— Значит, один шайтан виновен в смерти моего мужа? — спросила Оразсолтан-эдже.
— В девятой суре стих сто двадцать второй сказано: «Бог купил у верующих их жизнь и имущество и заплатил им за них раем». Человек тоже обязан решать все дела с помощью определённой суммы денег. Пусть дивалы подсчитают величину хуна[99], и да снизойдёт покой и мир на голову женщины Оразсолтан, жены праведника Мурада. Аминь.
Дивалы обрадованно задвигались на своих неудобных стульях.
— Правильно решил ишан-ага!
— Конечно, Оразсолтан не глупая женщина, она помирится с Бекмурад-баем!
— Хорошего человека с первого взгляда видно.
— Я давно Оразсолтан знаю. Она всегда прислушивается к советам яшули.
— Конечно, человек она одинокий, защитников нет…
— Кого же ей слушаться, как не святого ишана…
— Мудро решил ишан-ага, дай бог здоровья и долголетия!
— Ворон мудр — да на отбросах сидит! — подала язвительную реплику Огульнияз-эдже, но дивалы предпочли не услышать её.
Дивал Рахим сказал:
— Кази-ага, слово за вами.
Кази Улугберды откашлялся и, стараясь придать своему дребезжащему голоску приличествующую моменту торжественность, начал читать заранее подготовленный приговор:
— Мурад, сын Сахата, подрался с Чары, сыном Амангельды, по наущению шайтана и был убит ударом Чары, когда судьбой были подсчитаны все, отведённые ему, Мураду, дни. Умер он в возрасте пятидесяти четырёх лет. Он работал у Аннагельды-уста батраком за шесть туманов в год. Одежда и пища его стоят два тумана. Всего годовой достаток Мурада равнялся восьми туманам. Мы прибавляем к его возрасту десять лет. Наш пророк Мухаммед, да будет над ним молитва и благословение аллаха, провёл на земле шестьдесят четыре года, и каждому правоверному, установлен такой срок от господа. Значит, будем считать, что Мурад заработал бы ещё восемьдесят туманов. Плата за умышленное убийство — сорок, за горе семьи — двадцать туманов. Поминки и прочие расходы — пять. В целом весь хун составляет сто сорок пять туманов, которые родственник Чары Бекмурад-бай заплатит потерпевшей Оразсолтан, жене Мурада, и они помирятся на вечные времена.
Кончив читать, Улугберды опасливо посмотрел на Бекмурад-бая: не слишком ли большая сумма названа. Бекмурад-бай удовлетворённо кивнул и положил на судейский стол глухо звякнувший мешочек.
— Отсчитайте положенное.
Разложив монеты столбиками, дивал Рахим со вздохом сожаления подвинул их Оразсолтан-эдже.
— Бери, Оразсолтан! Счастье тебе какое привалило! Все монетки новенькие, даже трогать их жалко… Эх, бери, расти сына, купи ему хорошую одежду. Теперь ты помирилась с семьёй уважаемого Бекмурад-бая и не имеешь к нему претензий. Дочь свою навещать тоже можешь…
Бекмурад-бай поднял руку.
— В честь утверждения нашего родства прибавьте к хуну ещё двадцать туманов.
Сидевший среди своих родичей Сухан Скупой бросил чесать грязную голову и, засмеявшись, крикнул:
— Ты щедр сегодня, о почтенный Бекмурад-бай! Радуйся, Оразсолтан!
— Наши деньги идут и нашу же семью, — внушительно сказал Бекмурад-бай. — Зачем будем скупиться? Это всё равно, что из одного кармана в другой перекладываем. Не скупитесь и вы, судьи, не считайте, округлите хун до двухсот туманов!
Неожиданная щедрость Бекмурад-бая имела под собой вполне реальную основу: если бы ему пришлось платить калым за Узук, то, конечно, сумма была бы по крайней мере раза в три-четыре больше.
— Вах, порадовали сегодня Оразсолтан! — снова выкрикнул Сухан Скупой.
Оразсолтан-эдже встала.
— Дай бог тебе такой же радости, как мне сегодня! Пусть всевышний услышит твои слова и исполнит твоё желание. Смеёшься? Радость мою горькую разделяешь? А забыл, как грозился кибитку мою спалить, если я не перееду из твоего ряда? Забыл? А я помню! Человек и добро запоминает и зло… А вы, казн… — голос Оразсолтан-эдже дрогнул и сорвался, — вы оценили… в сто сорок пять туманов оцепили голову моего мужа… Во сколько вы оцепили бы голову своего сына?! У меня сердце горит, а вы о деньгах толкуете…
— Потерпите, всё пройдёт, всё хорошо будет, — попытался урезонить её дивал Рахим.
— Конечно, бабка померла — тут у неё и лихорадь ка кончилась! — насмешливо подала реплику Огульнияз-эдже. — Подождать надо, это верно!
— Чего мне ждать! — с горечью продолжала Оразсолтан-эдже. — Каждая капля крови моего мужа, пролитая на землю, дороже для меня тысячи туманов. А вы сложили передо мной белые монеты и ждёте, чтобы у меня проснулась алчность. Не дождётесь! Не нужны мне ваши туманы, они кровью пахнут! Ты, Бекмурад-бай, кичишься своим богатством и думаешь, что всё можно купить. А я говорю тебе: не всё продаётся! Я бедна, у меня нет туманов, но у меня осталась честь и совесть, и верность моя. Я не продаю их, слышишь, бай!
— Вам помощь предлагают, — сказал один из судей. — Вы человек беспомощный, одинокий. Эти деньги для вас — всё равно что для хромого палка, зря отказываетесь.
— На кривую палку обопрёшься — сам согнёшься, — снова вставила неугомонная Огульнияз-эдже,
— Укороти язык, женщина! — сердито сказал дивал Рахим. — То, что предлагают вдове покойного Мурада, для неё как вода для жаждущего, а ты по неразумению…
— Такая вода жажды не утолит, — перебила его Огульнияз-эдже. — Знаешь такую пословицу? И ещё одна есть: «Не пей воды из хауза бека…»
— Прекратите!
— Довольно!
— Заставьте её замолчать! — возмутились дивалы.
Как и первый раз, Огульнияз-эдже покорно согласилась:
— Я молчу, судьи мои. Говорите вы, сыпьте жемчуг своей мудрости…
— Вы сказали, что я одинока, — снова заговорила Оразсолтан-эдже. — Неправду вы сказали. Со мной люди, вот они сидят! Они не дадут в обиду бедную женщину. Я не торговка… я пришла требовать наказания для убийцы.
— Добром за добро платит справедливый, но только мудрый — добром за зло, — негромко вставил ишан Сеидахмед. Дивалы подхватили:
— Правильно сказано!
— Воистину мудро сказано!
— Ты умная женщина, Оразсолтан, ты должна простить.
— Протяни руку и помирись!
— Докажите всем, Оразсолтан, что мы не ошиблись в вас!
— Какое богатство предлагает вам Бекмурад-бай!
— Дружбу свою предлагает, родство…
— И это говорите вы, дивалы! — с презрением произнесла Оразсолтан-эдже. — Какие же вы дивалы! Вам всё равно! Вы готовы продать и честь, и кровь, и совесть, слезами вдов и сирот детей вы торгуете! Но если в вас осталась хоть капля, крупица жалости, прошу вас, баяры мои, помогите слабой женщине. Я не могу мириться с Бекмурад-баем, не могу протянуть руку тому, кто осиротил моих детей. Передайте моё дело в русский суд. Дилмач[100], скажи приставу-ага о моей просьбе!
— А ты, оказывается, вздорная женщина, — проворчал дивал Рахим. — Совсем глупая женщина!
— Пусть вздорная, пусть глупая, но дело моё переведите в русский суд.
— Ничего мы переводить не станем, а если будешь кричать и поносить уважаемых людей, вообще не получишь хуна ни копейки.
— Не нужны мне ваши копейки, себе их возьмите! Переведите дело в суд!
Молчавшие до сих пор односельчане Оразсолтан и многие дайхане из аула Бекмурад-бая поддержали:
— Передавайте в суд!
— Раз не хочет женщина хун брать, надо в суд идти!
— Для убийцы наказание — Сибир!
— Наказать!
— Правильно!
— В Сибир убийцу!
Переводчик, поднявшись со стула, объявил:
— Господин пристав просят вас сидеть спокойно и не шуметь.
— Мы не шумим!
— Пусть убийцу накажут по справедливости!
— Не надо хуна!
— Смерть убийце!
— В Сибир убийцу!
— В суд дело передать!
Дивалы посовещались шёпотом и объявили:
— Хорошо, люди, расходитесь по домам. Мы временно откладываем это дело.
Это вызвало целый шквал возмущения, особенно в той половине зала, где сидели односельчане Оразсолтан-эдже. Люди повскакали с мест, двинулись к судейскому столу.
