаю с нее и больно ударяюсь коленями об лед. Макару удается перевернуть нарту. Протащив ее на боку сотню метров, упряжка останавливается: собаки запутались постромками в кустах.

Прихрамывая, подхожу к нарте. Макар с помощью остола уже водворил порядок в упряжке. Едем дальше. Макар с упреком смотрит на вожаков, не оправдавших его характеристики.

Навстречу идет олений транспорт.

Собаки, несмотря на недавнее крепкое «внушение», молча устремляются к оленям.

— Той! Той! — надрывается Макар. — Не удержим — разорвут олешек, людей покусают собачки!

Совместными усилиями мы перевертываем нарту. Собаки останавливаются.

Олени, оглядываясь, стороной обходят нас.

Вечером, сделав около ста километров, мы останавливаемся ночевать на зимовье. Наши каюры выдают голодным собакам кету — каждой по одной сухой рыбине и по кусочку тюленьего жира. Моментально управившись с едой, собаки, свернувшись калачиком, укладываются вокруг нарты на ночлег.

Весь следующий день мы едем почти без остановок и к вечеру уже догоняем наш конный отряд.

Дальше можно двигаться только на оленях.

— На перевалке олени есть, двадцать четыре нарты. Принадлежат они Петру Атласову, его здесь зовут «Атаман». Атласов согласен везти нас к ключу. Он дорогу в те места знает, — радостно сообщает мне старик Пятилетов. Через два дня по его словам, можно выезжать.

За дорогу в нашем отряде как-то сами собой распределились обязанности. Старик Пятилетов — наш завхоз. Он же шеф-повар. Ему помогает хозяйственный, молчаливый Иван Волков, земляк Пятилетова.

Ваня Яковенко, лихой кавалерист в прошлом, свою любовь к лошадям перенес на оленей. Помогая нашим каюрам, он самостоятельно ведет обоз из четырех нарт. Глядя на него, Сергей Захаров, юноша со средним образованием, как он любит упомянуть при случае, тоже берется вести три нарты. На его нарте лежит укутанная, словно ребенок, гитара. Сергеи бережет ее пуще глаза.

Молчаливый парень Вениамин Рождественский держится в стороне. На стоянках он так же молча и очень добросовестно заготовляет дрова. Есть у нас еще один «молчальник» — Андрей Соллогуб, «американец», как прозвали его рабочие. Несколько лет он скитался по Америке и сбежал оттуда, как он говорит, «от хорошей жизни». Ребята смеются над ним, что он и свой родной язык забыл и по-американски не научился. Я с трудом понимаю его белорусский говор. Соллогуб по вечерам охотно объясняет удобства и дешевизну проходки шурфов с помощью бойлерной оттайки мерзлых грунтов.

Степан Ложкин с шутками и прибаутками колет дрова, таскает их в палатку. За ночь уходит много дров.

После ужина, которому предшествует сто граммов разведенного спирта, начинаются бесконечные рассказы.

Вниманием слушателей овладевает обычно Костя Пичугин, разбитной москвич, очень красочно рассказывающий о своих, похождениях во Франции, куда он попал в первую империалистическую войну с корпусом русских солдат, посланных на помощь союзникам.

Когда запасы различных историй истощаются, Ваня Яковенко достает свою гармонь. И над заснеженными колымскими просторами льются грустные украинские песни. Особенно любит их слушать наш каюр, высокий жилистый Петр Атласов. Он во многих отношениях примечательная личность. Прозвище «Атаман» он получил от эвенов, потому что непременно возглавлял всякое новое начинание. Все делал по-своему, вопреки желанию кулаков. И сейчас он вел поисковиков в новые места назло кулакам. Быстро, насколько позволяет бездорожье, везет он нас на своих оленях.

Каждый вечер, сев на корточки и закурив свою самодельную трубку, он расспрашивает меня о новой жизни, о советской власти. Лицо его постепенно темнеет от гнева.

— Однако, у «князя» Громова, у «генерала» Зыбина, у братьев Крохалевых оленей надо отбирать. Колхоз делать. Много у них в тайге стад пасут пастухи. Больше тыщи оленей. Совсем бедный стал эвен. Всех оленей забрали они в свои стада, — порывисто говорит «Атаман», размахивая трубкой.