Маленький Витасик уже расправился с сахаром и теперь тянул к отцу свои липкие ручонки. Константин достал из кармана черствую корку хлеба и отдал ее сынишке. Вошел следователь Ковалев:
— Ну как, Афонов, одумались?
— Я уже давно одумался, господин следователь. Времени на размышления было вполне достаточно. Повторяю: я русский человек и перед фашистами на колени не встану.
— Хорошо. В таком случае свидание окончено, — Ковалев нажал кнопку звонка. — Уведите обратно в камеру, — приказал он вошедшему полицаю.
Не дав Константину попрощаться с женой и сыном, полицейский вытолкал его за дверь.
* * *
Жизнь в камере становилась невыносимой. Но подпольщики держались бодро, каждый старался помочь ослабевшему товарищу. Все передачи, полученные от родных, делили поровну.
Однажды, возвращаясь от следователя, Пазон услышал в коридоре обрывок фразы, брошенной одним из полицаев: «Приказано повесить». И так как дело подпольной организации было самым крупным в полиции, ребята поняли, что это относится к ним. Константин предложил приготовить призывы, с которыми они обратятся к народу перед тем, как затянется петля. Вилли Брандт хотел добиться от них слов раскаяния и сулил за это жизнь. Но они скажут своим соотечественникам совсем другие слова.
И все начали готовиться. Каждый обдумывал, что скажет людям в свою последнюю минуту. Ведь можно успеть произнести всего одну-две фразы.
Хотя Брандт, не добившись от подпольщиков согласия на выступление, твердо решил повесить Василия Афонова и его друзей, казнь не состоялась.
По городу разнеслась весть о том, что вместе с членами подпольной организации, расстрелянными 12 июня, гитлеровцы уничтожили в Петрушиной балке много престарелых женщин и инвалидов. Люди избегали регистрации паспортов, после которой немцы отправляли здоровых на работу в Германию, а нетрудоспособных — в Балку Смерти. При таком положении начальник гарнизона генерал Рекнагель посоветовал Брандту отказаться от публичной казни.
В газете появилось объявление германской комендатуры:
«Враждебно настроенные элементы распространяют в Таганроге слухи, будто бы престарелые граждане и инвалиды, эвакуированные 11 июня 1943 года, расстреляны в ночь с 11 на 12 июня с. г.
Это не соответствует действительности. За распространение подобных слухов будут применены строгие меры наказания.
В ночь с 11 на 12 июня были расстреляны бандиты, партизаны и шпионы, вина которых была неопровержимо доказана и которые в своих преступлениях сознались.
Каждому справедливо рассуждающему гражданину города Таганрога эта мера наказания вполне понятна. Германское военное командование лояльно и сердечно относится к здравомыслящим жителям Таганрога и старается всячески облегчить их участь во время войны.
По отношению же к враждебно настроенным элементам, разумеется, всегда будут применяться строгие меры. Германское военное командование надеется, что благонамеренные жители Таганрога окажут ему содействие в борьбе с враждебными элементами и распространителями слухов».
Но успокоить людей было трудно. Недоверие к немцам росло с каждым днем.
Под давлением всех этих обстоятельств Брандт изменил приговор и приказал расстрелять подпольщиков в ночь на 6 июля.
* * *
Ранним утром заключенных разбудил сиплый голос Стоянова. Встав на пороге камеры, он вызывал по фамилиям:
— Афонов Василий, Афонов Константин, Вайс Сергей, Пазон Юрий, Шаролапов Владимир, Колыванов Алексей, Скрибников Василий, Плотников Максим.
Узники вставали, с трудом передвигая ноги, плелись в коридор.
Константин Афонов и Пазон подняли Вайса на руки.
— Нет. Они не будут нас вешать. Сейчас только четыре часа утра. Они повезут нас расстреливать, — проговорил Сергей.
А Стоянов называл все новые фамилии.
Солнце еще скрывалось за крышами домов, когда арестованных вывели во двор. У ворот стояли три крытые брезентом грузовые машины. В одну из них полицаи складывали лопаты.
— Это конец, — сказал Василий. Где-то в глубине души он еще надеялся на внезапное наступление Красной Армии, которая может спасти их всех. Напрягая слух, он стремился уловить знакомый гул артиллерийской канонады. Но в тихом утреннем воздухе слышался только щебет птиц, да слабый ветерок с моря шелестел в листве деревьев.
Среди тех, кого вывели во двор, были только две женщины: медсестра Анна Головченко и Нонна Трофимова.
В разорванном легком платьице Нонна ежилась от ранней прохлады. Увидев доктора Сармакешьяна, она подошла к нему, но тот испуганно замахал руками, побежал к машине. Стоянов грубо толкнул его палкой в спину.
— Жалко, не я тебя допрашивал, старый болван, — прошипел он. — Я бы тебя заставил заговорить.
Сармакешьян приветливо улыбнулся Стоянову, затряс бородкой. Помутившееся сознание не позволяло ему понять происходящее...
Полицаи прикладами загоняли людей в грузовики. Когда поместили всех, машины, рыча моторами, выползли из ворот вслед за мотоциклом, на котором ехал Стоянов. Миновав пустынные улицы Таганрога, они выбрались на шоссе и вскоре остановились на краю Петрушиной балки.
Щурясь от яркого, поднявшегося из-за горизонта солнца, обреченные на смерть увидели неплотные ряды гитлеровских солдат. Немцы цепью выстроились вдоль небольшого оврага, который протянулся по самой границе аэродрома. Это были каратели из зондеркоманды СД-6 и тайной полевой полиции ГФП-721. Их выставили в оцепление.
Капитан Брандт предложил Стоянову, Петрову, Ковалеву и Ряузову участвовать в расстреле подпольщиков.
Осужденных заставили раздеться, потом повели к небольшому обрыву, под которым виднелась свежевырытая яма. Василий Афонов видел, как Нонна Трофимова сняла платье и в одной сорочке пошла вместе со всеми.
— Цурюк! — насмешливо окликнул ее Брандт. Кивком головы он показал на туфли.
Девушка вернулась к куче одежды, сбросила туфли и босиком догнала товарищей. Возле ямы гитлеровцы связали всем руки и заставили лечь на землю вниз лицом.
— Что, гады, боитесь смотреть нам в глаза? — крикнул Константин Афонов.
— Погоди, хромая собака, — сказал Василий Стоянову, — тебя еще найдет советская пуля.
Брандт первый вытащил из кобуры пистолет и выстрелил Нонне в затылок. Она вздрогнула, на мгновение поднялась на локте и уронила голову.
А Стоянов, Петров, Ковалев и Ряузов уже в упор расстреливали остальных.
В этот день фашистские пули оборвали жизнь тридцати четырех советских патриотов.
XXII
После побега из полиции Женя Шаров вместе с Петром Турубаровым безвылазно жили в погребе у Валентины Кочуры. Теперь только Кузьма Иванович Турубаров навещал сына. Почти каждый день он приносил ему еду и сообщал последние новости. От него Петр узнал о массовых арестах, от него же услышал и о расстреле Василия Афонова и других подпольщиков.
Валентина Кочура и ее мать целыми днями сидели дома и боялись выходить на улицу. Да и Женьку Шарова будто подменили. Он частенько испуганно вздрагивал, у него появилась какая-то дрожь в голосе.
Чтобы не подвести семейство Кочуры в случае обыска, Петр вместе с Шаровым и Валентиной вынесли ночью из дома оружие и выбросили его в выгребную яму. Только с пистолетом Петр не расстался, потому что решил живым не сдаваться.
Потеряв дочерей, Кузьма Иванович Турубаров делал все, чтобы хоть Петр не попал в руки Стоянова. Он уговаривал сына бежать к своим на ту сторону Таганрогского залива и принес для этого спасательный резиновый пояс. Но Петр отказался плыть один и соглашался уходить только с Шаровым и Валентиной Кочурой. Для этого нужна была лодка. Старик Турубаров ходил по знакомым рыбакам, подыскивая подходящую байду. И такая байда нашлась. Восемнадцать тысяч запросил за нее хозяин. Деньги пришлось занять у знакомых.
Но за день до намеченной сделки к соседям Валентины Кочуры ночью нагрянули немцы. Из-за невысокого плетня доносились их ругань и крики. Петр выбрался из погреба и подошел к окну. Вслед за ним вылез и Женя Шаров. В его руках был спасательный пояс.
