«Алеша, почему ты меня не спас?»

«Я хотел, но он успел раньше...»

Она горько усмехнулась и стала смотреть на реку...

«Тогда я не спас ее и теперь не спас», — думал я.

— Слушай, ты будешь работать? — Коля Николаевич трясет меня за плечо. — Ты спишь, что ли?!

Я записываю углы и расстояния от теодолита до рейки.

«Ха-ха-ха-ха, — заливается Ирина. — Я так рада, что всех вас вижу. Я буду еще громче говорить, а то вы давно меня не слышали...»

Я каждую минуту слышу ее голос. Я с ума сойду!

— Давай, давай, записывай! Хватит тебе задумываться, — кричит Коля Николаевич. — Думают только индюки...

Я записываю. Но самое нелепое — это то, что врач все-таки едет. Едет на вскрытие. К живой не ехал, к мертвой едет. Хоронить ее запретили. Вот уже шесть дней она лежит мертвая.

— Да это же издевательство! — кричу я.

— Слушай, я тебе серьезно говорю, кончай думать. Легче будет.

— А зачем мне легче?

— Ну, понес... Давай записывай... Рейку качай!

Удивительно, что за все эти дни я ни разу не вспомнил о Тасе. Будто для меня ее никогда не было.

Сегодня сбежал Резанчик.

Вместе с врачом приехал Градов.

— Что тут у вас творится? — строго спросил он, сбрасывая на пол тяжелый тулуп.

— Умерла Ирина Николаевна... — вздохнув, ответил Мозгалевский.

— Да, неприятная история... Я получил письмо от жены Костомарова. Умоляла вернуть мужа, будто это я увел его от нее или по моему распоряжению. Судя по письму, это высокопорядочная женщина, к тому же мать. Я не мог оставаться равнодушным к ее просьбе, поэтому и отозвал Костомарова. — Тут Градов повысил голос. — Тем более что семья является, как вам всем известно, основой государства, и мы не имеем права тут профанировать. Я уж не говорю о том, что надо думать и об авторитете экспедиции. Или экспедиция, тайга — это место для свиданий, любовных интрижек и дуэлей с заключенными из-за кухарки? — Он растопорщил свои круглые ноздри и пытливо посмотрел на меня, Мозгалевского, Колю Николаевича. — Так что же случилось с его пассией? — Он достал из кожаного чехольчика заварную ложечку и насыпал в нее чай.

— Почему вы так грубо говорите? — сказал я.

— Что? — Градов удивленно смотрел на меня.

— Почему вы так грубо говорите? — повторил я.

— Да потому, голубчик, что разврат я не терплю. Между прочим, где Лыков? — И, не ожидая от нас ответа, что-то насвистывая веселое, опустил ложечку в стакан с кипятком.

— Я не совсем понимаю ваш тон, — медленно сказал Мозгалевский.

— Все в свое время поймете. Но не думаю, чтобы это принесло вам радость. Нет, не думаю...

Вошел Лыков.

— А-а, Аркадий Васильевич, рад вас видеть. — Градов шагнул ему навстречу. — Прошу, прошу. Садитесь. Нам нужно с вами обстоятельно потолковать. Необходимо уточнить некоторые факты...

Лыков при этих словах быстро взглянул на меня и Колю Николаевича и потупился.

— Да, есть некоторые вещи, которые хотелось бы уточнить. Я попрошу вас, товарищи. Мне необходимо поговорить с Аркадием Васильевичем.

Мы вышли. Вышел и старик Мозгалевский.

— Черт, зря я грешил на радиста, — пробормотал Коля Николаевич. — Это вот кто сообщил в штаб. Гад!

Мы пошли к холодному дощанику. Там лежит Ирина. Там сейчас врач. Заплаканная, вышла из дощаника Тася. Вслед за нею, вытирая руки снегом, вышел врач.

— Сепсис, — сказал он, когда мы спросили, от чего умерла Ирина.

— Что это?

— Заражение крови.

— Заражение крови? Откуда оно? — растерянно сказал Коля Николаевич.

— Стерла ногу. Попала инфекция. Вот и все. Печально, но факт.

— Из-за того, что стерла ногу... — недоверчиво сказал Коля Николаевич.

— Не только из-за этого, — сказала Тася. — Она же ничего не знала, думала, Кирилл уезжает по делам... А когда все узнала, то ушла в тайгу. Она все время ходила, даже ночью...

— Бедняга, — сказал Коля Николаевич.

Мне было настолько тяжело, что я чуть не разревелся и, чтобы скрыть слезы, быстро ушел от дощаника, в котором лежала моя Ирина.

Похоронили мы ее на склоне горы Байгантай. Весной этот склон всех раньше оголяется от снега. Солнце в упор обогревает его. Он нежно дымится зелеными травами. С этого места видна Элгунь, виден и косогор, по которому будет проложена дорога, виден эвенкийский поселок...

Но ни Элгуни, ни поселка, ни косогора никогда не увидит Ирина. И поэтому не все ли равно, где она похоронена — на веселом ли склоне горы, на скучном ли? Все это нужно живым. Ей ничего не надо...

В тот же день, когда приехал Градов, к вечеру прибыли еще двое: начальник группы земляного полотна — маленький сухощавый блондин в пенсне, и главный геолог — тучный, с бледным грустным лицом человек.

Два дня они заседали, допустив к обсуждению одного только Мозгалевского, и вот сегодня стало известно, что скальный вариант забракован и назван «бросовым ходом».

Вызвали большие возражения скальные работы. Они очень дорого будут стоить. Вызвал недоумение обход Канго, на котором впритык двенадцать кривых с предельным радиусом. И поэтому Градов настоял на том, чтобы были проведены окончательные изыскания правобережного варианта.

— В конце концов можно даже согласиться на удлинение пути. Но этот путь пойдет по ровной местности, без цирковых выкрутасов, — сказал Градов.

Мозгалевский попытался было сказать, что там много марей, но Градов снисходительно посмотрел на него и сказал, что это он и имел в виду, когда говорил о некотором удлинении пути.

Вечером Олег Александрович сообщил нам, что работа наша признана неудачной и что организуется новый отряд для проведения изысканий на правом берегу.

— Но как же Лавров? Ведь он согласился с Кириллом Владимировичем? — спросил я.

— К сожалению, Лавров не оставил письменного заключения. А словам, — кто же словам в таких случаях верит?

— Но почему же Градов молчал? Он ведь знал, что мы ведем изыскания но косогору? — спросил я.

— А это вы его спросите.

— Это что же, выходит, мы зря работали? Зря голодовали, мерзли? — наступая на Мозгалевского, говорил Перваков. — Зря Ирина Николаевна померла? Как же выходит такое дело?

За спиной Первакова стояли рабочие, и вольные и заключенные, и все хмуро и требовательно смотрели на Олега Александровича.

— А собственно, в чем дело? — спросил Градов. Он стоял тут же, с удовольствием покуривая толстую папиросу. — Вы получали зарплату за свою работу, и не ваше дело вмешиваться в инженерные соображения.

— Как это не наше дело? — зло сказал Перваков. — Год жизни нашей здесь! Я тут околевал. У меня кости мозжат от земли да от воды. Что мне деньги? Деньги я везде заработаю. Но я не хочу работать зря. Я работал как надо, а выходит, все полетело как псу под хвост? Кто ж виноват в этом браке?

— Виноватых нет, — с горечью ответил Мозгалевский. — Никто до нас этим путем не шел. Никто нам не прокладывал готовой трассы...

Градов посмотрел на Первакова и округлил ноздри:

— Да, да, мы первооткрыватели, и у нас могут быть ошибки. Не исключены и жертвы. Но в чем я могу вас всех заверить, — твердо сказал он, — это в том, что мы, несмотря на ошибки, промахи, жертвы, все равно придем к намеченной цели. Это неизбежные потери в большом новом деле.

— Я не это имел в виду... — торопливо сказал Мозгалевский, но его перебил Градов:

— Это, именно это!

— А кто же вам дал право идти с жертвами да ошибками? — подступая к Градову, гневно спросил Перваков. — Нету такого права. Никто вам его не давал. Если не можешь руководить как надо, так другому уступай место. С жертвами! А ты сам пожертвуйся! А то больно прыткий на чужой-то счет!

— Так, — ледяным голосом сказал Градов. — Вы мне совершенно ясны. Однажды я вас уволил, но вы почему-то оказались здесь. Странно... Тем хуже для вас.