— Не поймут, — с ехидцей согласился Горохов. — У вас же в комсомольских вожаках сестрица родная этого самого Воронцова ходит.

Гладких даже поморщился.

— Ну вот, — развел он руками. — Так мы и относимся чаще всего к людским поступкам и отношениям. Во всем почему-то грязь разглядеть стараемся. А Воронцова — хороший вожак. И авторитет у нее заслуженный, и, в частности, к брату своему она относится, конечно же, заинтересованно, но вполне объективно. И влиять старается на него и по-сестрински, и по-комсомольски…

Закончилось заседание бюро поздно. «За недостаточное внимание к воспитательной работе среди молодежи, приведшее к фактам пьянства на участке и к срыву нормальной работы промывочного прибора номер шесть, за отсутствие должного контроля за работой бригады, что привело к неоднократным выводам прибора из строя», парторг участка Гладких был строго предупрежден. Директор прииска голосовал вместе с остальными членами бюро, сняв свое предложение о строгом выговоре с занесением в учетную карточку. Бюро рекомендовало также директору прииска пересмотреть приказ об увольнении Воронцова, поручив разобраться с ним комсомольской организации участка. И это предложение было Гороховым принято.

А что ему оставалось делать? — думал сквозь полудрему Иван, уже глубокой ночью возвращаясь на попутном самосвале на участок. Не так уж и глуп Горохов, чтобы позволить себе голосовать против большинства бюро. Даже если считает себя правым.

И тут же одергивал себя: стоп! Полегче, Иван! Вот и ты начинаешь за поступками людскими обязательно каверзы выискивать. Ведь не исключение же, что убедили Горохова?

И снова отвечал себе: нет. В этом случае — исключено. Не может Горохов иначе себя вести. Слишком велика инерция, набранная в прошлом, и, как это ни парадоксально, но работать с такими, как Важнов, директору, выросшему на руководстве с заключенными, легче, чем с новыми людьми, и во времена новые. Вопросов меньше и запросов меньше.

Гладких вышел из конторы участка и оглянулся кругом, высматривая Клаву Воронцову. До районного центра они договорились добираться вместе: Ивана вызывали в райком партии, Воронцову — в Магадан, на собрание комсомольского актива. До прииска решили пройтись пешком, оттуда до районного центра — на машине, с таким расчетом, чтобы Клава успела на рейсовый автобус.

Увидел девушку Иван не сразу. Она сидела на завалинке у соседнего с конторой здания столовой, почти скрытая широкой приземистой фигурой Сереги-сапера. Парень стоял против Клавы и что-то горячо ей доказывал. Девушка, нервно покусывая стебелек травы, смотрела мимо Сергея и лишь изредка, когда он замолкал на мгновение, вскидывала на него широко раскрытые, вопрошающие глаза.

Гладких, оценивая ситуацию, на какой-то миг задержался на ступеньках крыльца, потом быстро и решительно направился к ним.

— С добрым утром, молодежь!

Сергей оборвал себя на полуслове и оглянулся. Гладких чуть не рассмеялся: такое откровенное разочарование и досада были написаны на лице парня.

— Не работаешь сегодня? — спросил его Иван.

— Отгул, — буркнул Сергей.

— Очень удачный отгул, — обрадованно кивнул Иван. — Есть ответственное поручение. Будь джентльменом, проводи Клаву до прииска. У меня тут дело непредвиденное объявилось. Придется задержаться.

И опять отметил про себя, с каким ликованием и надеждой Сергей смотрел на девушку. Клава спросила нерешительно:

— А может быть, мне вас подождать, Иван Михайлович?

— Рискованно, — покачал головой Иван. — На автобус опоздать можно. Нет, ты уж иди, а я, если успею к машине, значит увидимся на прииске, а нет — действуй самостоятельно.

Клава встала.

— Поспевайте, Иван Михайлович. Все не так скучно ехать будет. Хоть до райцентра.

Гладких кивнул и снова направился к конторе. Присел на ступеньках крыльца. Закурил, Долго, пока они не скрылись за корпусом мехцеха, провожал взглядом Клаву и Сергея. На крыльцо вышел Проценко.

— Смотри-ка! Торопыга-то наш тут до сих пор прохлаждается. Воронцову ждешь, что ли?

— Нам, Федорыч, молодежь чаще догонять, а не ждать приходится, — с грустинкой ответил Иван, встал, бросил на землю недокуренную папиросу, втер носком в песок и неторопко зашагал следом за Клавой и Сергеем.

Невеселые думы роились у него в голове. Казалось, и не произошло ничего особенного, но нет, пробудило уснувшую боль это начало чужого счастья. Горькая память о неудачном своем жениховстве захлестнула Ивана. Эх, Вера, Вера! Или и впрямь не может быть уже в нашем возрасте простого человеческого чувства и только для юности с милым и в шалаше рай? А нам с тобой уже и мало друг друга без телевизора, горячей воды и прочих завоеваний цивилизации? Ну, одного письма ты не получила, допустим — бывает еще и такое с почтой. Но ведь я послал тебе три… Заболела? Случилось что?.. Испугалась? Нет, не найти ответа. И стоит ли искать теперь?..

Иван заставил себя думать о другом. На участке, кажется, дела наладились. Не то чтобы уже и делать было нечего — такого не бывает. Если искать хорошенько, то всегда найдутся резервы и в организации производства, и в техническом его совершенствовании, и в запасах человеческой энергии. Но коллектив вроде сложился, окреп. Даже на шестом приборе ребята уже стали забывать о былом позоре своем — работали ритмично, устойчиво наращивая темпы.

Что же, без лишней скромности он, Иван Гладких, может сказать, себе-то уж во всяком случае, что долг свой он выполнил. Не стыдно и напомнить там, в Магадане, о давнем их обещании. Не могут, не имеют права отказать ему в переводе! Сезон промывочный он здесь закончит конечно. Сам не бросит работу в разгар страды, даже если предложат. А там надо и честь знать.

…Да, немного бы пришлось тебе ждать, Вера. Совсем немного, — снова вернулся он мыслями к неудавшейся женитьбе своей, — А, может быть, оно и к лучшему? Может быть, хорошо, что стало на их пути это испытание… Лучше раньше, чем позже…

Или, вообще, плюнуть на этот перевод? Одному ему и здесь неплохо. Главное — дело живое и люди, уже близкие по-своему, тут вот, рядом. Взять того же Генку Воронцова. Ершист, с гонорком парень, ради красного словца не пожалеет и отца, как говорится, а честен, прям, унывать не умеет. За веселый нрав, за смелость, за готовность прийти на выручку товарищу ребята прощают ему и острый язык и некоторую рисовку.

Прощают? Да, но не все. Гладких вспомнил комсомольское собрание на участке, то самое, после партбюро. Генка явился на собрание с пунктуальностью члена палаты лордов и примерно с таким же видом — наигранно холодным и бесстрастным. На предложение комсомольцев избрать председателем собрания Клаву отреагировал по-своему: встал и заявил отвод председателю… суда.

— Считаю сроим долгом, — сказал он, — поставить высокий суд в известность, что упомянутая Клавдия Васильевна Воронцова является моей близкой родственницей и потому беспристрастной судьей быть не может.

Ох, и всыпали ему ребята — по первое число! Не паясничай, мол, не для того собрались, нашлись бы дела и поинтереснее в свободное от работы время, чем твоей персоной заниматься. А раз уж принудил нас к этому, то изволь отвечать со всей серьезностью и ответственностью за каждое слово свое. Припомнили ему все — и выпивки с Важновым, и картишками баловство, и песенки сомнительные. Круто говорили, без оглядки, без жалости. Гладких даже слова брать не стал — увидел, что ребята сами разобрались, что к чему. А Геннадий растерялся: не ожидал такого дружного навала. А когда дали ему слово, взял себя в руки и со спокойной решимостью сказал:

— Не буду долго говорить, ребята. Все понял, все учту. В отношении же Бахуса, он же Вакх, он же зеленый змий, хотите верьте, хотите нет, а после последнего захода своего с Важновым сам зарок дал: не напиваться до треска в голове.

Серега-сапер крикнул с места:

— Уж больно обещание неопределенное.

И пожалел. Вгоняя председательницу собрания в маков цвет, Геннадий парировал: