Вечером ходили в парк, зашли на танцевальную площадку.

— Танцуешь?

— Нет.

— Нет? — в голосе Сонечки было столько искреннего удивления, что Вале стало стыдно. Он хотел сказать, что не признает танцы, считает их пошлостью, мещанством, бессмысленным скоблением пола ногами или что-то еще в этом духе, но тут же почувствовал, что Сонечка все равно ему не поверит.

— Ну, пойдем на концерт. Ты любишь Листа?

Валя не знал, любит он Листа или нет. Он о нем просто не думал.

— А ты вообще музыку любишь? — спросила опять Сонечка и, не дожидаясь ответа, по-своему уже поняв Валю, добавила: — Музыка — моя страсть!

Пошли на концерт. Первое отделение Сонечка прослушала, не произнеся ни слова, точно забыв о существовании Вали. И только в перерыве она заговорила:

— Я вот часто думаю: человек умер, а из его музыки встает его образ, и ты как будто с ним знакомишься. Тебе не кажется это?.. А мне кажется! Закроешь глаза, плывешь вместе со звуками и через музыку постигаешь того, кто ее писал!

Валя соглашался и в то же время пробовал возразить и опять перевести речь на математику — на красоту человеческой мысли, которая выше красоты простых звуков, — точь-в-точь как сказал своей возлюбленной профессор, о котором рассказывала Полина Антоновна.

— А разве это просто красота звуков? — возразила и даже как будто рассердилась Сонечка. — Тот, кто слышит в музыке только звуки, тот совершенно ее не понимает. Так можно все разложить! Картина — мазки красок, прекрасное здание — сложенный рядами кирпич. Так никакого искусства не может быть!

Сонечка замолчала, не ожидая возражений со стороны Вали, а потом, как бы завершив для самой себя свою мысль, добавила:

— Музыка — это красота человеческих чувств, а не звуков.

Вообще Сонечка оказалась совсем не такой ограниченной, какой Валя представлял ее вначале. Это была умная, хорошая девушка, не знавшая, правда, геометрии Лобачевского, зато знавшая многое другое, много думавшая. И во многом она оказалась выше его!

Поэтому, когда пришло время ей уезжать, Валя проводил Сонечку с грустью.

И ему вдруг стало обидно, несносно заниматься «Основаниями геометрии» в такое время, летом. Стало вдруг ужасно скучно в узком математическом мирке, захотелось гулять, развлекаться, хотя он и не мог бы сказать, что это значило и что под этим нужно было разуметь.

А прежде всего, с кем гулять, с кем развлекаться? Ребята, товарищи по школе, разъехались кто куда. Оставался один только старый дружок Вали, с которым они когда-то играли в шахматы. Но теперь он учился в техникуме, у него появились новые друзья, видел его Валя и с девочками.

Валя пошел в парк один, заглянул на спортивную площадку — посмотреть, как играют в волейбол. Хорошо играют, — завидно!

Особенно выделялась одна девушка. Она была красивая, смуглая, стройная, как статуэтка. Движения ее были легкие и грациозные. Валя залюбовался ее игрою, ее румянцем на щеках и напряженной складкой между бровями. Эта складка появлялась, когда она следила за мячом и била по нему. После этого складка исчезала, и девушка становилась неожиданно простой и милой.

В следующей игре Валю в качестве «нахлебника» приняли в одну из команд. Играл он плохо, несколько раз отбивал мяч назад, и над ним все смеялись.

— Залепи очки бумажками, — может, лучше дело пойдет! — крикнул похожий на Васю Трошкина парень, и опять все засмеялись, и вместе со всеми смеялась смуглая девушка.

Кончилось тем, что Валю выгнали. Было очень стыдно, до слез.

Потом он встретил эту девушку в парке еще раз. Она прогуливалась по набережной без мальчиков, со своей подругой, серенькой, некрасивой девочкой. Валю она не узнала.

Вечером, укладываясь спать, он опять подумал об этой девушке. Вот бы познакомиться с ней! Он стал представлять себе, как он ходит по парку вместе с нею, разговаривает, играет в волейбол, танцует.

Потом он спохватился: ведь ничего этого не будет. Девушки этой он больше не встретит, а если и встретит, то не осмелится подойти к ней, а если осмелится, то она с ним не пойдет, а если пойдет, то что он будет делать? Ведь из того, о чем ему только что мечталось, он ничего не умеет — не умеет танцевать, не умеет играть в волейбол, не умеет даже разговаривать с девочками. Он умеет только ходить. Кому, какой хорошенькой девочке он может быть интересен?

В парк Валя больше не ходил, сидел дома. Но дома было тяжело.

Оставалась гитара.

Гитара — это новое увлечение Вали. После разговора с Сонечкой он решил учиться музыке. Под руками не было ничего, кроме старой гитары, сохранившейся с юношеских лет мамы. Раньше мама в дни семейных торжеств наигрывала на ней старинные медленные вальсы, но в последнее время гитара висела на стене, покрытая слоем пыли. Валя купил самоучитель и стал добросовестно изучать его. Но ведь гитара не могла занять всего долгого летнего дня. В конце концов становилось невыносимо скучно. Такого настроения он никогда еще не испытывал. Не зная, с кем бы поделиться своими мыслями, он начал вести дневник.

Так Валя понял, что нет в жизни ничего страшнее одиночества. Ему часто вспоминался класс. Учиться бы сейчас, встретить ребят — Бориса Кострова, Игоря, даже Сухоручко, поговорить бы с ними, — как бы это было хорошо!..

…Обо всем этом Вале очень хотелось рассказать Борису, когда они гуляли с ним в Парке культуры и отдыха, проходили мимо волейбольной площадки, с которой его позорно изгнали, сидели на парапете над Москвой-рекой, где сиживал и он, томясь в одиночестве. Но Валя не умел рассказывать, — ему казалось, что он говорит скучно, неинтересно. Поэтому он всегда спешил кончить, комкал рассказ, опускал подробности, в которых и заключалось самое интересное, отчего рассказ его действительно получался скучноватым, лишенным красок.

Но Борис сразу понял его, — понял все самое главное и недоговоренное.

— А почему ты такой? — спросил он Валю, выслушав его сбивчивый рассказ.

Прямота этого вопроса удивила Валю — он только молча моргал глазами.

— Почему ты такой кособокий? — припомнив слово, слышанное весной от директора, повторил Борис.

— Чем же это я кособокий? — спросил наконец Валя.

— Почему ты физкультурой, например, не занимаешься? Почему, кроме математики, ничего не хочешь знать? Ребят сторонишься. В жизни класса никакого участия не принимаешь. А главное: в комсомол почему не вступаешь?

Валя безнадежно махнул рукой:

— Какой из меня комсомолец!

— Вот тебе раз! Почему?

Валя не ответил, но Борис решил не отступать.

— Почему? — повторил он свой вопрос, с улыбкой следя за выражением лица своего приятеля.

— А что? Скажешь, неправда? — наконец решился тот, испытующе посмотрев на Бориса. — Мне сам Рубин сказал…

— Рубин? Вот болван!

— А почему болван? — спросил Валя. — Ну, скажи! А на самом деле, разве такие комсомольцы должны быть?

— А какие?

— Во всяком случае, не такие!.. И вообще, к чему ты говоришь? Ты же сам это великолепно знаешь! Ну, кто я?.. Ну, что я в конце концов сделал, чтобы быть комсомольцем?

— А ты вступай и будешь делать!

— Тогда что!.. Тогда я обязан буду делать! А что я сейчас сделал? Чем я сейчас заслужил?.. И что я могу делать? У меня нет ничего!.. Ни организаторских способностей, ни жизнерадостности — ничего, что есть у тебя, у других ребят! И никуда я не гожусь!

— Ну и дурак! — рассердился Борис. — Ты просто сам ничего не хочешь!

— Кто?.. Я?

— Да! Ты! Вот и выдумываешь разное.

— Подожди! Ну, давай рассуждать логически!

— А тут и рассуждать нечего! Тут хотеть нужно! Ты просто сам себе внушаешь, сам себя размагничиваешь и получается — нытье! Жизнерадостности нет, говоришь. А отчего?.. Когда ты здоров, ловок, силен, когда ты что-то делаешь, тогда ты и жизнерадостен. А ты не хочешь! Я тебя в комсомол зову, а ты… И вообще… Ну как можно вообще не состоять в комсомоле?

— Мороженое! Кому мороженое? — раздался у них за спиною бойкий голос. — Молодые люди! Хотите мороженого?