Однажды ночью, когда он уже собирался ложиться спать, к нему в келью ворвалась перепуганная Огульнязик, младшая жена.

— Идите скорее туда! Гелин умирает!..

Испуганный ишан затрусил вслед за женой.

Узук лежала без сознания. Ишан присел к её изголовью, подслеповато вглядываясь в лицо девушки, послал жену принести коран.

Однако тревога оказалась напрасной — это был лишь один из обычных за последние дни припадков. Вскоре на бледных щеках Узук проступил румянец, глубокий вздох приподнял груди — по-девичьи небольшие, они молочно белели в распахнутом вырезе платья, которое Огульнязик впопыхах забыла застегнуть.

У ишана внезапно пропала слюна. Он воровато глянул на дверь, облизнул сухим языком холодные шершавые губы и провёл рукой по груди девушки. Упругое тепло молодого тела бросило старика в дрожь.

— Как себя… чувствуете… гелин?

Узук медленно открыла глаза — словно мешхедские черносливины влажно блеснули на белом жире. Пунцовые губы дрогнули, как собирающийся раскрыться бутон розы, — и белоснежные сосунки-ягнята, сгрудившись, несмело выглянули из загона. Ишан совсем потерял голову.

Приходя в себя, Узук с трудом соображала, где она и что с ней. Кто, например, этот трясущийся старец с пустым, остановившимся взглядом безумного?.. Дальнейшее окончательно привело Узук в чувство. Она всё поняла и, напрягаясь, попыталась сбросить навалившегося на неё ишана. Однако, обессиленная припадком, не смогла одолеть хрипящего от вожделев ния старца. Тогда она выпростала руки и вцепилась ему в лицо. Ишан тонко, словно тушканчик, пискнул и откатился в сторону. Негодующая Узук поднялась, оправляя платье, готовая до конца защищаться. Но на неё уже никто не посягал — ишан охал и размазывал ладонями по лицу кровь.

Разыскивая коран, Огульнязик немного замешкалась, но успела увидеть почти всю эту сцену. Ошеломлённая такой прытью мужа, она несколько мгновении стояла неподвижно на пороге. Потом вознамерилась схватить старика за бороду и задать ему жестокую выволочку. Но всё произошло очень быстро, Огульнязик не успела вмешаться. Тогда она тихо отступила в темноту и встретила ишана на полпути к его келье.

— За смертью тебя посылать! — плачущим голосом сказал ишан, вырывая у неё из рук коран. — Где ходила? Иди… в кибитку — оправилась уже эта… гостья!

Что сказала мужу Огульнязик и почему не было скандала, мы не знаем. Знаем только, что ишан несколько дней не показывался из своей кельи, пряча от прихожан и паломников слишком уж красноречивые царапины на своём «святом» лице. А Узук долго, с горечью, похожей на тонкую, готовую оборваться шелковинку, думала о случившемся. Почтенный старый человек, святой учитель, служитель аллаха оказался таким же подлым и грязным, как все остальные. Она чуть ли не молилась ему, звала его на помощь в своих ночных кошмарах, а теперь?.. «Все шакалы одинаково воют», — вспомнилось ей, но облегчения не было. Жизнь походила на грязную, полную разлагающихся отбросов помойную яму. Жить становилось совсем невмоготу…

Две старые женщины, не спеша, ехали верхом на ишаках. И также неторопливо разговаривали. Длинный путь остался за их спиной, плотным слоем рыжеватой лёссовой пыли осел на их пуренджиках и на спинах животных.

— Вон башня Сеидахмеда-ага, быть мне его жертвой! — внезапно воскликнула одна из женщин. Ока протянула обе руки в сторону виднеющейся над деревьями башни метджида[41], молитвенным жестом поднесла их к лицу.

Вторая женщина, вглядываясь, подтвердила:

— Верно, башня ишана, быть мне его жертвой! Доехали мы с тобой, сестрица Огульнияз… Ах, чудотворец ишан-ага, стать мне жертвой ради твоих предков — дай успокоение сердцу моей Узук-джан… Бедная девочка! Сидит у чужих людей, как пойманная птичка!..

— Не горюй, сестрица Оразсолтан, не надо отчаиваться, — успокоила её Огулышяз-эдже, — даст бог, всё будет хорошо. Что ишак бегом, то верблюд шагом. Глядишь, и выручит арчин нашу девочку.

— Я знаю, что терпеть и ждать надо, — отозвалась Оразсолтан-эдже, — да ведь сердце, сестрица, не каменное… Материнское сердце…

Проехав мимо метджида, они остановились у сарая. К ним чёрным шариком скарабея[42] подкатилась маленькая жирная женщина, услужливо подставила плечи, чтобы приезжие, по обычаю, коснулись их. Потом ловко и быстро сняла с ишаков хурджуны и повела старух в кибитку.

Оразсолтан-эдже женщина почему-то не понравилась. То ли в ней было много льстивой угодливости, то ли ещё что, но не поправилась: «Ишь, толстая, не хуже нашего Сухана Скупого!» — подумала Оразсолтан-эдже, не подозревая, как она близка к истине. Энекути — добровольная прислужница, правая рука и поверенный ишана, — походила на Сухана Скупого не только внешним видом.

Войдя в кибитку и поздоровавшись, Оразсолтан-эдже примостилась у раскрытой двери, чтобы видеть всех проходящих по двору людей, а общительная Огульнияз-эдже сразу же подсела к женщинам.

— Привезла вот невестку, — пожаловалась одна из женщин.

— Красива, как полная луна, чтоб не сглазить, — похвалила Огульнияз-эдже, — пусть счастье принесёт в ваш дом.

Женщина вздохнула.

— Да, очень хорошая невестка, все мы довольны ею… Только беда приключилась. Привезли её после кайтармы[43], она и заболела… Оказывается, девушки на прогулке случайно провели её через ямку с кровью, над которой барана резали. Это нам ишан-ага объяснил, а то мы совсем голову потеряли. Ишан-ага сказал: нечистый дух вселился в невестку… Вот теперь вожу её сюда, в святое место. Как будто легче ей стало, а то всё жаловалась, что мутит и голова болит, спать не могла…

— С верой и усердием пусть падёт к ногам святого ишана! — вмешалась Энекути. — Как цветок под дождём, засияет ваша невестка. Там, где ступит ишан-ага, никакая нечистая сила усидеть из может.

— А я дочку привезла. — сказала вторая женщина. — Единственная она у меня… Глаза заболели, совсем не открываются… Пришла просить святого ишана о помощи…

Энекути снова воткнулась в разговор:

— Это тоже все бесовские проделки, я знаю. Злой дух поселился в глазах у девочки. Ты, мать, набери земли, где прошёл ишан-ага, и сыпь её дочке в глаза — заблестят, как новенькие монетки. Сколько слепых уже благословляют ишана-ага! Та земля, на которую его святая нога ступила, от всех бед помогает.

— Сохрани, господи, мы не удивляемся этому, мы просто рассказываем, — начала третья женщина. — Такая история приключилась — родился у одного человека сын, я принимала. Год тому минул или около того… Сохрани, господи, не удивляемся, но как глянула я обомлела: не похож он на человечьего ребёнка… глаз один и ухо одно… Кричу Энекути, а она тоже поглядела — и бежать… Вот страсти какие!

— Как не убежишь от такой страховины!

— Тут сердце со страху лопнуть может…

— Вы смелой оказались!

— Какой уж смелой! — возразила рассказчица. — Чуть не померла от страха. Хороню, что про ишана-ага вспомнила. Выскочила я — дело ночью было, — бегу впотьмах, кричу: «Вай, ишан-ага! Вай, ишан-ага!». Прибегаю, а он, святой человек, уже ходит с палочкой по двору, озирается так беспокойно по сторонам. Я даже умилилась, страх прошёл, а он, святой человек, говорит: «Иди, говорит, Амангозель, скорее назад, зарой это чудище в землю, пока никто из правоверных его не видел. Пери[44], говорит, унесли мальчика, а вместо пего шайтан своё отродье подкинул, — молитву не читали над роженицей». Так он мне сказал, а ведь я ещё ничего ему объяснить не успела. Истинно святой человек наш ишан-ага, его свыше осенило!..

— Осёл кричал — верблюд пугался: думал, барс ревёт, — съязвила Огульнияз-эдже, насмешливо глядя на Энекути. — Меня бы тоже осенило, если б меня кто-то предупредить успел, что див[45] родился.