— Ну-ка, сестричка, пошла бы ты пока к фельдшеру, проконсультировалась бы у него поподробнее.

Клава обиженно передернула плечами и вышла.

— А я тебя и поблагодарить тогда не успел, — сказал Генка. — Да ты садись, — подвинулся он на кровати — Я не заразный.

— Некогда. За что благодаришь-то? За компанию?

— Скромничаешь? Или, ты думаешь, я не знаю, что ты из-под Лешкиного ножа меня тогда спас? Кстати, слышал о нем?

— Нет, а что? — Седой уперся в Геннадия напряженным, ждущим взглядом.

— Допрыгался, — ответил Воронцов. — Рухнул спьяну в шурф и черепок проломил.

— Ну?! — почти обрадованно удивился Седой.

— Точно, я тебе говорю. Еле выкарабкался.

— Кто — выкарабкался? — весь подавшись вперед, испуганно переспросил Седой.

— Как кто? Лешка. Не из шурфа, конечно, — оттуда его люди добрые извлекли, а вроде как с того света. Поначалу думали — мертвый. А он живучий оказался, гад. Очухался.

— И… и где он? — Седой даже оглянулся растерянно, словно опасаясь, что увидит Важнова вот сейчас, здесь же.

— Лешка-то? — небрежно переспросил Воронцов. — А чего ему тут делать, на Чукотке? Он на старом месте остался. Повезло еще! Пока в больнице отлеживался, с прибором дело замяли.

— Не судили, значит? — встрепенулся Седой и осекся: не должен же он ничего знать о той истории!

Но Генка словно между ушей пропустил его промашку.

— Обошлось. Привет тебе передавал…

Переиграл Генка! Седой метнул в него колючий, подозрительный взгляд и шагнул к двери.

— Хрен с ним. Некогда мне. Выздоравливай.

— Погоди, куда же ты? — Воронцов сел на кровати. — Потолкуем еще…

— Некогда, — Седой взялся за ручку двери.

— Зайдешь еще?

— А как же! Денька через два-три. Как дважды два…

Хлопнула дверь. Уйдет! Теперь обязательно уйдет! — с отчаянием подумал Гейнадий. — Упустил, балда! И подчиняясь чисто импульсивному побуждению, вскочил, сунул ноги в валенки и, как был, в трусах и майке, выскочил из барака. Седой быстро, почти бегом, приближался к тракторам, возле которых его поджидала упряжка. Фельдшер уже сидел на нартах. Рядом стояли Гладких, Пушкарев, Продасов, Клава.

— Стой! — закричал что есть силы Геннадий. — Стой! Задержите его! Иван Михайлович, это — Седой! Не пускайте его! — И побежал.

Оглянулся и тоже побежал Седой. Всплеснув руками, не понимая ничего, а только увидев своего больного брата на улице и в таком виде, рванулась им навстречу Клава. Седой, не приостановившись даже, отшвырнул девушку с тропинки. Преступник понимал, что бежать в тундру бессмысленно — пешком от преследователей не уйти, — и решил любой ценой пробиться к нартам. Опасность — смертельная — придала ему силы и ловкости. Он ужом увернулся от ринувшегося навстречу ему Гладких, одним ударом сбил с ног Пушкарева и с разбегу плюхнулся в нарты, плечом сбросив с них массивного фельдшера. Продасов отпрянул в сторону и занял безопасную позицию за трактором. Но мгновенно вскочивший на ноги Веня Пушкарев не дал Седому тронуть оленей с места. Он одним прыжком достал его и опрокинулся вместе с ним в снег. Оба вскочили одновременно. Седой коротким резким ударом в живот снова сбил Пушкарева с ног и, отступив к трактору, схватил лежавший на гусенице ломик. Подбежал Генка. Тяжело дыша, двинулся прямо на Седого.

— Без тебя обойдется! — крикнул ему Гладких и, загораживая Генку, сделал шаг вперед, внимательно следя за каждым движением Седого.

Тот перехватил поудобнее ломик. Ни страха, ни отчаяния в его взгляде не было — глаза его были налиты одной только яростью.

— Поть! Поть! — прохрипел он, пытаясь голосом послать оленей вперед и рассчитывая, по-видимому, прорвавшись, прыгнуть в нарты на ходу. Но олени не шелохнулись.

— Брось ломик! — приказал Гладких.

Но Седой рванулся ему навстречу.

И тут опять отличился Веня. Он неожиданно выскочил из-за спины Гладких и бросился под ноги Седому. Еще сохраняя равновесие, тот вскинул ломик, но Иван успел перехватить его руку. Пушкарев с силой рванул Седого за ноги, и он упал.

Никто, кроме подбежавшей Клавы, не видел, как Генка бессильно опустился на снег.

— Ты с ума сошел! — наклонилась над братом девушка. — Сейчас же вставай!

Она сбросила с себя телогрейку и накинула ее Генке на плечи.

— Вставай же, Генчик! Вставай, братик! — умоляюще просила Клава. Она схватила его сзади подмышки и тщетно старалась поднять. В глазах девушки стояли слезы.

— Ничего, сестричка, — попытался улыбнуться Генка. — Дважды два — пять все-таки…

Бредит, подумала девушка.

Геннадий откинул голову назад, на ее плечо, и устало закрыл глаза.

Гладких напутствовал Клаву:

— Не мне тебя уговаривать. Проследи там, чтобы Геннадия устроили как следует, с лечащим врачом поговори. Может быть, ему дополнительное питание будет нужно — в расходах не стесняйся. Вот тебе бумага в райком профсоюза, постарайся добиться ссуды на лечение. Да не стесняйся, это не благотворительность, заслужил твой брат.

— Спасибо, Иван Михайлович.

— Да ты что? Какое там спасибо! И еще одно. Знаю, не до того тебе, но в районный отдел милиции придется зайти. Расскажешь там начальству все, что нам об этом Седом известно. Думаю, что и там о нем знают кое-что, разыскивают даже наверное. Главное, пусть они навстречу тракторной колонне высылают кого-нибудь. Чем быстрее этого типа ребята передадут кому следует, тем у меня душа спокойнее будет. Ну, а обратно опять с Гуляевым доберешься. Ему снова к нам колонну вести, технику на участок забрасывать. Как Геннадий-то сейчас?

Клава, покусывая губу, махнула рукой с отчаянием:

— Ой, плохо, Иван Михайлович! Температуру уже никак сбить не удается, забывается часто, бредит… Что же это будет, Иван Михайлович, а? Что будет?

Голос ее дрожал — вот-вот сорвется в плач, безудержный, отчаянный… Гладких сообразил: нельзя утешать — не выдержит. И прикрикнул:

— Не смей раскисать! Слышишь, Воронцова! Геннадию сейчас меньше всего слезы твои нужны.

Клава с трудом сглотнула подступивший к горлу тяжелый и твердый, как булыжник, комок.

— Нет-нет, Иван Михайлович! Я — ничего. Я все, как надо, сделаю.

— Вот это другое дело. Отправляйтесь. Все будет хорошо. Я уверен.

Уверен? Два дня Куколкин не отходил от постели Геннадия. Старый фельдшер был непривычно молчалив, и уже это свидетельствовало о большой его озабоченности. На настойчивые расспросы Клавы он ответил:

— Сердце хорошее, должно справиться.

Ивану Гладких сказал иначе:

— На одном только здоровом сердце держится. Но и у него оно — не перпетуум-мобиле. Слишком уж нагрузка непомерная.

Решили, что любыми средствами надо отправлять Воронцова в больницу. Но какими? В обратный путь отправлялся санный поезд Гуляева, но слишком долог был этот способ передвижения для данного случая. С ним Седого можно отправить: этому-то уж определенно некуда было спешить… Оставался один выход — оленьи нарты.

Бригадир Коравье, узнав, в чем дело, и рядиться не стал, сразу же пообещал и лучшую упряжку дать и самого опытного каюра с больным отправить. О человеке ведь речь идет, о жизни его. А неписаный закон тундры разночтений не знает: обрушилась на кого-то беда — подставляй свою грудь…

Но тут возникло новое осложнение. Из соседней бригады, едва не загнав оленей, примчался гонец с известием о еще одном несчастном случае. Сломал ногу и сильно обморозился один из пастухов. Куколкин на ходу проинструктировал Клаву, оставил ей лекарства, сердечные укрепляющие средства, какими располагал, и поспешно уехал. Теперь Геннадий оставался и вовсе без медицинского глаза, вывозить его надо было немедленно. Сопровождать больного Гладких поручил, разумеется, Клаве.

Тундра укачала Геннадия. Тепло одетый; «упакованный» в спальный мешок, он или уснул или впал в забытье, и встревоженная Клава поминутно наклонялась к нему, прислушиваясь к его дыханию.