— Дон Матео! — воскликнул наконец граф, теряя терпение. — Вам отлично известно, что я человек дела и уж если что-либо начал, то довожу до конца. Готовы ли вы мне помочь?

— О, всегда и во всём, дорогой ученик! Приказывай!

— Браво, дон Матео! — обрадовался граф, сердечно пожимая руку своему бывшему учителю. — Так вот, на первый случай мне нужно знать, где живёт девушка, которую вчера вечером мы видели в сквере.

Дон Матео назвал адрес. Граф записал его и объявил:

— Этого достаточно.

Затем он поблагодарил своего секретаря, и тот ушёл.

Дон Ковео кликнул привратника и распорядился разыскать Доминго. Он не замедлил явиться. За ушами у него было заложено по перу.

Ношение перьев за ушами было давнишней и неизменной слабостью отставного лодочника. Делал он это из мальчишеского тщеславия: пристроив перья подобным образом, Доминго показывал всем и каждому, что он — обладатель должности, занимая которую приходится много писать. Однако самое любопытное заключалось в том, что Доминго никогда ничего не писал: стоило ему нацарапать дюжину строк, как рука у него начинала ныть от боли.

— Пресвятая Мария! — восклицал он в таких случаях и прекращал писание. — Вёслами куда легче ворочать! Ну и тяжелы же эти пёрышки!

И он с досадой швырял перья на пол.

Когда Доминго вошёл в кабинет, граф вручил ему адрес, полученный от дона Матео, и приказал:

— Поинтересуйся, Доминго, кто живёт в доме, богаты ли его владельцы и как зовут дочь хозяина. Понятно?

Доминго с радостью выполнял подобные поручения графа: при своей наивной и простоватой внешности он ни у кого не вызывал подозрений и с поразительной лёгкостью выведывал всё, что надо; поэтому он немало дивился, с какой это стати граф благодарит его и даёт ему новые доказательства своего расположения за столь нетрудные и необременительные услуги.

Нетерпеливому влюблённому не пришлось долго ждать необходимых сведений. В тот же вечер Доминго прямо посреди улицы остановил коляску графа, и начальник с подчинённым вступили в непринуждённый разговор на глазах у всех прохожих. Оба были весьма довольны, что эта приятная беседа ведётся именно на публике. Доминго преувеличенно жестикулировал и более обычного повышал голос, а граф изображал на лице благосклонную снисходительность, что придавало ему вид великодушнейшего в мире человека.

Бывший лодочник действительно на славу справился с порученным делом. Всё, что надлежало узнать, он выведал у привратника, оказавшегося его земляком. Доминго быстро завязал с ним самую тесную дружбу, и они тут же уговорились отправиться по этому случаю в соседнее кафе и пропустить по рюмочке.

Беседа их велась с глазу на глаз с откровенностью и воодушевлением двух друзей, не видевшихся долгие годы и теперь, при встрече, испытывающих то радостное волнение, при котором развязываются языки, поверяются секреты и передаются сплетни, — одним словом, вытаскивается из-под спуда богатый архив, питающий необходимыми сведениями красноречие простых, невежественных людей,

Однако к чести Доминго следует сказать, что если бы не приказ графа, то он, выйдя из таверны, постарался бы забыть или по меньшей мере сохранить в тайне всё слышанное.

Доминго узнал, что девушку зовут Клотильдой. Отец её, дон Диего Армандес, умер несколько лет назад, а пожилой господин, сопровождавший её, носил имя дона Тибурсио и был всего лишь дворецким у матери девушки. Эта сеньора, страдавшая тяжёлым недугом, который приковал её к постели, была богачкой и принадлежала к одной из самых старинных и родовитых семей в Гаване.

Когда Доминго выложил все добытые им сведения, элегантная коляска графа величественно и неторопливо покатилась дальше. Давно уже дон Ковео не был так доволен.

Фортуна по-прежнему потворствовала его капризам и баловала его своим вниманием. О, она достаточно долго стояла к нему спиной! Но недаром ещё в те времена, когда он прогуливался по этим местам и находился во власти самодовольного дона Хенаро, задиравшего нос перед всяким и каждым, он, Висенте Куэвас, предчувствовал, что его ждёт большое будущее. Не раз ему рисовалось в мечтах, — да, именно так и было, — что он полулежит именно в такой вот коляске, запряжённой именно такими лошадьми, и привлекает внимание всех прохожих, которые почтительно глазеют на него. Он видел себя за столом лучшего ресторана, где, заткнув за воротник салфетку, он сидит у окна, глядя на улицу, сидит именно так, как люди, вызывавшие у него в былые времена яростную зависть. А теперь пройдёт ещё немного времени, и Клотильда займёт пустующее пока что сиденье в коляске справа от него. Он уже представлял себе, как он едет подле прекрасной, нарядной, благоухающей и увешанной драгоценностями молодой женщины. Его желания, его мечты о счастье сбывались с поразительной точностью.

Теперь он кое-что значит!

Жизненный путь рисовался графу ещё более широким и гладким, лёгким и радостным. И всё-таки даже сейчас некая маленькая тучка омрачала ясные горизонты: может быть, в ней скрыты беды. Графа беспокоило то обстоятельство, что у матери Клотильды есть дворецкий, который повсюду сопровождает юную красавицу и отечески читает ей наставления. Дон Ковео опасался, как бы страж девушки не оказался слишком бескорыстен. Это и было причиной появления вышеупомянутой тучки.

Однако графа осенила счастливая мысль: «Завоюем-ка сначала любовь дворецкого, а уж потом и Клотильды!» — несколько раз повторил он про себя.

Дон Ковео не меткая приступил к осуществлению своего замысла. Ведь только так можно было рассеять подозрительную тучку, чтобы будущее стало безоблачным и светлым.

Граф приказал Виктору ехать но улицам, где, по обыкновению, каталась Клотильда. Расчёт оказался верен: не прошло и получаса, как сияющая коляска графа встретилась с экипажем Клотильды.

Наступил момент, когда граф открыл военные действия. До сих пор он вёл лишь рекогносцировку. Началось невиданное, безмолвное, почти незаметное со стороны сражение.

Граф был не из тех, кто попусту тратит время, и к тому же считал себя не новичком в стратегии войн подобного рода. Он обстреливал девушку настойчивыми взглядами, а Виктор, в свой черёд, стараясь сохранять необходимую дистанцию, вёл коляску, почти касаясь экипажа противника.

Клотильда, уже кое-что смыслившая в хитростях, с помощью которых многочисленные воздыхатели старались привлечь её внимание, не могла не заметить выразительных взглядов графа, слишком часто попадавшегося ей навстречу в последнее время.

Надменная, самоуверенная, знавшая о своей красоте и привыкшая к лести, девушка не без тщеславного, хотя в известной мере простительного, удовлетворения выставляла напоказ свои прелести и великолепные модные туалеты. Взгляд Клотильды обычно не задерживался долго ни на одном из поклонников. Ей доставляло невыразимое удовольствие слушать, как превозносят её красоту, по когда комплименты иссякали, она тотчас же забывала о тех, кто так старательно их расточал: она всегда помнила слова и почти никогда того, кто их произносил.

Она была неизменной участницей всех светских развлечений, танцевала на всех балах, но никто никогда не видел, чтобы она кому-нибудь отдавала предпочтение. Она была занята лишь собой. Ближние её не интересовали. Как многие красивые женщины, Клотильда питала глубокую уверенность в том, что все окружающие без малейших усилий с её стороны должны неизменно приносить ей дань восхищения.

Дворецкий, повсюду сопровождавший девушку, был человек неприступный. Он внушал к себе уважение и даже страх с помощью дьявольски ловкого приёма: он старался ни с кем не разговаривать, а уж если его вынуждали открыть рот, отвечал всего двумя-тремя словами, к тому же произнося их скороговоркой.

Граф довольно быстро разгадал характер дворецкого и не усмотрел в нём непреодолимого препятствия; поэтому будущий жених, не привыкший отказываться от своих намерений, принялся изыскивать лекарство, которое излечило бы дона Тибурсио от столь неудобной немоты.

Поскольку граф объявил себя па военном положении, он ежедневно оставлял своё ложе раньше обычного и в лёгком фаэтоне отправлялся нести дозор у дома Клотильды. Он уже не раз встречался с доном Тибурсио, но, сколько пи старался, не сумел привлечь его внимание.