По первопутку в канун Рождественского поста двинулся бывший изгой в Галич.

Игорь дал в сопровождение шурину отряд дружинников. И вручил послание для тестя, в котором превозносил до небес его великодушие и мудрость.

Зиму Игорь провел счастливо.

На Рождество приезжал к нему Ярослав Всеволодович с заверениями в дружбе. Попутно сетовал на то, что, мол, князь киевский им помыкает, торговых гостей переманивает.

— Уж коль Суздаль вровень с Киевом стоит, то чем Чернигов хуже?! — возмущался Ярослав.

Игорь сказал на это, что Святослав привык к покорности Ярослава, потому и не считается с ним.

— К примеру, Рюрик Ростиславич не сгибается перед Святославом, так тот и обращается с ним как с равным, хотя Рюрик намного моложе. Иль возьмем суздальского князя, он и вовсе в сыновья Святославу годится, а держится с ним на равной ноге.

— Я тоже решил полновластным князем стать, — признался Ярослав, — надоела мне опека. Вот ты, брат, на Киев не оглядываешься, и Святослав тебя уважает. Рюрик тебя побаивается, а Ярослав Осмомысл с тобой дружбу водит.

Игорь позволил себе самодовольную усмешку.

— Я знаю, брат, что ты искал подо мной Чернигова, но я тебя не осуждаю за это, — продолжил Ярослав. — Тебе с твоим ретивым сердцем, конечно, тесно в Новгорде-Северском. Меня зло берет, что Святослав стол киевский не мне завещать хочет, как по родовому уставу следует, а сыновьям своим.

— Святославу ведомо, что за тяжкое бремя власть великокняжеская, может, потому он и хочет оградить тебя от нее в будущем, — заметил Игорь.

— Да какое, к черту, бремя! — презрительно воскликнул Ярослав. — Сиживали на столе киевском князья и старые и малые и вовсе безмозглые, однако ж тем бременем не тяготились.

— Святослав низко тебя ценит, брат, — откровенно сказал Игорь. — По его разумению, не годишься ты в великие князья. — И про себя добавил: «По моему разумению, тоже».

— В том-то и дело, — насупился Ярослав. — Гордыней обуян брат мой. За недоумка меня держит. А вот не стану я в его воле ходить, как тогда запоет? Только ты поддержи меня, брат, ежели что… — опасливо добавил он, взяв Игоря за руку.

Игорь пообещал стоять за Ярослава.

На Пасху Игорь с братом Всеволодом пожаловали в Чернигов.

Игорь взял с собой племянника Святослава, дабы тот привыкал к съездам княжеским. Да и Ярослав пусть видит, что у него за спиной не только брат стоит, но и племянник.

Среди торжественных церковных служб и пышных застолий сговорились князья быть едиными в делах и помыслах. Урядились они так: если вдруг занеможет Святослав Всеволодович либо в битве голову сложит, то стол киевский достанется Ярославу Всеволодовичу. В Чернигове сядет Игорь. В Новгороде-Северском — Всеволод. Юный Святослав Ольгович из Рыльска перейдет в Трубчевск.

— Что делать станете, ежели сыновья Святослава станут оспаривать у вас стол киевский? — обратился к Игорю Вышеслав.

Он присутствовал на всех тайных княжеских встречах и недоволен этим сговором.

— Как что? За мечи возьмемся, — бодро ответил Игорь.

— Брат на брата — не по-христиански это.

— А слова не держать — это по-христиански? Святослав мне Чернигов обещал. Пусть намеком, но обещал!

— Этот грех на нем, а не на тебе.

— Мне от этого не легче.

— Нехорошее дело вы задумали, князья. Несправедливое.

— Вот стану черниговским князем — и буду справедлив, как Соломон, — отмахнулся Игорь.

— А что мне в летописи написать? — спросил Вышеслав.

— Напиши, что Ольговичи вместе справляли Пасху в Чернигове, но не было среди них Святослава Всеволодовича, который в мыслях ставил себя выше всех, — не задумываясь, ответил Игорь. — Добавь также, что не нравилось это братьям его и сговорились они стоять друг за друга по родовому уставу.

Вышеслав не стал перечить Игорю и изложил в летописи все, как было велено. Хотелось ему верить, что не дойдет у Ольговичей до кровавой распри.

Так и сказал он Ефросинье, от которой не держал тайн:

— Дай-то Бог, чтобы Святослав Всеволодович прозорливее оказался либо исчезло доверие Игоря к Ярославу. Не будет на Руси спасения от половцев, коль Ярослав Всеволодович станет киевским князем.

— А кабы Игорю сесть на столе киевском? — осторожно поинтересовалась Ефросинья. — Годится ли он в великие князья?

— Да уж лучше бы Игорю владеть Киевом, чем Ярославу, — чистосердечно признался Вышеслав. — Игорь хоть ратным духом полон.

Последнее время Вышеслав стал замечать, что Ефросинья как-то странно на него поглядывает. И в поведении ее появились перемены: то будто ненароком задержит свою ладонь на его руке, то приклонит голову ему на плечо, сидя рядом за какой-нибудь книгой. Порой во время беседы Ефросинья замолкала на полуслове, глядя Вышеславу прямо в глаза. При этом в ее глазах зажигались огоньки, таинственные и зовущие. В такие минуты Вышеслав не мог побороть в себе какое-то смутное волнение, в груди вдруг разливалось приятное тепло.

Однажды, переводя вместе с Ефросиньей трудный греческий текст, Вышеслав похвалил княгиню за отменное знание грамматики.

— Не будь тебя рядом, Фрося, я в этом месте неверно поставил бы ударение, — признался Вышеслав.

— Так поцелуй меня за это, — с лукавой улыбкой промолвила Ефросинья.

Вышеслав смутился и хотел было отшутиться, но не успел.

Ефросинья крепко стиснула ему руку и призывно прошептала:

— Ну же, смелее! Мы ведь одни.

Большие светло-карие глаза под густыми бровями отражали все ее чувства. Страстное желание поцелуя угадывалось и у нее в губах, чуть приоткрытых и подрагивающих. Она тянулась к Вышеславу, видя его колебания.

— Неужто не люба я тебе совсем? — почти в отчаянии прошептала княгиня.

— Люба, — выдохнул Вышеслав и стиснул Ефросинью в объятиях.

Долгий поцелуй, соединивший их уста, явился тем откровением, какое эти двое таили в себе, подавляя подспудно все проявления личной симпатии.

Если цветок любви уже пышно расцвел в романтической душе Ефросиньи, то в душе Вышеслава только-только показался маленький росток — привычка бороться со всем греховным была слишком сильной.

Наступил год 1183-й от Рождества Христова.

Хан Кобяк собрал лукоморских ханов и повел их к Днепру, желая отомстить русским князьям за недавнее поражение. Засев у днепровских порогов, ханы стали грабить купцов на переволоках, отнимая товар и сжигая корабли, которые из-за непроходимости порогов приходилось перетаскивать волоком по берегу.

Самих купцов половцы в плен не брали из расчета, чтобы те своими жалобами вынудили русских князей идти в дальнюю степь, оборонять переволочный путь.

Так и случилось.

Сначала обобранные до нитки торговцы, в основном греки, появились в Переяславле.

Переяславский князь помог пострадавшим купцам добраться до Киева, где уже скопились торговые караваны из Новгорода, Смоленска и Залесской Руси, идущие привычным путем по Днепру к теплому Греческому морю. Слух о бесчинствах половцев удерживал караваны судов близ Киева. Среди торгового люда были не только русичи, но и арабы, и булгары, и варяги, и немцы…

Стояла летняя пора, наиболее пригодная для речной торговли.

Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич решили собирать объединенное войско, чтобы сражаться с половцами. Им было известно, что Кобяк привел за собой все орды лукоморские. И если к нему еще присоединились днепровские половцы, значит, собрались поганые у порогов в несметной силе.

— На силу сила нужна, — сказал Святослав, убеждая князей выступить всем вместе на поганых.

Первыми изъявили желание биться с ханами Владимир Глебович Переяславский и Давыд Ростиславич Смоленский. Последний поддался на уговоры брата Рюрика. Не остался в стороне и черниговский князь, видя, что Игорь с братом Всеволодом исполчили свои дружины. Пришел и туровский князь Святополк со своим полком. Пришли луцкие князья, Всеволод и Ингварь Ярославичи.

Посадив пеших ратников на ладьи, князья с конными дружинами двигались берегом Днепра. У Торческа к ним присоединились отряды черных клобуков.