— Говорить о принципиальности — это еще не значит быть принципиальным, — с той же категоричностью возразил Игорь. — Был секретарем — поучал, командовал, а получил по рогам — теперь себя обнаруживает.

Игорь вообще все больше и больше нравился Полине Антоновне. С тех пор как его выбрали старостой, порядок в классе стал заметно крепнуть. Игорь подтягивал дежурных, но когда увидел, что Миша Косолапов сам подбирает валяющиеся на полу бумажки, пренебрежительно сказал:

— Метла ты, а не дежурный! Зачем сам подбираешь? Заставь того, кто насорил!

На классных собраниях он подводил краткие и точные итоги: как прошла неделя, кто как дежурил, как сидели на уроках, кто и в чем провинился. Говорил прямо и резко. Между мыслью и делом у Игоря вообще была тесная и непосредственная связь: решил — сделал, сказал — выполнил. Ничего промежуточного! Полагается выходить на перемене из класса — выходи! Не выходишь — нужно вытащить. Это была очень хорошая черта, хотя она иногда переходила в излишнюю прямолинейность.

Эту прямолинейность отметила она и здесь. Полину Антоновну не смущало, что Игорь так решительно возражал против ее предложения, — это, скорее, радовало. Смущало ее отсутствие гибкости. Борис, тот понял ее и поддержал: «Ну, не выбрали его в бюро, проучили — хорошо! А получается, что мы забыли о нем, он у нас теперь никакой общественной работы не ведет». Но Игорь упорно стоял на своем, и только после больших, затянувшихся споров решили: назначить Рубина, как это было названо в шутку, главой делегации мальчиков в «Совет дружбы».

Рубин взялся за дело энергично и на следующем же заседании совета предложил план работы. План был конкретный, деловой и с небольшими поправками был принят девочками. Одним из первых мероприятий по этому плану была экскурсия в Третьяковскую галерею. Рубин и здесь проявил себя с неожиданной стороны — он сам съездил в галерею, договорился об экскурсии, и в назначенное воскресенье оба класса собрались в условленном месте, у памятника Гоголю.

Оттуда до Лаврушинского шли пешком. Шли общей гурьбой, мальчики и девочки, иногда порознь, иногда вместе. Остановились на мосту, смотрели на Кремль, — он отсюда особенно хорош, весь как на ладони. Вот о чем-то заспорили, вот чему-то засмеялись. А потом как-то само собой выделились две пары — Саша Прудкин с Юлей Жоховой и Сухоручко с Ниной, — выделились и пошли вперед. Еще квартал, и они уже идут под ручку.

— Пошли! — услышала Полина Антоновна девичий неприязненный шепот.

— Эй, вы! Что ж вы отрываетесь? — крикнул Рубин ушедшим вперед парочкам.

Те остановились, — сначала так же, держась под руку, потом, видно, поняли, что это не совсем ладно перед лицом товарищей, высвободили руки и пошли в общих рядах.

Правда же, это стоит диспута о дружбе и товариществе!

Экскурсию эту использовали лучше, чем когда-то совместный поход в театр: после нее собрались и поделились впечатлениями.

На этом обсуждении Борис еще раз отметил Таню Демину.

Самому ему экскурсия дала очень много. В Третьяковской галерее он бывал и раньше. Ходили они туда еще из прежней школы — не то в шестом, не то в седьмом классе. Но от того посещения у него ничего не осталось — ребята шумели, объяснений экскурсовода не слушали и в конце концов разбежались кто куда. Единственное, что запомнилось Борису от того раза, была репинская картина «Иван Грозный и его сын». Бориса поразили безумные глаза Ивана Грозного и кровь, бьющая из-под его пальцев, старающихся зажать рану на виске царевича.

Потом, как-то раз в воскресенье, Борис ходил в галерею с отцом. Отец отнесся к этому с обычной своей серьезностью и основательностью. По-видимому, он решил осмотреть все, начиная с древних икон с какими-то темнолицыми морщинистыми святыми. Но это ему самому скоро надоело, и в следующих залах он прошел, почти не задерживаясь, мимо портретов различных царей, генералов и разряженных женщин с открытыми плечами. И только потом, когда попадались интересные картины, он останавливался, долго рассматривал их, стараясь сказать при этом Борису что-нибудь поучительное. Так он показал ему на перовскую «Тройку» — двух мальчиков и девочку, везущих зимой на санках обмерзшую кадушку с водой, — и сказал:

— Вот как ребятам-то раньше жилось!

Борис много слышал о жизни детей в прошлом, читал «Ваньку Жукова», и картина Перова не произвела на него большого впечатления.

Теперь же, после экскурсии в Третьяковскую галерею с девочками, после подробных объяснений экскурсовода, Борис многое увидел как бы заново. Как богата, как разнообразна жизнь! Как удивительны судьбы людей!..

«Петр и Алексей»… Петр — воплощение громадной моральной силы, за ним — народ, государство. Опустив глаза в землю, стоит перед ним Алексей — полное ничтожество и слабость. Борис спросил экскурсовода: какой момент разговора изображен на картине — начало его или конец? Борису казалось, что начало. Но потом он всмотрелся лучше и увидел брошенный на пол лист бумаги, забытое в чернильнице гусиное перо, гневный взгляд Петра. «За мое отечество и людей себя не жалел и не жалею. Как я могу тебя, непотребного, пожалеть?» — приводит экскурсовод объясняющие этот взгляд слова из письма Петра изменнику-сыну.

В картине «На миру» целый рассказ о крестьянской жизни. По одной спине сидящего задом к зрителю крестьянина видна вся безнадежность положения бедняка в его тяжбе с деревенским богатеем. «Нет, брат, плетью обуха не перешибешь!» — так перевел на простой язык «выражение» этой спины экскурсовод, дававший объяснения ребятам.

Борис жадно слушал эти объяснения, и ему непонятна была приглушенная болтовня Юли Жоховой или глупая игра Юры Усова и Юры Урусова: они делают вид, что слушают экскурсовода, а сами втихомолку стараются наступать друг другу на носки ботинок. Борис только что хотел остановить расшалившихся деток, как Игорь, подскочив к ним, скрипнул зубами и окатил их неистовым взглядом.

— У-у!.. Несчастные!

Вот небольшое полотно Максимова. Маленький флигелек в зеленых кустах сирени. Свежее, летнее, только начинающее разогреваться утро. У крыльца — чаепитие. Старая барыня в пышном чепце, собака у ее ног, а по другую сторону чайного столика маленькая старушка, медленно перебирающая вязальными спицами. Что можно сказать об этой томно вытянувшейся в кресле сухой и длинной фигуре отживающей свой век барыни? У нее — «все в прошлом!» Воспоминания об этом прошлом заставили закрыться ее глаза, порозоветь ее старые щеки. Вспоминает ли она о своей молодости, о былом богатстве, о том далеком времени, когда она блистала красотой в Петербурге, а может быть, и в Париже?.. Но суровым приговором ей стоит невдалеке старый заколоченный барский дом. Обрушились каменные ступени, заросли аллейки, засохли вокруг деревья. Все в прошлом!..

А вот еще страшный памятник прошлого: разрушенный город, засохшие деревья, пустыня, среди пустыни — пирамида черепов, а надо всем этим жестокое южное небо и во́роны. «Апофеоз войны»… Апофеоз смерти и разрушения! Под картиной на золоченой раме надпись:

Сам того не замечая, Борис выделял картины, в которых были люди, страсти, мысли и столкновения. И с тем бо́льшим удовольствием он слушал, когда на обсуждении Таня Демина говорила о том, в чем, как казалось ему, не было большого содержания, — о пейзаже, о Левитане и Шишкине.

…Если посмотреть с пригорка на далекий осенний березовый лесок, на маленькую речушку возле него и на неровные, пожелтевшие ее берега, перед глазами предстанет золотая осень с ее чудесными березками, ясным небом. Светлая, радостная, она будет манить к себе…

Посмотришь на другую картину — и станет жутко, холодно. Небо пасмурное, мрачное, кусты неясными темными купами обступили берег. Заросшая плотина, три массивных бревна, мостиком перекинутых через омут, темная, пугающая вода… Может быть, здесь жил старый колдун-мельник или в этот омут бросилась бедная Наташа?..