— Ну, нам мало показалось, — беззастенчиво говорит сутулый, остролицый парень, — так мы взяли еще десять бутылок.

— А потом еще обиднее стало, и мы совсем накрыли ларек, — добавил круглолицый, синеглазый парень лет восемнадцати. И спросил Соснина: — А что нужно веселому нищему?

— Фамилия? — коротко спрашивает Соснин.

— Нинка.

— Что «Нинка»?

— Это кличка его такая, — говорит остролицый парень.

— Ясно. Как твоя кличка?

— Бацилла.

— Хорошо. Я вас беру к себе. Обоих.

— Зачем? — толкаю я в бок Соснина. — У Бациллы пять судимостей. Его фамилия — Седой, он же Андреев, он же Куделин...

— Тем более. Запишите его в наш список. Итак, никаких Бацилл. Будешь отзываться на свою фамилию Седой.

— А если я Андреев?

— Тогда Андреев.

— А если я — Куделин?

— А если я тебя сейчас выброшу за борт? Ты что думаешь, я тебе Макаренко? Ты думаешь, я тебя буду перевоспитывать? Дай-ка руку. — Соснин взял его ладонь в свою и стал жать. У Бациллы сначала глаза стали круглыми, а потом медленно полезли на лоб.

— Ай! — заорал он.

Соснин отпустил его руку:

— Между прочим, настоящие мужчины никогда не кричат, когда им больно. Го-го-го-го!

Нас окружило человек двадцать, и все они дружно засмеялись, глядя на Соснина и посрамленного Бациллу. Но всех громче смеялся молоденький парнишка с густыми черными ресницами, белозубый, с ямочками на щеках. Я подошел к нему, спросил фамилию.

— Пугачев я... Михаилом звать, — сразу же ответил он мне и спросил: Это правда, что в экспедицию берут? Возьмите меня. Я буду хорошо работать. Я не могу больше здесь. Честное слово, я не вор...

Я посмотрел свой список. Там был Пугачев Михаил. Он осужден на три года за соучастие в ограблении квартиры. Судимость первая.

— Рассказывай все подробно, — сказал я ему.

— Все расскажу, все...

Мы идем на корму. Пугачев рассказывает о себе, как он попал, как судили, как он ехал этапом. Все это очень интересно. Я никогда такого не видел и не слыхал. Я расспрашиваю его. Мне хочется знать все детали. Он охотно, а главное, толково отвечает. И передо мною проходят дни из его жизни, как яркие страницы в книге. Ночью я долго не могу уснуть, меня что-то тревожит, в глазах стоит Мишка Пугачев и все рассказанное им. И не уходит, преследует. И тогда, чтобы отвязаться, я сажусь и начинаю записывать все, что услышал от него и что вычитал в формуляре. Писал я ровно два часа, просто наотмашь. Вот что у меня получилось.

«В поезде было тридцать восемь товарных вагонов. Через крыши этих вагонов тянулся провод телефона. На больших станциях охранники бегали по крышам, бросая свое тело то на правую, то на левую ногу, надеясь, что нога провалится в крышу, и тогда будет открыт преднамеренный побег. На каждой станции охранники били деревянными молотами в стены вагонов, надеясь, что подрезанные стенки провалятся и тогда будет обнаружено преднамеренное бегство заключенных.

В пятом головном вагоне готовились к побегу. Боковая, выходящая на буфера стенка была подрезана между нижними и верхними парами. Ждали ночи, густого леса по левую сторону хода поезда (там нет второй пары рельсов) и крутого склона. Колька Колхоз, староста вагона, учил, как надо прыгать на полной скорости. Он шел первым. За ним Бацилла, узкогрудый, остролицый парень с близко посаженными к переносью глазами, острыми как буравчики. Он не слушал Кольку Колхоза, он знал, как надо прыгать. «Шакалье» — воровская мелочь — с любопытством смотрело на старосту. Подпрыгивало, пригибая к груди колена, поджимая к коленям голову так, чтобы тело превратилось в комок. Мишка Пугачев не собирался бежать. На его счету была единственная и последняя кража. За месяц, который он провел в тюрьме, и за пять дней этапа он полностью разобрался, куда его привел поиск интересной жизни. Дома было скучно. Отец пил, ругался с матерью. Мать выбивалась из сил, работая на заводе, подымая, кроме Мишки, еще двух ребят. Вечная ругань, вечные недохватки. На улице было лучше. Там никто его не ругал. Улица была полна веселых занятий. Можно было, сидя в воротах, выбросить на панель кошелек и, давясь от смеха, наблюдать, как прохожий внезапно останавливался, быстро, будто его толкали в шею, сгибался и тянул руку к находке. Но в ту же секунду кошелек вдруг начинал ползти к подворотне. Это его тянул за ниточку Мишка. Прохожий, еще ничего не понимая, бежал за ним в наклон. Кошелек — от него. И тут раздавался хохот. Ребятня вопила от восторга, видя растерянное лицо солидного человека в каракулевой шапке.

— Хулиганы! — возмущался солидный человек.

— Побирушка! — неслось ему вслед.

Если рисковать, то улица все удовольствия предоставляла бесплатно. Можно было прицепиться к колбасе трамвая и ехать куда вздумается. Можно было пройти зайцем в кино. Можно сколько угодно толкаться по магазинам, но без денег там неинтересно. А деньги порой бывали очень нужны. Не все же подбирать окурки или таскать у отца папиросы.

В том же доме, где жил Мишка, жил и Васька кривоногий. У него всегда были деньги. Он снисходительно угощал ребят толстыми папиросами. Однажды он угостил Мишку и как бы между прочим сказал: «Давай сыграем в подкидного». Мишке было лестно такое внимание. Они ушли на задний двор, сели за поленницей. День стоял тихий, солнечный. И все, казалось, было прекрасно. Сначала выиграл Мишка, потом Васька, потом несколько раз подряд Мишка. Тогда Васька сморщил свой коротенький нос и сказал, что играть неохота, потому что без интереса.

— Это тебе неинтересно, — сказал, смеясь, Мишка, — а мне так очень интересно. Я уж сколько раз выиграл?

— Ничего ты не знаешь, — сказал Васька, — когда играют на интерес, это значит — играют на деньги или на что другое. У тебя есть деньги?

Но откуда же у Мишки могли быть деньги? Тогда Васька нехотя сказал:

— Ну, давай хоть на моляшки.

— А что такое моляшки?

— А это вот: если я проиграю, то должен встать, перекреститься, потом опуститься на колени, стукнуться лбом в землю и выпрямиться. Вот тебе и моляшка.

— Давай на моляшки, — сказал Мишка и засмеялся, потому что это показалось ему смешным.

И они стали играть по пять моляшек за проигранного дурака. Сначала выигрывал Мишка. Потом опять стал выигрывать Васька. Он выиграл пятьдесят моляшек и сказал:

— Молись.

Мишка представил, как он будет стоять и молиться, а Васька смеяться, и упросил его еще поиграть.

— Вообще-то мне некогда. Ну да ладно, давай сыграю еще, — нехотя согласился Васька. — Только играем по крупной, штук по двадцать пять.

Мишка с радостью согласился. И через несколько минут он уже был должен Ваське двести моляшек. Дальше игра пошла еще крупнее. И не успел он оглянуться, как уже был должен тысячу. Он даже вспотел от волнения и только об одном думал: как бы Васька не перестал играть. А Васька будто и позабыл, что не хотел играть.

— Сдавай, сдавай, — посмеиваясь, говорил он. Когда счет дошел до пяти тысяч, Васька спокойно убрал карты в карман и сказал:

— Молись.

— Да разве столько отмолишь, — волнуясь, сказал Мишка.

— Не будешь молиться — поколочу. Молиться надо без отдыха. Упадешь — снова начинай.

— Давай еще поиграем, — попросил Мишка.

Васька закурил толстую папиросу и не угостил Мишку:

— Молись. Я буду считать.

Мишка начал молиться. Он отбил двадцать поклонов и понял, что пяти тысяч ему никогда не одолеть.

— Вот видишь, заигрался, — жмуря глаза, сказал Васька. — Пожалеть если мне тебя?

— Пожалей, — чуть не плача, попросил Мишка.

— Ладно. Играй на свои ботинки. Сто моляшек за них даю.

— На ботинки нельзя. Дома ругаться будут.

— А ты, может, выиграешь...

И Мишка сел играть на ботинки. Он их проиграл быстро. Потом проиграл пиджачишко, решив, что дома скажет, будто его обокрали, пока он купался у Петропавловской крепости. Потом проиграл перочинный нож. После этого Васька перестал играть. Он сложил карты и убрал их в карман: