Прислушиваясь к выступлениям, Полина Антоновна отмечала то, что было в них правильным и что неправильным. Но и то и другое ее радовало. Она не искала в них исчерпывающего ответа на вопрос, поставленный в газете горняком-дальневосточником, — ей в этой дискуссии был дорог толкач, который каждого заставит думать и делать какие-то выводы для себя.
— К сожалению, так чаще всего и случается в человеческой жизни, — сказала она в своем заключительном слове, — мудрость приходит к старости. И когда человек начинает все понимать, бывает уже поздно. Со своей стороны, я пожелаю вам, друзья, избежать этого и не бояться вопроса: как жить? Обычно считается, что это дело личное и каждый может строить свою жизнь, как ему вздумается. А дело это не только личное, но и общее, я бы сказала — государственной важности дело. Чем больше будет у нас хороших людей, тем быстрее подойдем мы к тому, к чему идем. Можно даже прямо сказать: вход в это светлое здание открыт только хорошим людям!
Разноголосой веселой гурьбой высыпала на улицу молодежь. Непрерывно хлопала входная дверь. Те, кто уже вышел, толпились на тротуаре, поджидая других. Потом двинулись по улице, болтая и смеясь, точно и не было никакой перепалки.
Борис оказался рядом с Таней Деминой, шедшей под руку с Людой. Говорили о диспуте, о последней кинокартине, о том, кто и куда собирается идти после школы. И Борис, пожалуй, впервые ясно высказал то, что надумал в последнее время: он идет в строительный институт.
— Знаменитым архитектором решил быть? — Таня бросила на него короткий лукавый взгляд.
— Почему — знаменитым? Просто строителем!
— Вот уж не думала! — заметила Люда Горова.
— Почему?
Люда сдержанно ответила:
— Буднично!.. Да и самое слово: строитель!
— А что? — возразила Таня. — Учитель!.. Воитель!.. Нет, слово хорошее: строитель!
— Рабочее слово! — добавил Борис.
— Вот только природу они всегда портят, эти строители, — сказала Таня. — Перекопают все, вырубят, наставят бараков…
— А потом бараки снесут и останется красивое и величественное здание, — возразил Борис.
— А почему обязательно величественное!? — спросила Люда. — А если какой-нибудь колодец придется строить?
— Ну что ж! — ответил Борис. — И колодец нужен человеку.
Люда неопределенно пожала плечами и потом коротко и поучительно добавила:
— Нужна мечта!
— А строить, воздвигать, созидать… — неожиданно вмешалась Таня. — Разве в этом нет мечты?
— Мечта должна быть конкретна! — все тем же поучительным тоном ответила Люда.
— Тогда это будет уже не мечта, а цель! — не согласился с нею Борис.
— А разве можно отделить цель от мечты? Мечта — это цель жизни!
— А по-моему… нет! — снова вмешалась Таня. — Мечта больше, чем цель! Мечта — это… Как утренняя заря! Солнца еще нет, а она уже горит и манит. Да? — она повернула к Борису свое раскрасневшееся на морозе лицо.
Конечно, да!.. Ему все чаще и чаще хочется сказать «да» этой милой девушке, от которой он так по-мальчишески удрал когда-то на катке. А сейчас ему было ясно: она поняла, почувствовала его мечтания, — точно подслушала, о чем он думал.
А думал он об этом все последнее время.
Разговор с отцом о будущем неожиданно получил свое продолжение в беседах с дядей Петей, снова заглянувшим в Москву по пути с Волго-Дона в Куйбышев, на великое строительство у Жигулей. Дядя Петя живо, с увлечением рассказывал о замечательных делах, свидетелем которых он был на Волго-Доне. Вдруг он повернулся к Борису:
— А знаешь что, дядя Боря? Учись, а потом приезжай-ка к нам строить. Что? Думаешь, плохо?.. В этом, дядя Боря, а-агрома-адный есть интерес. Я вот теперь за Волгу принялся, а там, на берегу Тихого океанчика, в аккуратненькой этакой бухточке, мой заводик стоит. Было пустое место, тайга, а теперь — стоит, и дышит, и никуда не денется. От меня ничего не останется, а он все будет стоять, дым в небо пускать. И люди на нем работать будут. Значит, не зря я землю топтал, и от меня, значит, на земле след остался!..
Так, одно к другому, — все события этой исторической осени: и девятнадцатый съезд партии, и Венский конгресс, призывающий к миру и жизни, и прочитанная в «Литературной газете» статья Арнольда Цвейга о французском геологе, обнаружившем в Сахаре, под ее раскаленными песками, громадный пресный водоем величиной с Францию и погибшем от жажды, и письмо сестры Нади из Варшавы, со строительства Дворца культуры, и ежедневные вести из Китая, из всех стран социалистического мира о строительстве плотин, каналов и водохранилищ — все это, сплетаясь между собою, подводило Бориса к твердому и теперь уже совершенно неизменному решению. Пройдет время, отгремят грозы, и дети будут читать рассказы о войнах, как читают теперь страшные книжки о людоедах. Наступит новая эра в человеческой жизни — на мирной земле, под мирным и безопасным небом, с которого больше не будут сыпаться бомбы. Что тогда нужно будет людям? Отстраивать землю, приспосабливать ее к «человеку и его потребностям», переделывать, преображать ее, повертывать течение рек, взрывать горы, может быть, добывать воду из-под песков Сахары, может быть, действительно, как говорил Вася Трошкин, растапливать льды в Антарктике, оттеснять моря и изменять морские течения — и строить, строить, строить! Жизнь велика, жизнь только начинается, и не видно ей ни конца, ни края. Во всех предстоящих делах человеческих ему, Борису Кострову, нельзя не принимать участия! Так кем же ему иначе быть и к чему иному себя готовить, как не к тому, чтобы быть строителем!
И оттого, что Таня разгадала все это, стало почему-то очень приятно и тепло на душе.
А Таня вдруг звонко рассмеялась и, обращаясь к нему, точно и не было рядом с ней Люды Горовой, сказала:
— А знаешь, кем я хотела быть, когда была маленькой?.. Кассиршей! Не веришь? Честное слово!.. Пойду, бывало, с мамой в магазин, стану около кассы и смотрю, как кассирша чеки выбивает. Таким это мне казалось интересным!.. Маленькие-то ведь чудны́е!
Увлекшись рассказом, Таня поскользнулась. Борис поддержал ее под локоть, но тут же отдернул руку и спрятал в карман. Как это можно? Он даже оглянулся — не видел ли кто этого движения? Кажется, нет! Сзади — никого, впереди — Валя Баталин. Игорь идет рядом с Витей Уваровым, они беседуют о чем-то. Сухоручко перебежал от одной компании к другой, с ходу взял под руку Майю Емшанову. Та высвободила руку и пристроилась к общей большой шеренге, с песней шагающей под руку во всю ширину переулка. Сухоручко набрал горсть снега и бросил ее в Майю.
— Оставь! — обернувшись, строго сказала она.
И если бы Борис был там, со всеми, он тоже шагал бы и пел, и отбивал бы такт ногою, и взял бы кого-то под руку… Но Таню… нет! Борис глубже засунул руку в карман. «Как можно?..»
* * *
«Так что же это?.. Опять любовь?»
Валя еще раз обмакнул перо в чернила и задумался. Впечатления только что закончившегося диспута были еще слишком свежи, чтобы можно было быстро и легко изложить их на страницах клеенчатой тетради. Да и думал он сейчас совсем не о диспуте.
Он хотел разобраться во всем большом, сложном и путаном, что волновало его. И так же путано он стал писать об этом в своем дневнике.
«После диспута пошли провожать девочек. Я тоже увязался, но, как всегда, не знал, что нужно делать. Саша Прудкин, взяв под руки двух девочек, болтает о всякой чепухе — о хромой собачке, которая бежала через улицу, о том, как везли покойника, и девочки слушают, даже смеются. А я никак не пойму, что смешного в том, как везли покойника, и какой может быть интерес в хромой собачке? А они смеются! И сами болтают: Лида и Миша любили друг друга, потом она его любила, а он ее не любил, затем он ее любил, а она его не любила, — в общем, каша! Девочки ведь вообще трещотки!
Иногда мне бывает завидно, и я тоже хочу болтать о собачке и о покойнике, но не могу. «Для чего?» — встает назойливый вопрос. Это же бесцельное бросание словами! Такие разговоры, как пелена, прикрывают мелочность интересов, но эта пелена слишком прозрачна, чтобы скрыть наготу души. Я презираю их!..
Мне хочется говорить о том, что важно: об общественной жизни класса, о людях, о настоящих чувствах, дружбе, любви, о любимом предмете, которому думаешь посвятить жизнь. Разговор должен носить творческий характер и давать что-то новое, какое-то познание людей, жизни, собеседник должен при этом четко и красиво выражать свои, именно свои, а не чужие мысли.
Но есть девочки, которые только это и ценят: болтовню. Они любят смешное и не различают смешное-интересное и смешное-пустое. Они не любят говорить о школьных и общественных делах, а на вопрос, куда думают идти после школы, безразлично отвечают: «В институт иностранных языков».
В доме у нас живет девочка, Галя Бычкова. Она мечется между медицинским, лесотехническим, геологическим и экономическим институтами. О медицине говорит как о мечте детства. Потом передумала в пользу лесотехнического, восторгалась прелестью лесов, цветов, говорила о пользе зеленых насаждений и о своей будущей жизни среди природы. Прочитав роман о Южном Сахалине, захотела ехать туда и стать геологом. Но это все слова. На самом деле у нее нет никаких серьезных увлечений. Зато я все время вижу ее гуляющей и праздно болтающей среди целой свиты блестящих мальчиков, из породы тех, что оказывают внимание не умным девочкам, а тем, которые глазки закатывают. Таких девочек я называю «обычными».
«Обычные»… Они учат то, что задают, и ничто их больше не привлекает. Общественная жизнь интересует их только тогда, когда она заденет их за живое или к чему-то обяжет, а сами они ни к чему не стремятся и ничего не хотят. Цели, мечты?.. В большинстве случаев это мелкие, практические или утилитарные целишки и пустые, несбыточные мечтишки. Любимый предмет?.. Вряд ли он у них имеется! Приятное времяпрепровождение их привлекает куда больше, чем самостоятельная и углубленная работа над избранным предметом.
Мне кажется, что среди девочек таких «обычных» больше. К девочкам я вообще, после Юли, стал относиться критически. Я и теперь иногда смотрю в ее глаза, голубые, словно озеро, отражающее небо, и думаю:
«Неужели там, за ними, в глубине, ничего нет? Пустота?..»
Что я ищу в них?»
