— Как полагается, — улыбнулся старик.

Долго не мог уснуть Иван в эту ночь, отдавшись беспорядочному течению мыслей. Что привело к нему Карташева? Уязвлённая горняцкая гордость? Или, быть может, совесть его откликнулась подобным образом на проявленную о нем заботу? Или беседа старшего геолога в чем-то убедила старика?.. Если предложение Карташева привьется, то через несколько дней можно будет перебросить часть людей на шурфовку к ключу Холодному, о котором говорил Василий Иванович… А уже совсем засыпая, он снова — в который раз! — совсем ясно представил, как склоняется над белым листком его письма смуглое, с поджатыми губами лицо Веры, как насупились ее надломленные брови и разбегаются от прищуренных потемневших глаз строгие морщинки. Что она ответит ему? И ответит ли?..

В контору ворвался Прохоров.

— Бумаги тут у вас нет лишней? — шаря по углам быстрыми черными глазами, скороговоркой выпалил он. — Опыт один поставить надо.

— Какой опыт?

— Проверить хочу, правильно ли меня в школе физике учили.

— А без загадок можно? У меня времени нет твои шарады разгадывать. Уточняю: верно ли, что теплый воздух легче холодного?

— Ну, это я тебе и без всяких опытов объяснить могу. Теплый воздух, как и любой газ, впрочем, занимает больший объем, и значит….

— Во-во! — перебил Прохоров. — Меньше четверки у меня по физике никогда не было. Только опыт обязательно поставить надо. Так нет бумаги? Тогда исчезаю.

На следующий день Гладких узнал, что опыт Прохорова удался. На ключе Холодном шурфовщики наткнулись на очень тяжелый грунт и вынуждены были прибегнуть к помощи взрывников. Теперь много времени, уходило на проветривание глубоких, восьмиметровых шурфов, в которых после отпалки скапливались ядовитые газы. Ставить вопрос о какой-то специальной вентиляционной технике не имело смысла. Вот тут-то сообразительному Виктору и пришел на помощь известный физический закон; теплый воздух, поднимаясь кверху, создает вертикальный поток увлекаемых им газов. С легкой руки Виктора шурфовщики стали сжигать в шурфах старую бумагу. Скоро бумагу заменили специальными факелами. Выигрыш, правда, был незначительный — какие-то минуты, но то, что шурфовщики стали биться за за них, было весьма примечательно.

Месяца через полтора, после одного из производственных совещаний на прииске, Горохов пригласил Гладких к себе.

— Понравился мне твой рапорт, Иван. Хвалю. Хорошо за дело взялся.

— Хвалить мало, Петр Степанович, — ответил Гладких. — Помогать надо.

— А чего тебе помогать? Работаете вы неплохо, нормы теперь выполняете, производительность ты повысил…

— Не я, а люди, Петр Степанович. Но не в этом дело. Что это за производительность?! Техника на участке нужна, буровые станки…

— Э! — досадливо отмахнулся директор. — Ты опять за свое. Нашел дураков — технику к тебе забрасывать. За высокие показатели в перевыполнении технических норм — спасибо, конечно. Для отчета пригодится. Но ведь золота-то пока нет. И неизвестно, будет ли.

— Золото, по всем показаниям, там должно быть. И оно будет обнаружено тем скорее, чем лучше будут организованы работы на участке.

Горохов нетерпеливо постукивал по столу карандашом. Иван помолчал, тщетно дожидаясь директорского ответа, потом спросил:

— Зачем звали, Петр Степанович?

— Помощи у тебя решили просить, — настороженно поглядывая на него, сказал Горохов.

Насторожился и Иван.

— Помощи? Вы — у меня? Не понимаю. Мы и так стараемся, чем можем, прииску помочь.

— Ну да, конечно. Только не о том речь. От этой вашей помощи еще неизвестно, какой толк будет. А мне помощь сегодня нужна. Сейчас, понимаешь? Чтобы взять побольше и вовремя то золото, которое уже есть.

— И чего же вы хотите?

— Советовались мы здесь вчера и решили, что целесообразно половину людей у тебя забрать.

— То есть как это — забрать?..

— Очень просто. Производительность у тебя выросла, а людей столько же осталось. Спасибо, значит, за высвобождение рабочей силы. Логично?

Гладких решительно рубанул куланом воздух.

— Нет, не логично! Мы же фронт работ увеличиваем. Ни одного человека с участка я не дам!

— Не дашь?

— Не дам.

— Та-ак. Значит, мой приказ не выполнишь?

— У меня есть ваш приказ. Письменный. О закреплении за участком рабочей силы. Отменяйте его по всей форме, официально. И пишите новый. Но я его обжалую. До обкома партии, если понадобится, дойду, но лишать прииск базы не дам.

И чаша директорского терпения переполнилась.

— Пугать?! Ты — меня пугать?! Мальчишка! — сорвался он на крик. — О прииске он заботится, видите ли! На меня — слышишь? — на меня еще пока эта забота возложена! Кстати, и обкомом партии тоже. Понимаешь?! Иди жалуйся? К кому пойдешь? Может быть, к Сергею Ивановичу? Так он тебе скажет, что Горохов здесь двадцать лет с гаком, что он «Славный» из прорыва вытащил, шесть лет в отпуске не был…

— Напрасно, — спокойно вставил Гладких.

— Что напрасно? Я тебя спрашиваю, что напрасно?!

— Напрасно в отпуске не были, нервы бы вам там подлечить не мешало. Разрешите идти, если у вас ко мне больше нет ничего.

Но распалившийся директор продолжал кричать, понося на чем свет стоит и Гладких, и вообще всех «молокососов», и «зазнаек».

Иван нахлобучил шапку и тихо, но твердо сказал:

— Сегодня я действительно от вас ничего больше не услышу. До свидания…

Ни в этот день, ни позднее приказа об откомандировании людей с участка он так и не получил.

…Это было часов в семь вечера. В контору не вошел, а ворвался Карташев. Тот самый Карташев, который во всех случаях жизни казался абсолютно спокойным и которому такая живость была как будто совсем несвойственна. В первое мгновение Иван даже испугался: не стряслось ли чего?

— Что такое? Что с вами, Семен Павлович?

— Сейчас, сейчас, — запыхавшись, с трудом повторял старик, доставая что-то из глубокого кармана ватных брюк. Наконец он извлек оттуда спичечный коробок, аккуратно разгладил ладонью лежавший на столе газетный лист и высыпал на него содержимое коробки. — Вот! — торжествующе провозгласил он. — Вот оно, Иван Михайлович! Как полагается!

При свете тусклой аккумуляторной лампочки на столе матово поблескивала маленькая пирамидка золотого песка. Как завороженный смотрел на нее Иван, потом порывисто — обнял старика и крепко поцеловал его небритую, колючую щеку.

— На «Холодном», — рассказывал Карташев, — на шестнадцатом работал. До песков дошел, взял пробу, как полагается, смотрю — есть. Я еще лоток. Опять металл. Вот, — кивнул он на стол, — всего с двух лотков. Представляете?..

С грохотом, стукнув о внутреннюю стенку так, что с потолка посыпалась известка, распахнулась дверь, и на пороге появился Витька Прохоров.

— Есть! — выдохнул он, развязывая зубами узел на носовом платке.

Рядом с карташевской выросла еще одна пирамидка золота…

— Иногда сухие цифры, товарищи, — Горохов вытер платком вспотевший лоб и повторил: — Да-да, сухие цифры говорят иногда, товарищи, красноречивее любых слов. Прииск «Славный» Опять отстоял свою славу одного из ведущих в районе. Средняя производительность труда по нашему передовому предприятию составляет сто сорок два, процента к плану. Даже отстававшие продолжительное время разведчики начинают, кажется, подтягиваться, перестают быть бельмом на глазу у всего коллектива. Они сегодня тоже по праву отмечают вместе с нами общий успех прииска в соревновании предприятий района…

Видимые сдвиги в работе «Конченого» тоже были козырями в колоде Горохова, и умолчать о них директор не мог. Однако упомянуть имя начальника участка он не счел нужным.

…Собрание, посвященное вручению коллективу «Славного» переходящего Красного знамени по итогам первого квартала, проходило торжественно, даже парадно. Но только до тех пор, пока слова не попросил Гладких. Он поблагодарил районные организации и горное управление за высокую оценку работы прииска в целом, а директора за теплое слово о разведчиках и заверил, как это принято, что они и впредь постараются работать с полной отдачей сил. Но на этом его выступление не закончилось. Начальник разведучастка не пожелал считаться с торжественностью минуты.