— Но мне хотелось бы, — продолжал он, — поговорить о наших делах поподробнее. И разговор, простите, будет не праздничный. Позвольте вас всех спросить, товарищи именинники, что это за передовой прииск, где работы ведутся дедовским способом, где технические нормы — слово-то какое: технические! — рассчитаны на рабочего, вооруженного ломом и лопатой. Вы понимаете, конечно, что я говорю о разведке, а не о прииске в целом. Но и этого достаточно. Отношение к разведке — это проявление чувства перспективы способности видеть завтрашний день. Вот директор говорил здесь, что цифры бывают красноречивее слов. Бывают. Но бывают и люди, которые прячутся за цифрами. Ковырнешь другой раз высокую среднюю цифру, а за ней вместо настоящей организации труда — штурмовщина, кустарщина, пренебрежение к технике, отсутствие настоящей заботы о человеке…

— Не место здесь, Иван Михайлович, — не очень громко одернул его секретарь партбюро.

Иван повернулся к столу президиума.

— И место и время, товарищ Федоров. А где же еще говорить? Рабочих собраний у нас не бывает, а на таких вот торжествах мы только трехзначными цифрами жонглируем. Или победителей не судят? Судят! Но только по еще большему, строгому счету.

Казалось бы, у Ивана не было особых причин быть недовольным собой и своими разведчиками. Вот и на общем торжестве отдали же им должное. Но не такое наступление с «пращой и палицей» устраивало начальника участка.

Выступление Гладких всколыхнуло собрание. Слова попросил старший геолог.

— Товарищи! Товарищи! — поднялся за столом президиума Горохов. — Спасибо, конечно, товарищу Гладких за добрую заботу о наших общих делах, но какие могут быть сегодня прения? Соберемся специально, тогда обговорим все.

Член бюро райкома Прядкин, вручавший Горохову знамя, остановил его:

— Не надо, Петр Степанович. Пусть выскажутся люди для пользы дела.

Прения продолжались. Вслед за Петровым на сцену поднялся бригадир бульдозеристов Шемякин.

— Товарищ Гладких к нам на прииск, можно сказать, прямо из отпуска приехал, — рассказал он — И, прямо скажу, много интересного и нового привез. Как на сибирских стройках наши товарищи работают, к примеру, и все такое. Рассказал он нам все как есть, значит, а теперь мы ему в глаза смотреть стесняемся. Потому что не иначе, как он думает, что недотепы мы. А как же? Такой опыт привез, а мы — ни с места. А почему так получилось? Ребята решили было по-новому работать, и начальник парка нас поддержал. А как дальше пошло, так и дело с концом. Главмех с директором посоветовались и решили, все, как было, оставить. Их вполне устраивает, когда мы на круг сто тридцать процентов даем. С этими новшествами, говорят, еще неизвестно, что получится. Вы, говорят, утверждаете, что двести, а вдруг — восемьдесят? Пусть не обижается на меня товарищ Горохов, но я ему правду скажу. Он и не знает, наверно, как его рабочие за спиной зовут. Царем Горохом. И точно. Мы, как при царе Горохе, работаем. А разведчики — особенно. Гладких верно сказал.

Рассказал собранию о своем низложении в шурфовщики и бывший экскаваторщик Василий Копытко.

Закончилось это не совсем обычное собрание — без докладов но с бурными прениями — в два часа ночи. А после собрания Ивана пригласил к себе, в дом приезжих, Прядкин. Первой мыслью Ивана было: а не погорячился ли он, не наговорил ли в запальчивости лишнего чего? Еще и еще раз перебирал в памяти сказанное. Но нет, ему не в чем было себя обвинить — он был прав. Да и в том горячем отклике, который вызвало его выступление, находил он полное подтверждение своей правоты. На том и стоим! — решил Иван и постучал в комнату Прядкина.

Член бюро райкома был не один. Напротив него сидел: Федоров, нервно постукивая пальцами по краю стола.

— Садись, — предложил Прядкин Ивану и продолжал прерванный его приходом разговор. — Так вот на мои взгляд, это была первая и основная твоя ошибка. Разумеется, нет ничего плохого, когда партийный руководитель работает в тесном контакте с директором предприятия. Более того, это необходимо. Но очень плохо, когда секретарь партийной организации смотрит на все только его глазами. Как ваша парторганизация может осуществлять право контроля, если ее секретарь занимает такую позицию? Горохов — опытный горняк, не первый год руководит приисками и заслуги немалые имеет. Но осталось в нем что-то от времен дальстроевских, когда он не только прииском, но и лагерем командовал. Ему помогать надо от этого груза избавляться. И критикой тоже помогать — напрямую, по-партийному, даже жестко, может быть. А вы здесь, извини меня, в его дуду без разбору иногда дуете. Вот и проявляется в нем диктатор местного масштаба. Говорить во множественном числе он научился: «мы решили», «мы посоветовались» и так далее. А вот по существу нет-нет да и покажет старинку. У вас сейчас небось одних коммунистов да комсомольцев процентов пятьдесят наберется. А двадцать лет назад на этом прииске процентов девяносто пять заключенных было. Да и каких заключенных! Лагерь особого режима — одни рецидивисты, бандиты. Но не только в этом дело. Партия учит во всем и повсюду по-новому руководить и работать…

Федоров поднял голову.

— Разве ж я не понимаю? Но поймите и вы — трудно мне, неопытный я секретарь, а помощи — никакой.

— Неправда! Ты что же, за помощь только указания свыше считаешь? Директивы и инструкции тебе на все случаи жизни подавай? Хотя и в них недостатка не было. А коллектив? Рабочие? Коммунисты? Разве Петров, старший геолог ваш, сегодня первый раз выступал? А Гладких? А рабочие? А сама кличка эта — царь Горох — тебе ничего не сказала? Или ты тоже критику не за помощь, а за помеху считаешь? Плохо! Неопытность твоя зачтется, конечно, но, думаю, ни тебе, ни Горохову крутого разговора на бюро райкома не избежать.

Прядкин повернулся к Ивану.

— А к тебе, Иван Михайлович, у меня несколько вопросов о работе разведчиков…

Исчезновение начальника участка разведчики объясняли по-разному.

— Очень свободно может быть, что его после того собрания к нам вообще больше не пришлют, — рассуждал Карташев. — Теперь ему с царем все равно вместе не работать. Съест.

— Подавится, — безапелляционно возразил Витька Прохоров. — Не очень-то наш начальник на кролика похож. Скорее Гороха уберут.

— Стоило бы…

Поздно вечером, на четвертый день после собрания, когда разведчики уже собирались ко сну, Вася Копытко, пришивавший к стеганке пуговицу, вдруг замер с ниткой в зубах.

— Тихо, хлопцы!

В наступившей тишине стал отчетливо слышен рокот мотора.

— Трактор!

Все высыпали наружу. На землю уже опустилась темная зимняя ночь. Было безлунно, и казалось, что только звезды да снег излучают неясный, едва ощутимый свет. Но вот между редкими деревьями мелькнула яркая точка — горящий глаз трактора. Искристый на изморози луч его качнулся вправо-влево, уперся концом в черный купол неба и исчез; уткнувшись в землю. Скоро этот живой золотой луч стал вырывать из темноты то острую вершину заснеженной лиственницы, то крутой склон ближайшей сопки с черными прожилками стланика, то причудливые очертания кустов, ожившие тени которых затрепетали в затейливом причудливом танце.

Прохоров сорвался с места и побежал навстречу трактору, за ним — остальные. Тракторист увидел их, остановил машину, и луч света проложил между бегущими разведчиками и трактором прямую золотую дорожку. Из кабины легко спрыгнул на снег Гладких. Улыбаясь победно, он помахал разведчикам шапкой и закричал громко и весело: А ну, принимай подарок, ребята!

Разведчики побежали к трактору. На волокушах, укрытые брезентом, стояли два новеньких буровых станка. Громкое «ур-р-ра-а-а!» прокатилось над притихшей тайгой, и перепуганные лиственницы бесшумно уронили со своих худеньких лап пуховые хлопья снега.

На Колыму пришла весна. Оплавились и покрылись ледяной глазурью южные склоны сопок. Словно медведь, разгребающий выход из берлоги, показал из-под снега свои мохнатые лапы колючий стланик. Ударила капель, и немногочисленная семья приисковых мальчишек уже не выпускала изо рта весенних леденцов — сосулек.