Едем вдоль берега по вьючной тропе, затем сворачиваем и выезжаем к речке Дукче. Отсюда до самого Нагаева наши лошади бодро шагают по строящемуся колымскому шоссе.

Дирекция Дальстроя только что перебралась из Нагаева на берег речки Магаданки, расположившись в низеньком длинном одноэтажном помещении. На правом берегу речки идет большое, но увы, беспорядочное строительство. Разношерстные бараки растут, как грибы, и никто пока не задается целью распланировать улицы в рождающемся городе.

В ожидании парохода мы живем в Нагаеве уже десятый день. Неожиданно подходит пароход каботажного плавания, собирающий засоленную рыбу по Охотскому побережью. Он направляется во Владивосток. Мы большой компанией, запасшись продуктами, располагаемся в самом нижнем трюме парохода.

В. дальнейшем наше путешествие на «материк» напоминает быстро крутящийся кинофильм с самыми неожиданными кадрами.

Курьерский поезд замедляет ход. Все реже и реже постукивают колеса.

Подъезжаем к Владивостоку.

Пять месяцев назад мы уезжали отсюда в отпуск. Тогда был разгар лета, сияло солнце. А сейчас… Туман, слякоть, сквозь сетку мелкого дождя видны проплывающие за окном пакгаузы из оцинкованного железа, водокачка и знакомые очертания вокзала…

В коридоре гостиницы, где мы остановились (мы — это я и Раковский с молодой женой Аней), неожиданно встречаем теперь уже главного геолога нашего треста Валентина Александровича Цареградского.

Он задумчиво идет нам навстречу, чуть наклонив голову с копной вьющихся черных волос. Резкие морщины на лбу и чуть заметные мешки под глазами придают его бледному лицу утомленный вид.

— Мне как раз вас и нужно, — здороваясь, говорит Цареградский. — На ловца, как говорится, и зверь бежит. Заходите-ка в номер, товарищи…

Усадив нас, Валентин Александрович с застенчивой улыбкой начинает рассказывать и постепенно оживляется:

— Совсем было мы с женой уехали в отпуск и вдруг получаем телеграмму от директора Дальстроя с просьбой задержаться во Владивостоке до его приезда. Уговорил он меня возглавить новую экспедицию и продолжить свои работы в среднем течении Колымы. Здесь же я с ним договорился, что моим заместителем по технической части назначаетесь вы, Сергей Дмитриевич. Требуется лишь ваше согласие…

Раковский весело кивает головой.

— А Иннокентий Иванович, — обращается он ко мне, — возглавит одну из геологопоисковых партий и выполнит специальное задание, о котором я расскажу на месте. Я вижу по вашим глазам, что вы согласны. — Шагая по комнате и потирая руки, он весело продолжает: — Экспедиция обещает быть интересной, но трудной. Главная задача — подобрать хороших работников. От этого наполовину зависит успех работ любой дальней экспедиции. Не мне это вам говорить. Подбор людей в экспедицию вам, товарищ Раковский, и вам, товарищ Галченко, я сейчас и поручаю. У вас много знакомых среди рабочих и старателей. Нужно подобрать человек сто…

— Да, — задумчиво произносит Сергей, зайдя «ко мне в номер поздно вечером, — опять новая экспедиция, новые сборы, заботы… Это все по мне. Только вот не знаю, Иннокентий, что делать с Аней, она и слышать не хочет о возвращении на «материк». Вот задача, — он ерошит волосы и вопросительно смотрит на меня.

— Не знаю, что тебе и посоветовать, — смеясь, говорю я, — но, по-моему, если она хочет ехать, пусть едет… В экспедиции работа для нее всегда найдется.

Больше к этому вопросу Сергей уже не возвращался. Мы с ним с головой окунулись в организационные дела экспедиции: Нужно было срочно достать необходимое оборудование, инструменты, продукты и погрузить все это на пароход. Одновременно подыскивали людей.

Номер, где мы жили, превратился в своеобразное вербовочное бюро. Весть о наборе в экспедицию моментально распространилась среди работников, едущих на Север, и к нам идут люди самых различных профессий: бухгалтеры, экономисты, плановики, снабженцы, радисты, механики, учителя, журналисты, просто молодые люди без профессий, мечтающие о таежной романтике. Приходят иногда мужчины и женщины, готовые, по их словам, «ехать хоть на край света». Последняя категория самая опасная. В большинстве это неудачники, потерпевшие аварию в семейной жизни, люди неуживчивые, создающие в экспедиционных условиях нервную, склочную атмосферу.

Здесь-то и помогает Сергею уменье разбираться в людях, его прямолинейность и твердость. С утра до вечера его осаждают желающие ехать. Он терпеливо ведет с ними переговоры и, узнав все о человеке, говорит «да» или «нет». Чаще — «нет».

Перед самой посадкой на пароход он с грустью докладывает Цареградскому:

— Желающих ехать много, но нужных нам — геологов, топографов, коллекторов, промывальщиков и опытных рабочих-разведчиков — почти не удалось завербовать. Придется подбирать на месте…

— Ну, на нет, как говорится, и суда нет, — невесело улыбается Цареградский. — Подберем в Нагаеве. Есть у меня на примете несколько человек. Пригласим начальниками партий. Взять, к примеру, геолога Наташу Наумову… Почему бы ей не поработать у нас?

При одном имени Наташи у меня учащенно забилось сердце, но я стараюсь принять равнодушный вид. Оказывается, курортные впечатления не заслонили воспоминаний о ней…

— Она, правда, молодой геолог, — продолжает Цареградский, — но в первое лето с работой справилась, и неплохо. Да Иннокентий Иванович знает ее как работника…

Я совсем теряюсь и, желая скрыть смущение, чересчур торопливо подхватываю:

— Но если она согласится, то с ней поедет и ее прораб Вера Толстова. Это неразлучные подруги.

— Ну что же, хорошо, — смеется Сергей, — лишний прораб, значит, будет.

Так намечается костяк нашей экспедиции.

В море наш пароход четыре дня треплет жестокий осенний шторм. С материка упорно дует ветер. Порывы его достигли одиннадцати баллов… Глухие удары содрогают от носа до кормы крепкий корпус нашего небольшого суденышка. Все трюмы плотно задраены, и волны перекатываются через палубу.

Днем и ночью мы слышим вой и рев разъяренной стихии. Больше половины пассажиров лежит пластом.

На пятый день ветер стихает, небо проясняется, удары волн становятся все слабее и, наконец, качка затихает.

Мы входим в бухту Нагаева. Здесь стоит несколько пароходов. В левой части бухты, защищенной горами, виднеются широкие кромки льда. В некотором отдалении от берега бросаем якорь.

На берегу собралась большая толпа встречающих. Люди что-то кричат, машут руками, но катер почему-то не подходит.

— Странно, — говорит Раковский, рассматривая в бинокль берег. — На берегу не видно ни одного катера, ни одной лодки.

Вскоре все выясняется. Из вернувшейся с берега лодки поднимается по трапу грузный, в морской форме человек. Тяжело отдуваясь, он басит:

— Три дня у нас с тайги в море дул почти двенадцатибалльный ветер. Разыгрался небывалой силы шторм, и все катера и лодки сорвало и унесло в море. Сейчас абсолютно не на чем разгружать пароходы…

— Начались сюрпризы, Валентин Александрович! — оборачивается Сергей к Цареградскому. — У меня, кажется, родилась одна идея — пароход должен встать вон у той кромки льда и вмерзнуть. Тогда мы сможем выгрузить снаряжение на лед, а потом вывезти машинами на берег. Один пароход, у которого противоледовая обшивка, будет ежедневно разбивать лед, сохраняя канал. По этому каналу все разгрузившиеся «пароходы выйдут в открытое море…

— Это действительно идея! — поддержал его Цареградский. — Надо сейчас же предложить капитану и директору треста.

После некоторых колебаний рискованное предложение Сергея принято. Вечером пароходы, за исключением одного, стоят уже около кромки льда.

Мы два дня ночуем на пароходе. На третий день по трапу, спущенному прямо на лед, выгружаемся и переезжаем на берег.

Через несколько дней разгрузка пароходов уже идет полным ходом. Ящики и тюки выгружаются прямо на крепкий лед, тут же их укладывают на машины и увозят на склады.