И действительно, откуда-то издалека, будто из-под земли, доносился надрывный, протяжный гул.
Несмотря на ворчание Марии Константиновны, спать легли все-таки поздно. Вспоминали довоенную жизнь. То, что казалось таким обыденным, привычным, теперь приобретало особое значение. Скоро, очень скоро вернется она, прежняя счастливая жизнь. Порукой тому был этот дальний грохот артиллерии. И, прислушиваясь к нему, они вспоминали, перебивая друг друга. И то, как проходили первомайские демонстрации, и какой хлеб продавали в булочных. Какие шли кинофильмы. Как вся страна встречала челюскинцев. Какие пели песни. Сколько стоили под осень знаменитые приазовские арбузы...
— Ладно, — наконец сказал Кузьма Иванович, — давайте укладываться. — И, поднявшись, пошел в свою комнату.
— Спокойной ночи, Николай, — сказал Петр и тоже ушел в комнату, где давно уже спали сестры.
Морозов разделся, лег на диване в столовой.
Он еще не успел заснуть, когда послышался резкий стук в дверь.
Кузьма Иванович прошел мимо и, торопливо набросив на плечи пальто, вышел в сени.
— Кто там?
— Открывайте! Полиция!
«Неужели кого-нибудь из ребят схватили с автоматом? — мгновенно мелькнула у Морозова мысль. — Что делать? Бежать в окно?» Но во всех окнах — и в тех, что выходили во двор, и в тех, что были обращены на улицу, — раздавался нетерпеливый стук.
Дом был окружен.
— Открывайте живее, а то стекла выставим!
— Сейчас, сейчас, — Кузьма Иванович откинул щеколду. В столовую ворвались несколько полицаев с белыми повязками на рукавах.
Из дверей спальни и детской выглядывали испуганные, побледневшие лица Марии Константиновны, Валентины, Петра и Раи.
— Собирайтесь, Турубаровы! Живее! Вы арестованы.
— Кто же все-таки арестован? — тихо спросил Кузьма Иванович.
— Вы и ваши дети. Разговаривать будем не здесь, — властно заявил Петров, руководивший ночной операцией.
В спальне послышался плач ребенка. Мария Константиновна кинулась туда и вернулась с маленьким Толиком на руках.
— Хозяйка с мальчиком могут остаться! — распорядился Петров. — Остальные живей, а то выгоню раздетыми.
Николай, успев натянуть брюки и куртку, подошел к Петрову.
— А мне можно остаться? Я здесь в гостях задержался. Знаете ведь — комендантский час. Вот и заночевал...
Морозов сам удивился, как спокойно прозвучал его голос.
— Документы? — коротко бросил Петров.
— Мой паспорт остался дома.
— Пройдете с нами. В полиции разберемся.
В спешке полицаи даже не стали производить обыск. Подталкивая арестованных прикладами в спину, они вывели на улицу Кузьму Ивановича, Петра, Раису, Валентину Турубаровых и Николая Морозова.
Сразу же за воротами в темноте проглядывалась чернеющая толпа людей. Подойдя ближе, подпольщики узнали своих товарищей по борьбе и их родителей, которые стояли в окружении полицейских, державших наперевес немецкие автоматы.
«Все, — подумал Николай. — Кажется, взяли всю группу. Теперь настал час самых трудных испытаний. Выдержат ли?..»
Когда Турубаровых и Морозова втолкнули в общую массу, а вокруг сомкнулось плотное кольцо полицейских, Петров подал команду двигаться. Полицаи приподняли дула своих автоматов.
«Кто-то выдал», — решил Николай. Сомнений не было. Рядом с ним, действительно, шли почти все члены подпольной группы Петра Турубарова. Отсутствовало всего два-три человека.
Со стороны Ростова продолжал доноситься раскатистый гром далекой артиллерийской канонады.
«Может, в эту минуту там, на востоке, наши поднялись в атаку, — подумал он. — А мы идем на верную смерть и даже не сопротивляемся». И, словно угадав его мысли, к нему протиснулся Евгений Шаров.
— Николай! Надо бежать, пока не поздно, — заговорил он шепотом. — Меня взяли дома. Один полицай проговорился, что у Костикова нашли все наши клятвы... Его взяли сразу же, как он вернулся с совещания. Часа два назад...
Рядом с Морозовым шагал Петр Турубаров.
— Да, Николай, — тихо сказал он. — Надо бежать... Только сейчас... Потом поздно будет...
В это время арестованные вышли на перекресток. Из боковой улицы метнулся снежный вихрь, стеганул по лицам.
— Давай! — выдохнул Петр и выхватил из кармана пистолет.
Раздался выстрел. Один из полицаев схватился за грудь и рухнул в сугроб. И в ту же секунду ринулись в разные стороны, в клубы взвихренного ветром снега три одинокие фигуры. Чьи-то крики нарушили тишину. Загремели беспорядочные выстрелы.
Морозов заскочил в первый попавшийся дворик, побежал, проваливаясь в сугробы, к высокому забору. Бежать было тяжело, перехватывало дыхание. И те, кто бежал сзади, также дышали прерывисто. Топота их шагов не было слышно. Слышалось только это хриплое, прерывистое дыхание.
Еще два шага!.. Еще шаг!.. Николай собрал последние силы, подпрыгнул, ухватился за холодные обледенелые доски. Подтянулся, запрокинул на гребень забора ногу... Но другую уже железной хваткой стиснули чьи-то сильные руки. Сразу несколько жестких, беспощадных в своей ярости рук.
Два полицая сорвали Николая с забора и вместе с ним рухнули в снег. Изловчившись, отплевываясь от набившегося в рот снега, Морозов нащупал в кармане пистолет. Но на него уже навалились сверху, схватили за руки. Град ударов посыпался на спину, кованый сапог стукнул по голове. В глазах поплыли лиловые, оранжевые круги, в ушах растекался звон.
Он не чувствовал, как полицаи обшаривали карманы, как вытянули его пистолет, как, заломив руки за спину, связывали их ремнем. Николай очнулся только в тот момент, когда его поставили на ноги и здоровенный верзила с белой повязкой на рукаве вытолкнул его за калитку. Ветер мел по земле снежную крупу, бил в лицо. Николай жадно хватал его широко открытым ртом, постепенно приходя в себя.
Вдруг на соседней улице прогремели одиночные выстрелы. И опять все стихло. «Верно, Петра или Женю Шарова ловят», — подумал Николай.
Впереди, в Исполкомовском переулке, раздавались окрики и ругань. Это подгоняли арестованных. Четверо полицаев молча вели Морозова. Двое поддерживали под руки, чтоб не упал, а двое били в спину прикладами автоматов. Николай не обращал внимания на эти тупые удары. Сквозь дикую боль в рассеченной голове, сквозь звон в ушах он пытался уловить стрельбу артиллерии, что недавно неслась от Самбека. Но то ли умолкли орудия, то ли посвист ветра заглушал все вокруг, то ли ему повредили слух, больше не слышались гулкие раскаты пушечных залпов.
XIV
Стоянов до позднего вечера сидел в своем кабинете, ожидая, когда приведут Льва Костикова. Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Сняв трубку, он услышал знакомый голос Петрова:
— Господин начальник! Прошу срочно выслать усиленный наряд полиции. При обыске у Костикова мы обнаружили семнадцать партизанских клятв. Сейчас послал человека в сельскохозяйственную школу и к заведующему адресным столом — выяснить адреса. Хочу по горячим следам накрыть весь выводок...
Стоянов задохнулся от радости:
— Алло, алло! Действуешь правильно. Сейчас соберу людей и отправлю в твое распоряжение. Куда высылать?
— Угол Петровской и Итальянского. Мы скоро туда пойдем, — прохрипела телефонная трубка.
Бросив ее на рычаг, Стоянов выбежал из кабинета и приказал дежурному объявить тревогу. Через пятнадцать минут около двух десятков заспанных полицейских толпились возле здания полиции. После соответствующего распоряжения они построились в колонну по три и мелкой рысцой побежали вдоль безлюдной Петровской улицы.
— Это теперь на всю ночь, — проговорил дежурный полицай, когда Стоянов возвращался в свой кабинет.
Смерив его пренебрежительным взглядом, начальник полиции самодовольно улыбнулся. «Утро вечера мудренее», — подумал он и, решив не беспокоить капитана Брандта, которому собирался звонить, остановился возле дежурного:
— Передашь Петрову, чтоб Костикова в одиночку, отдельно от других посадили.
