Я с удивлением смотрю на «князя». Леонид шепнул мне:

— У этого нераскулаченного «князя» в тайге больше десяти тысяч собственных оленей. Всех бедных эвенов он держит в руках. И знаешь, что им толкует? «Русские придут, тайгу сожгут, оленей отберут…» Вот где, пожалуй, истинная причина, что мы сидим с тобой здесь без оленей.

— Еду договор с Союззолотом заключать! Много товару, спирту надо получить. Груз надо возить, пастухов кормить, — сообщил, отдуваясь, Громов. Его широкое лоснящееся лицо покраснело от выпитого спирта. Маленькие, заплывшие жиром глазки недоверчиво смотрели на нас.

Я глядел на этот живой анахронизм и думал: «Недолго, совсем недолго осталось тебе княжить в тайге!»

Утром Громов уезжал в Нагаево. Мы с Леонидом смотрели вслед упряжке. «Конфисковать бы ее у этого кулака», — мелькнула озорная мысль.

…Снова ожидание. А на приисках положение все хуже. Оттуда приехал уполномоченный управляющего колымскими приисками доктор Савенко.

— Везу корреспонденцию и буду наводить порядок в делах снабжения, — сообщает он. — Горняки голодают, осталась одна фасоль да заплесневелая мука. Насчет вас, — обращается он ко мне, — есть указание направить первым транспортом на прииски, а Коффа командировать в экспедицию Цареградского, куда он просился.

Леонид расплывается в улыбке: экспедиция — его давнишняя мечта.

Вместе с Савенко на двух нартах приехал плотный, подвижный, средних лет человек.

— Александр Швецов, — отрекомендовался он и тут же насмешливо спросил: — Сидите и олешек ждете?

Не получив ответа, он приступает к чаепитию. Чувствуется, что это человек бывалый. Взглянув еще раз на наши лица, он что-то быстро говорит на якутском языке приехавшему с ним каюру. И долго, обстоятельно что-то объясняет сидящим на корточках нашим постоянным гостям — местным эвенам. Говорит на их родном языке. Те постепенно начинают горячиться, стараясь что-то доказать.

— Вот пытаюсь завербовать для вас оленей у местных жителей, — сообщает он, наливая себе вторую кружку чая. — Это занятие стало для меня чем-то вроде специальности. Все лето и осень подыскивал лошадей и оленей для экспедиции Цареградского. Туго ему сейчас приходится на приисках. Надо срочно организовать обоз, завтра поеду по стойбищам. Братьев Крохалевых во что бы то ни стало расшевелю. — И он начинает перечислять нам фамилии якутов и эвенов, селения, где он арендовал оленьи нарты. Мы с надеждой смотрим на Швецова. Нам все больше и больше нравится этот энергичный, напористый человек.

Я спрашиваю его, откуда он так хорошо знает оба местных языка.

— Как же не знать, я еще в одиннадцатом году вместе с отцом в эти края приехал. Мальчишкой совсем был тогда. Сначала телеграфистом работал в Охотске, затем на Яне факторией заведовал. В 1926 году приехал на Олу. И вот тогда, паря, произошло в моей жизни событие — решил золотопромышленником стать, — смеется Швецов. — Началось все со встречи с одним из моих знакомых по Охотску — Филиппом Романовичем Поликарповым. Вот он мне и рассказал, что есть на Колыме верное золото. Связана эта история с именем Бориски Сайфулина…

Мы внимательно слушаем. Швецов, раскурив короткую трубку, продолжает рассказ:

— В двенадцатом году Бориска приехал на пароходе в Олу вместе с уполномоченным коньячной фирмы «Шустов и К°» Розенфельдом. Рассчитывали, видно, с помощью коньяка скупать за гроши пушнину у эвенов. Розенфельду, как мне рассказывал Поликарпов, удалось наладить переброску грузов с побережья через Купку на Колыму, в Сеймчан. Бориске в качестве конюха приходилось бывать на Колыме. В 1914 году Бориска, скрываясь от призыва, ушел в колымскую тайгу. Косил сено у сеймчанских якутов, охотился и рыбачил на реках Буюнде, Гербе и Оле. И, видно, как бывший старатель, все время искал золото на Колыме. В январе 1917 года богатый якут Александров, возивший грузы с Олы на Колыму, захватил с собой Бориску, по его просьбе, на реку Среднекан. В начале апреля, возвращаясь из Сеймчана, Александров снова заехал на Среднекан. В пяти километрах вверх по реке он нашел палатку и неподалеку, в устье небольшого ключа, увидел глубокую яму, а около нее мертвого Бориску. Похоронили его по татарскому обычаю — в сидячем положении в яме, им же самим вырытой. С тех пор пошла легенда, что Бориска нашел золото и, увидев его, от радости умер. Кстати отсюда и пошло название «Борискин ключ».

Поликарпов клялся, что Александров и его спутники нашли у покойника золото, но не знали, что это такое, и помалкивали об этом. Я страшно заинтересовался рассказом Поликарпова. Отпустил ему в кредит продуктов на две тысячи рублей. Нашел транспорт и в марте 1926 года отвез Поликарпова и двух местных жителей к Левому Среднекану. Поликарпов облюбовал место и пробил линию шурфов. К маю выяснилось, что они все пустые.

Посоветовавшись, решили возвращаться в Олу.

Груз тащили на себе по распутице и к концу мая добрались, наконец, до ключа Безымянного, в трех километрах выше устья Среднекана. Ободрались все. Голодные. Настроение — хуже некуда.

Начали сооружать лодку, чтобы доплыть на ней до Сеймчана. Среднекан вот-вот должен был вскрыться. Поликарпов взял лоток и начал опробовать щетки на устье ключа Безымянного. И вымыл сразу несколько золотинок. Пробили шурф. На глубине полутора метров достигли скалы, и с первой же пробы Поликарпов намыл шестьдесят граммов тусклых, напоминающих масло песчинок.

— Это было первое колымское золото. — Швецов снова набивает трубку, задумчиво глядя поверх наших голов — так вот застолбили мы весь Среднекан. Подали заявки в Якутск, в горный округ. В сентябре нам ответили, что заявки опоздали. А тем временем Поликарпов на пароходе уплыл в Охотск, на прииски, оттуда вернулся на Олу с бригадой старателей в тридцать два человека. Набрали в кредит продуктов, и зимой 1926 года бригада его начала работать на устье Безымянного. Намыли они около двух пудов золота.

За ними потянулись с охотских, уже отрабатывавшихся приисков бригады старателей — русские, корейцы. Кто пешком, кто по морю.

— По нашей заявке Геологический комитет послал на Колыму летом 1928 года экспедицию Билибина. И вот сейчас я работаю в этой экспедиции, — заканчивает Швецов и снова принимается за чай.

Встав из-за стола, он, к нашему удивлению, крестится на пустой угол зимовья…

— Дипломатический маневр, — говорит он, показывая глазами на стариков эвенов, одобрительно поглядывающих на него — Помогает при заключении договора на аренду оленей.

И Швецов снова начинает степенный разговор с эвенами, уговаривая их скорее вести грузы на прииски.

Швецов оказался человеком необычайно настойчивым. Трудно сказать, сколько раз принимался он уговаривать эвенов, пока они, наконец, не согласились тронуться в путь.

…Вторые сутки мы едем на прииски. Каждое утро после чая наши каюры, надев лыжи, «отправляются собирать оленей. Старуха эвенка, жена одного из каюров, варит мясо. Длинным кожаным «маутом» отгораживаем полукруг среди деревьев, загоняем туда оленей.

Часам к одиннадцати нарты запряжены. Закусив вареным мясом, двигаемся дальше. К двум — трем часам, сделав пятнадцать — восемнадцать километров, останавливаемся на ночлег. Через два — три дня езды днюем. Словом, если быть точным, мы не едем, а медленно кочуем. Стоят сильные морозы. Я впервые сталкиваюсь с такой температурой и по неопытности обмораживаю нос и щеки.

Целых два дня задерживаемся у родственников нашего каюра Михайлова, поставивших свои урасы у Талого ключа.

Над горячими источниками клубится пар, олени жадно пьют теплую воду и энергично начинают выкапывать из-под снега ягель. Он здесь, видимо, особенно вкусный.

На третий день, отъехав немного от Талых ключей, встречаем олений транспорт, везущий больных с приисков.

— Торопитесь, ребята, голодает народ, совсем жрать нечего, — мрачно сообщает мне заросший бородой старатель. Он пластом лежит на нарте.

Но мои требования скорее двигаться остаются гласом вопиющего в пустыне.

Вечером Михайлов, поморщив лоб, что-то подсчитывает и сообщает: