Аллак начал разводить костёр для чая, Дурды прилёг, подложив под голову ком перекатной травы.

— Коней стреножил? — спросил Аллак.

— Они устали, — сказал Дурды, — далеко не уйдут.

— Шакал напугать может. Или гиена.

— Шакал не волк, его конь не боится.

— Не волк, а вонючий.

— Это не смертельно, — зевнул Дурды. — Спать хочется…

— Ложись. Чай поспеет — разбужу… Эх, чаю у нас — только на одну заварку! Что завтра пить будем?

— Утром или к полудню на отару Эсена выйдем, возьмём у него.

— Кто такой? — насторожился Аллак.

— Подпаском у моего отца был… Их вместе Сухан Скупой выгнал… Теперь он сам чабан… с одной из отар… Сарбаз-бая ходит…

— Верный человек?

— Верный… Сыном считал… отец…

Костёр потрескивал, плюясь колючими звёздами искр. Вода в тунче зашумела, собираясь закипеть.

— Давай пригласим его вместе с нами?

Дурды сонно пробормотал что-то нечленораздельное.

Отставив в сторону закипевший тунче, Аллак бросил в него последнюю щепоть чая и подошёл к Дурды. Тот спал, широко разбросав руки, грудь его ровно и сильно вздымалась. Сколько вздохов ей ещё осталось сделать? В какое мгновение она мучительно заклокочет кровью и опадёт, чтобы больше никогда не подняться?

Присев на корточки возле спящего, Аллак смотрел на его безмятежно спокойное лицо, с которого сон снял следы постоянных дневных забот и тревог. Они так и не побратались, но Дурды всё равно относился к товарищу по несчастью, как к брату: делился с ним сокровенными мыслями, подкладывал лучший кусок, отдавал ему последний глоток воды. За всё это Аллак должен был отплатить ему ударом ножа — так решил бай. Почему не он лежит сейчас вместо Дурды?! Всё было бы куда проще…

Аллак потрогал рукоять ножа, шумно перевёл дыхание. Он давно готовил себя к этому страшному по своей нелепости и неблагодарности моменту, но сейчас внутри у него всё напряглось и дрожало. И рука, сжимавшая смертоносное лезвие, тоже дрожала, «Промахнусь, — подумал Аллак, — Дурды вскочит, сразу убьёт меня…»

Это предположение повернуло ход его мыслей. «И правильно, если убьёт. Спящего и змея не жалит, а я собираюсь ударить спящего. Надо разбудить его, сказать, чтобы взял свой нож, и сразиться на равных условиях. Он моложе и слабее, он всё равно не сумеет одолеть, и я убью его со спокойной совестью… Но почему вообще я должен убивать человека, который не сделал мне ничего, кроме добра? Разве он виноват, в том, что меня обвинили в воровстве? Или в моей бедности, которая не даёт мне выкупить жену?..»

Захотелось пить. Аллак подошёл к угасшему костру, потрогал тунче — не остыл ли, посмотрел на испачканные сажей пальцы и вздохнул. Что пальцы, когда он собирается испачкать сажей всю свою душу, свою совесть! Многие видели их с Дурды вместе, знают, что они друзья. После смерти Дурды все скажут, что Аллак предатель, его имя будет покрыто позором, люди отвернутся от человека, у которого вместо совести притаилась кобра. Зачем такому жить на свете? Лучше убить самого себя и всё разом покончить.

Эта мысль даже обрадовала Аллака. Да-да, вот, он, выход! Не Дурды должен убить Аллак, а свою душу вынуть! Так он и сделает. Пусть друг спокойно спит, ничего не зная, а он отойдёт в сторонку и покончит там все счёты с жизнью. Это будет благородно, и даже если когда-нибудь станут известны истинные мотивы, побудившие Аллака присоединиться к. Дурды, люди скажут: «Он шёл ради предательства, но он не предал, он поступил, как настоящий туркмен, ставящий свою честь превыше веры и превыше жизни». И пожалеют Аллака за его несчастную судьбу, а бая, вложившего в его руку нож предательства, люди проклянут и покроют позором. Итак, решено!..

Аллак вынул из-за пояса нож вместе с ножнами. Ножны он бросил в темноту ночи, подышал на лезвие, вытер его рукавом. Какой-то трудолюбивый мастер отковал этот широкий, но со стоками, для крови кусочек стали, любовно нанёс на него непонятную вязь арабских букв. Что здесь написано, что завещал мастер владельцу ножа? Во всяком случае, не измену дружбе. «Туркменский нож уже, — подумал Аллак, — он легче входит в тело…»

Подошёл конь, ткнулся бархатным храпом в лица хозяина, обдал тёплым дыханием. Аллак погладил шевелящиеся конские ноздри.

— Прощай, гнедок… Не придёмся мне больше ездить на тебе. Своей рукой оборву я сегодня нить своей жизни…

От жалости к самому себе у него защемило сердце и защипало глаза, словно в них попал песок. Но кто в ночной пустыне разглядит слёзы одинокого человека? Кому какое дело до того, что сейчас оборвётся молодая жизнь, не познавшая ни капли радости?

— Эх, пропадай, неудавшаяся жизнь!..

Аллак распахнул чекмень, приставил нож к груди в том месте, где бьётся сердце и нажал на рукоять. Острая боль заставила его отдёрнуть руку. Нож мягко упал в траву. Аллак помертвел от ужаса: смерть — это дорога без конца и без возврата. Что ожидает человека за гранью небытия? Рай? Ад? А если там вообще ничего нет!..

Обильный холодный пот выступил на лбу Аллака. Он смахнул его ребром ладони. Пот моментально выступил снова. Аллак снова смахнул его рукой, крепка ударил себя кулаком по голове. Трус! Подлый трус! Побоялся смерти!.. Нет, смерть страшна, смерть не отпускает назад перешагнувших через её порог… А почему он должен убивать себя? Разве Дурды испытал больше невзгод, чем он? Почему он обязан жалеть Дурды, а себя не жалеть?

Успокоившись, Аллак подумал, что, может быть, вообще никого не надо лишать жизни. Пусть будет всё так, как было до сих пор. Он уговорил Дурды напасть на ряд Бекмурад-бая не за тем, что сам хотел этого, а чтобы сократить себе дорогу до дома, когда выполнит поручение бая. Нападать двоим на несколько десятков вооружённых джигитов было бы совершенной нелепостью, самоубийством. Как этого не понял Дурды! Вероятно, потому, что он верит Аллаку. Но теперь Аллак отговорит его от безумного шага и они возвратятся в Ахал.

А как же Бекмурад-бай? Он не оставит так дело, не простит Аллаку непослушания… А как жена, милая хохотушка Абадан? У неё такие ласковые руки и упругие, горячие губы. Когда она целует — голова кружится и сердце проваливается в пустоту… Четыре года прошло с тех пор, как она обнимала Аллака, но за четыре года он не забыл вкус её поцелуев. Теперь он никогда уже не увидит её, её отдадут другому…

Нет! Он не позволит отдать! Он привезёт Бекмурад-баю голову Дурды! Зачем страдать и скитаться волчьими тропами двоим, если один из них может схватить за хвост капризную птицу Хумай?.. Люди Бекмурад-бая могут выследить Аллака и скрутить ему. за спиной локти. Что его ожидает? Его пошлют в Шебистан, страну ночи, в страшный Сибир, где дыхание человека падает на землю льдинками. Там его заставят пить ужасную русскую водку, есть нечистое мясо свиньи, а потом похоронят на русском кладбище, под крестом… Нет! Это выше сил мусульманина! Это смертельный грех, перед которым предательство: друга — ничто… Пусть лучше умрёт Дурды. Он не виноват, но и Аллак не виноват тоже, он не может своими руками выбросить своё счастье. Всё равно Дурды не избежать смерти. Бекмурад-бай наймёт другого человека и тот, другой, будет вкушать плоды байской щедрости. Чем он лучше Аллака?.. Дурды простит. Там, у престола аллаха, где уготована место безвинно погибшим, он поймёт, что Аллак не мог поступить иначе…

Нашарив в траве обронённый нож, Аллак решительно шагнул к Дурды. Похрапывая, тот улыбался чему-то во сне. Как ударить? В сердце — нож может попасть в ребро. Может, лучше полоснуть по услужливо подставленному горлу? Это, пожалуй, вернее, так режут баранов… нож — острый. Кровь сразу хлынет, ручьём, Дурды, даже проснуться не успеет. А потом его надо будет закопать. И кровь собрать, чтобы вонючие шакалы не лизали её… Тело поглубже закапывать придётся, иначе гиена может найти… Жаль, что лопаты нет, ножом долго копать, до самого утра не успеешь управиться.

Стиснув зубы до боли в челюстях, Аллак наклонился над спящим. Дурды всхлипнул, задвигал губами. Лицо его сморщилось и снова разгладилось. Невидимый в темноте, тревожно всхрапнул конь.