С остальными мероприятиями дело обстояло еще хуже. Большие надежды возлагали на каток. Но зима в этом году не спешила, морозные дни сменялись оттепелями, и катки не открывались.

Первым же и самым главным пунктом в программе мероприятий по дружбе значился объединенный вечер, где можно ближе познакомиться и сдружиться. Но и здесь встретилось затруднение: оба директора, словно сговорившись, ни о каких вечерах не хотели и слышать: «Только что отпраздновали октябрьские праздники. Хватит, натанцевались! Посмотрим, как с успеваемостью будет».

— А если будет хорошая успеваемость, разрешите? — спросил Борис Полину Антоновну.

— Тогда — может быть!

— Ну, если так, значит, ребята, жмем на успеваемость! — сделал заключение Борис.

— Жмем! — ответил за всех Валя Баталин.

У Вали намечавшаяся дружба с девочками вызвала уйму неопределенных, но и самых привлекательных надежд и мечтаний.

Прежде всего, когда он впервые увидел пришедших девочек, он спросил себя — да, перед собой он не хотел этого скрывать! — он спросил себя: красивы ли они? И признал: да, красивы! В классе, в общей массе, может быть, есть всякие, но эти, явившиеся вестницами дружбы, были красивы. Особенно Юля.

На вечерах, во время танцев, он усаживался в самых отдаленных углах, не танцевал, потому что не умел, и терзал себя самым беспощадным образом. Он считал себя в эти часы безнадежным ничтожеством, упиваясь в то же время жизнью, которая открывалась перед ним. На совместном собрании он первым подал голос за «вечер дружбы», за танцевальный кружок и все время потом приставал и к Борису и к Полине Антоновне: когда же этот кружок начнет действовать? Он даже согласился быть его старостой.

И теперь, если «вечер дружбы» вдруг ставится в зависимость от самого скучного, что только есть на свете — от вопроса об успеваемости, — он голосует и за успеваемость, и за слово «жмем» — за все, что может ускорить вечер. В следующем же номере стенгазеты он обрушился на Юру Усова, умудрившегося за один день отказаться отвечать по трем предметам, написал статью «Двойка», в которой разбирал, кто и почему за последнюю неделю получил эти неприятные отметки, и даже сочинил целую поэму «Размышления у школьного подъезда, или к чему приводит лень».

Пусть пришлось поставить ударение не там, где нужно (спину́), пусть некрасовские ритмы мешались порой с пушкинскими, не то с какими-то еще. Пусть! Зато рассказывалась в этой поэме душераздирающая история о мрачном детине, не выучившем уроки и получившем «кол».

Что сам он в это время делал уроки все до единого — об этом нечего и говорить!..

Можно не говорить и о том, с каким нетерпением он ждал открытия катка. «Зимы ждала, ждала природа…» Валя чуть не каждый день, во время своих прогулок по Москве, заглядывал в Парк культуры и докладывал Борису о положении дел: как заливают ледяное поле, как оно после неожиданной оттепели расползлось и как от столь же неожиданного мороза снова замерзло. И наконец — о радость! — каток открыт!

Открыт каток!

Под ногами сверкающее зеркало льда, а сверху, кружась вокруг фонарей, медленно опускаются белые снежинки, сверкая и искрясь, как маленькие звездочки. Вот подул ветер, и снежинки понеслись, полетели вслед веселым толпам конькобежцев.

Кого здесь только нет!

Вот стройный юноша в белом свитере, по всему видно — спортсмен. Он легко и плавно обходит других, руки за спиной, корпус неподвижен, не качается из стороны в сторону. Он будто отдыхает, а какая-то неведомая сила несет и несет его, вперед. Смотришь на него — и кажется: кататься на коньках совсем просто. Но пробуешь повторить его движения, и тебя заносит то в одну сторону, то в другую, а за попытку, заложить руки за спину ты наказан — полетел носом в лед. Поднимаешься и с завистью смотришь на красивую фигуру в белом свитере, скрывающуюся за поворотом.

Для озорников особенное удовольствие — кататься, сцепившись друг с другом в линию, что называется «паровозиком». Кататься «паровозиком» запрещено. Но кто здесь думает о запрещениях? Дюжина ног мелькает в такт увлекающей польки, со свистом и гиканьем цепочка забияк проносится мимо милиционера. В этом вся соль и высшее блаженство — подразнить милиционера, дождаться, когда он погонится за «паровозиком», и потом рассыпаться в разные стороны.

На льду есть свой форс, свой «стиль». Это — обязательно коньки «канада», заточенные кру́гом, толстые шерстяные носки с яркими поперечными полосками, затем — безразличное выражение лица, ноги прямые, как палки, и катанье ни в коем случае не по прямой, а зигзагами, с наклоном туловища под самыми острыми углами.

Вот и любитель фигурного катанья — «фигуряла». Он снует в толпе, привлекая общее внимание сногсшибательными выкрутасами, головокружительными поворотами. Никто не может сказать, в каком месте он будет находиться через две секунды.

А то промелькнет, как сон, как видение, грациозная девушка в легонькой юбочке. Она, как будто невзначай, только коснется льда носком блестящих «норвег» — и тонкий конек отзывается, звенит мелодичным звоном стали. Взглянешь на нее и обожжешь взор. Скорее! Догнать и познакомиться! Куда там! При такой красе обязателен кавалер, а то и несколько!..

Сколько веселья, музыки, беззаботного смеха! Все кружится, сияет, улыбается, и человек, попадая сюда, как бы растворяется в непрерывном движении. Исчезают мысли, заботы, дела, от которых, казалось, никуда не денешься!..

Так и наши ребята: думали встретиться с девочками на катке, все обсудить, обо всем договориться. А пришли на каток и ни о чем не договорились — захотелось кататься. Даже не дождались, когда соберутся все: поскорее переобуться — и на лед!

Борис почти никого и не видел из «своих» девочек. Они разбежались в разные стороны, и только изредка встречалось как будто знакомое лицо, — встречалось на одну секунду, только признаешь, а оно уже и скрылось. Вот, как снежинка, мелькнула в белом трикотажном костюме Юля Жохова в паре с Сашей Прудкиным, вот она уже с Димой Томызиным, потом с кем-то еще.

Вот Нина Хохлова. Она в черных рейтузах и синем свитере, плотно облегающем ее немного полную фигуру. Борис подъехал к ней, и они, взявшись за руки, сделали несколько кругов. Поговорили об успеваемости, «о вечере дружбы», разрешение на который наконец-то было получено.

— Нужно, чтобы не просто вечер был. Содержание нужно найти! — со всей возможной серьезностью сказал Борис.

— А какое тут содержание? Просто дружба! Вот и содержание! — возразила Нина.

— Тогда нужно провести это через весь вечер! — отстаивал свое Борис.

Нина промолчала, но Борису показалось, что она с ним не согласна.

— Может быть, диспут о дружбе и товариществе организовать! — предложил Борис.

— Тогда какой же вечер? — опять возразила Нина.

— Ну, доклад!

Нина снова не ответила, поморщилась.

Шаг у нее неширокий, скованный, она, очевидно, недавно катается на коньках, и с ней трудно идти — Борису приходилось все время сдерживать себя, чтобы не сбиться с ноги. Но во имя дружбы можно и потрудиться, можно поговорить, хотя разговор явно не получался. Нина точно взяла за правило возражать на все, что скажет Борис, а сама ничего не предлагала. Тогда Борис попробовал узнать, как у нее в группе поставлена комсомольская работа. Но Нина не откликнулась и на эту тему, перевела речь на другое: она была недовольна мальчиками. Почему не все комсомольцы носят комсомольские значки? Почему старших мальчиков боятся малыши? Девочки это заметили! Почему мало мальчиков записалось в танцевальный кружок?

К ним подъехали еще две девочки: Лена Ершова, редактор стенной газеты, и Таня Демина, — ее Борис почти не знал. Они заговорили с Ниной о каких-то своих делах, и, воспользовавшись этим, Борис отстал, а потом приналег — и пошел! Только ветер свистит в ушах и жжет щеки! Над головою одна за другой мелькают дуги громадных молочно-белых ландышей-фонарей.