— Алексей Дмитриевич! Можно? — Полина Антоновна поднялась. — Здесь, за дверью, находится секретарь комсомольского бюро нашего класса Борис Костров. Если вы разрешите, я бы просила заслушать его.

— Зачем это? — раздался чей-то недоумевающий голос.

— Случай несколько необычный, но… попробуем! — согласился директор.

Полина Антоновна позвала Бориса. Он вошел внешне спокойный, хотя в душе очень волновался, и, получив слово, сказал:

— Мы, комсомольское бюро девятого класса «В», просим педсовет…

— Педагогический совет, — поправил директор.

—…просим педагогический, совет, — не смутившись, продолжал Борис, — не исключать ученика Сухоручко, дать ему возможность исправиться. Мы берем его на свою ответственность и обещаем ему помочь.

— А вы сознаете свою ответственность за это? — спросил директор.

— Да, сознаем.

— Каково будет мнение педагогического совета? — директор обвел взглядом присутствующих.

— Я думаю, это нужно решить в отсутствие учеников, — заметил Сергей Ильич.

— Решено, — согласился директор. — Вы свободны! — сказал он, посмотрев на Бориса и Сухоручко.

Когда тот и другой вышли, с места вскочила Варвара Павловна, учительница географии.

— Я не понимаю! До каких пор мы будем нянчиться с такими типами, как Сухоручко!

— Призываю вас к порядку, Варвара Павловна. Об учениках нужно говорить, как об учениках, — заметил директор.

— Виновата! Оговорилась! — призналась тут же Варвара Павловна и взволнованно провела рукою по раскрасневшемуся лицу. — Но ведь это немыслимо! Мы же в конце концов тоже люди, с нервами, с болезнями и с ограниченными силами, люди часто пожилые, уставшие. И вот молодому, упитанному Митрофанушке — так-то, я думаю, можно сказать? — разрешается безнаказанно мотать нам нервы, издеваться над нами, наконец, совершать преступления… Подделка справки — это же подлог, преступление! И вместо того чтобы привлечь его к ответственности, Полина Антоновна разыгрывает здесь перед нами какую-то романтическую мелодраму с подставными фигурами. Я не понимаю этого!

Маленькая, кругленькая, она стояла в воинственной позе и сердито смотрела на Полину Антоновну. Было похоже, что она собирается дать ей большой и настоящий бой. Но Варвара Павловна неожиданно села и уже с места повторила:

— Не понимаю!

Тогда поднялся Владимир Семенович. Сняв пенсне и держа его перед собою, он проговорил:

— Варвара Павловна выступила несколько экспансивно, но, с одной стороны, правильно. История с учеником Сухоручко приняла у нас действительно неправомерно затяжной характер.

— А разве с ним с одним? — раздался чей-то голос с верхних скамей.

— Не с ним одним! Согласен! — Владимир Семенович повернул в ту сторону свое пенсне. — Но в данном случае мы говорим о Сухоручко. И вот я думаю: а что, если мы такого молодого человека сегодня исключим из школы, поставим его вне коллектива? Я представил себе это и усомнился. В другом случае это, может быть, нужно было сделать, и я бы голосовал за исключение. Но в данной ситуации… Здесь я не согласен с Варварой Павловной, с ее иронией относительно мелодрамы и прочего. Мы все знаем Полину Антоновну, и я очень уважаю ее педагогическое умение. И если она берется, если ее ученический коллектив, в который я тоже верю, берется еще поработать с этим молодым человеком, — я думаю, у нас нет никаких оснований отказывать им!..

— Да разве дело здесь в одном Сухоручко? — возразила ему Анна Дмитриевна. — Разрешите вам сказать, что я в своем классе тоже обнаружила фальшивую справку из той же самой поликлиники, и ученик сознался, что он достал пустой бланк у того же Сухоручко, выменял на что-то. У меня о Сухоручко и родители говорят. Он стал знаменитостью школы, на него смотрит самая отсталая и неорганизованная часть наших учащихся. И если мы спустим ему, это отзовется везде — и у меня, и в любом пятом или шестом классе. Значит, все можно!

Много еще говорилось и за и против сделанного Борисом предложения, пока наконец директор не подвел итоги всему в своем заключительном слове.

— Я понимаю, товарищи, всю сложность решения этого вопроса, но за частными мотивами не будем забывать общего и принципиального: все ли нами сделано по отношению к данному ученику и все ли возможности использованы? Можно возмущаться, можно опасаться, но нельзя игнорировать факт вмешательства детского коллектива. Поэтому я предлагаю: удовлетворить ходатайство комсомольского бюро девятого класса «В» и меру исключения из школы по отношению к ученику Сухоручко сегодня не применять.

— До первого нарушения! — добавил Сергей Ильич.

— До первого нарушения! Согласен! Другие предложения будут?

Других предложений не было.

Но Сухоручко понял это по-своему — как послабление, Как продолжение «игры в бирюльки» — и очень скоро забыл о сделанном ему предупреждении.

С начала года в школе был установлен такой порядок: при входе в школу каждый ученик должен был предъявить дежурному свой табель. Первое время такой порядок соблюдался строго, потом внимание к нему ослабело. На последнем педсовете директор снова напомнил о нем. Начались новые строгости и новые недоразумения.

Сухоручко как-то раз забыл табель и попытался обойти контроль. Но дежурный, ученик седьмого класса, задержал его. Сухоручко попробовал вырваться, однако дежурный, один из лучших учеников в школе, только что принятый к тому же в комсомол, решил не сдаваться. Сухоручко, отбиваясь, ударил его локтем в нос. Подоспевший дежурный учитель увидел такую картину: семиклассник с окровавленным носом вцепился в рукав отбивающегося от него Сухоручко, другие семиклассники хватали Сухоручко за руки и не давали ему уйти.

В тот же день этот случай обсуждался на учкоме, и приказом директора Сухоручко был исключен из школы.

Муж Полины Антоновны частенько подсмеивался над одной чертой ее, выработанной профессией: увидеть какую-нибудь мелочь и вдруг обнаружить в ней неожиданный и скрытый для поверхностного взгляда смысл. Полина Антоновна с удовольствием отдавалась на свободе такому занятию, особенно если дело касалось детей.

…Короткая остановка троллейбуса. В вагон вскакивает остроглазый мальчуган лет десяти и, обернувшись, кивком головы приглашает за собою своего товарища. На лице того — смятение чувств. Ясно, что у обоих приятелей нет денег на билет, и если один перешагнул это препятствие не задумываясь, то другой колеблется: и хочется и колется! Пока он думает, дверца троллейбуса захлопывается — один остается на тротуаре, а другой начинает изыскивать способы обмануть кондуктора и проехать без билета.

И Полина Антоновна думает: «Кто из них прав и что лучше — смелость, переступающая границы дозволенного, или безгрешная, добропорядочная трусость?»

…Вагон метро. Народу мало, и, пользуясь этим, по всему вагону из конца в конец с шумом и смехом бегает развеселившаяся девочка лет пяти. Пассажиры улыбаются, кое-кто заигрывает с нею и переглядывается с ее тоже улыбающейся матерью. А у Полины Антоновны опять мысль: «Хорошо это или плохо? Что это — растущее ощущение внутренней свободы человека или зародыш будущей развязности и бесцеремонности?»

…Полина Антоновна проходит мимо известной в Москве женской школы. Только что кончились занятия. Ученицы группами выходят на улицу. На тротуаре против школы стоят две девочки, очевидно подруги, и разговаривают. Вдруг подкатывает «зис» с белыми колесами и, прошелестев шинами, тормозит. Одна из девочек скрывается за распахнувшейся перед нею дверцей машины, другая, помахав подруге рукою, идет домой пешком. И — новые мысли: «Кому из них лучше будет в жизни? Что растет в душе одной и что — у другой? И что думает отец, посылая свою служебную машину за дочкой?»

…Полина Антоновна едет с мужем в театр. Народу в троллейбусе не так уж много, несколько мест на задних сиденьях свободны. На одной из остановок, едва открылась дверь, раздался звонкий детский голосок: