Вот милый мудрый старик говорит о жизни, — о большой, идейной, не обывательской жизни, о профиле ее и умении взять правильную линию в ней, чтобы человек горел, был творцом, бойцом и героем, чтобы в то же время умел празднично работать и в будничной, обычной обстановке, чтобы умел побеждать препятствия, чтобы в повседневной работе видел конечные, высокие, святые цели. И Борис с огорчением видит, как часто он забывает об этом, как иногда обманывает сам себя и свою совесть, как не умеет заставить себя делать все, что нужно.
В конце концов Борис выписывает из книги в свои «Золотые слова» то, что ему кажется самым главным заветом:
«Вы сейчас находитесь в периоде становления… Перед вами бесчисленное множество практических путей… И вот мне бы хотелось, чтобы в период вашего становления у вас так же, как и у нас 50 лет тому назад, возобладало стремление к сознательной общественной деятельности, чтобы вы сделали целью своей жизни служение великому советскому народу… Если вы укрепитесь в такой именно целеустремленности и сумеете подчинить этой идее все остальное, то я не сомневаюсь, товарищи, что счастье и радость жизни будут обеспечены».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ворота жизни!.. Именно так и представлялось Вале Баталину то, что произошло с ним за последнее время: распахнулись ворота жизни, и он ринулся в них, как писал у себя в дневнике, «с головою и пятками». Он слишком привык к одиночеству, слишком много истратил душевных сил на работу пытливой, не дающей покоя, одинокой, изолированной от окружающей жизни мысли. И слишком заманчивым и необозримым казалось то, что открылось перед ним теперь: коллектив, газета, дружба и этот совершенно необыкновенный образ девушки с голубыми глазами. С этим образом у него не соединялось ничего определенного, никаких желаний и намерений. Но в то же время с ним неожиданно связывались и ялтинская Сонечка, и смуглая девушка с волейбольной площадки, и что-то другое, неощутимое, но такое же волнующее и светлое. Это было простым выражением возникшей у него бурной потребности любить — любить и отдать кому-то свое лучшее и самое заветное, — но разобраться во всем этом ему было, конечно, трудно.
И комсомол… Правда, получилось все не так, как думалось. И в комитете и в райкоме комсомола, где он получал билет, Валя шел в большой партии вновь вступающих, и потому вся процедура проходила в каком-то досадно ускоренном темпе. И дома… дома этот новый шаг в жизни Вали почти не был замечен. «А? Вступил?.. Ну что ж! Поздравляю!» И лучше бы не было этого пустого, бездушного поздравления!
Одним словом, события не получилось!.. И тем не менее для самого Вали это было событие. Это была, пожалуй, самая яркая полоса в том разноцветном спектре, которым преломилось в Валиной душе его пробуждение к жизни, — он стал комсомольцем!
Только одна неизвестно откуда взявшаяся темная линия, омрачавшая этот спектр, смущала Валю: он вдруг почувствовал, что ему не хочется учиться. Вале хотелось действовать, жить, — «жить во все глаза», как он тоже записал в дневнике, а учение — это только подготовка к жизни. Но сколько же можно готовиться?
Да и как учиться? Чему учиться? Чему отдавать себя?
Валя привык заниматься тем, что его интересовало. А сейчас ни один из школьных предметов не интересовал его, даже математика. Он учил ее, он продолжал прорабатывать «Основания геометрии», потому что книга была большая, сложная и он не мог ее бросить на середине — самолюбие не позволяло. Он продолжал состоять в математическом кружке и даже был избран теперь уже не секретарем, а председателем его, но души его там не было. И когда вдруг случилось, что в день занятий математического кружка начались занятия во вновь открытом кружке танцев, Валя пошел на танцы. Он ругал себя потом за это, но поступить иначе не мог.
Не мог он заглушить в себе и тягу к музыке, этот новый побег своей души. В гитаре он разочаровался, — может быть, подействовал провал на вечере, может быть, сильнее оказалось новое увлечение — аккордеоном.
Летом, лежа с книгой в липовом парке, в Филях над Москвою-рекою, Валя услышал музыку. Густые, теплые, как летний вечер, звуки неслись из глубины парка, то затихая, точно тоскуя о чем-то, то снова усиливаясь, взлетая ввысь, — веселые, беззаботные. Валя забыл о книге и слушал, сгорая от зависти и желания. Если бы ему так играть! Ему бы аккордеон!
Он стал составлять всякие реальные и нереальные планы, как раздобыть его: то он начинал копить деньги, то будто бы умудрялся где-то стащить аккордеон, то кто-то почему-то продал ему аккордеон по дешевке, то подарил. Все это было, конечно, в мечтах…
И вдруг эти мечты осуществились: приехал двоюродный брат Вали, военный. Он уезжал в длительную командировку, завез к ним на сохранение некоторые вещи и в том числе… аккордеон! И вот он у Вали в руках, широкие ремни на плечах поддерживают дорогой инструмент, пальцы ложатся на прохладные гладкие клавиши. Но… вместо звучных аккордов и красивых мелодий, о которых мечтает душа, — разрозненные, скрипучие звуки…
Валя ложится спать, закрывает глаза, и тотчас из темного угла кто-то скалит в злой улыбке зубы. Валя открывает глаза: это не зубы, это поблескивает перед ним ровный ряд клавиш, это аккордеон, его мечта, стоит рядом с кроватью на сундуке…
У Вали рождается жгучее желание: чего бы это ни стоило, но он должен научиться играть на аккордеоне! Он должен победить свою природу!
— В чем дело, Валя? Вы стали какой-то другой, — замечает Полина Антоновна.
Но что он может сказать ей на это, когда сам не знает, что ему нужно?..
«Боюсь, что я не гожусь к жизни, а я не хочу быть негодным! — записывает он в своем дневнике. — Вот я заставляю себя учиться, я проявляю волю. Но нельзя же каждый раз себя заставлять! Нужно, чтобы это вошло в плоть и кровь, привычкой стало, и даже не привычкой, а потребностью.
В общем, моя оценка моему моральному состоянию — три с минусом!.. Зол!»
«…Сдавали нормы на ГТО. Нужно было пробежать тысячу метров, два с половиной круга. Очень боялся — сердце слабое. Когда пробежал полтора круга, думал, что уже конец — больше не смогу. Собрал все силы, вырвался вперед. Когда же узнал, что осталось еще четыреста метров, совсем приуныл, появилось желание сойти с дистанции, но я не сошел и во всей группе пришел последним. Я думал, что не сдам, но, оказалось, сдал. Горд!»
«…Мое противоречие: нет связи между мыслями и делом. С собой ругаюсь: как это ужасно сознавать, что тебе не нужно делать этого, а ты делаешь, нужно делать это, а ты не делаешь. Я сознательно и, кажется, правильно оцениваю себя, свои поступки, знаю, что такое хорошо и что такое плохо, а веду себя плохо. Во мне точно два человека; один критикует другого, рассказывает, как нужно жить, работать, а другой слушает, а сам потихоньку делает по-своему. И вот я смотрю на себя раздвоенного, и кажется, что не сто́ит жить — впереди никаких перспектив, и все равно из меня ничего не выйдет.
А то вдруг, наоборот, разгорится такой оптимизм, что хочется горы свернуть, и я готов победить в себе индивидуалиста и лентяя…»
Спасение от «индивидуализма» Валя находил теперь в газете. Здесь он, «кустарь-одиночка», почувствовал себя членом коллектива, здесь он знакомился и сходился с товарищами, сталкивался с ними, спорил и горячился.
Компания вокруг газеты подобралась небольшая и очень разная по характерам ребят. Злой и беспощадный Игорь был членом редколлегии. Он писал заметки, а главное — рисовал замечательные карикатуры — «На мольберте художника» и «Зарисовки на ходу». Трудно было сказать, что создавало боевой и напористый дух газеты — искренние и интересные заметки Вали Баталина или не менее талантливые и злые карикатуры Игоря.
Борис из редколлегии вышел, но отрываться от газеты не хотел. Он тоже писал заметки и вел отдел международных обозрений, подписываясь:
«Международный обозреватель Б. Костров».
