Кремовый лимузин медленно тронулся с места и пополз, пробираясь в чадящем потоке машин.

Как только Рахими очутились на улице, Гертруда сказала:

— Ты неправильно вел себя с пограничником, который приходил к нам. Не надо было горячиться.

— По-твоему, я должен был молчать?

— Можно было и помолчать. На испуг их не возьмешь.

— Я и на самом деле собираюсь к послу.

— И что ты скажешь ему?

— Я скажу…

— Ничего ты не скажешь. Ты плохо знаешь персидский. Посол сразу поймет, кто ты такой. Надо бежать, — твердо сказала она.

— Куда?

— У тебя есть явки и адреса.

— Ты не знаешь, как это сложно здесь, — усталым голосом проговорил он. — Явки? Они могут провалиться каждую минуту. Адреса? Если бы хоть один из них был надежен до конца… Я боялся тут каждую минуту. Ты не знаешь, как это страшно: жить и ждать — вот придут за тобой, вот возьмут…

— Знаю, — жестко сказала она.

— И спрашивается, чего ради я так рискую? В разведывательном управлении все твердили, что мне, потомку русских князей, нетрудно будет возглавить антисоветское подполье. А где оно — это подполье-то? Блеф один. Какие-то проходимцы просто выкачивали из нас доллары. Переключили меня на разведывательную работу, как назвал ее наш шеф. А в чем она заключалась? Вымогательства, шантаж, провокации. Меня заставили добиваться шпионских сведений от бывшего гитлеровского агента. Потом несколько месяцев я пытался заставить работать на нас бывшего офицера Советской Армии.

— Ну, хватит, мне все это известно.

— Не хочешь слушать? Нас схватят через день… ну… через неделю, — уныло начал твердить он. — А ведь надо пробираться к границе.

— У тебя не в порядке нервы.

— Ты права. Я измучился. И все-таки, — сказал он, с надеждой посмотрев на нее, — может, мне сходить к послу?

“Он хочет уйти один”, — подумала Гертруда.

— Нет.

— Ладно, — вяло согласился Рахими. — У нас с тобой только два выхода.

— Первый — бежать. А второй?

— Явиться с повинной…

— Ну, знаешь…

— Ну что “знаешь”? — почти крикнул Рахими. — Мы же в кольце!

Она глядела на его черную, с проседью, крупную голову и вдруг поняла, что он может выдать. Мысль была так неожиданна, что Гертруда остановилась. “Правду говорят, кто прожил много лет в страхе, тот становится невменяемым. Он жил в страхе много лет. Он всего боялся. Боится и сейчас. Он может продать и выдать”. В задании было предусмотрено все, а вот возможность предательства не учли.

Спохватившись, что стоит, Гертруда пошла дальше, Ирадж Рахими с недоумением смотрел на нее.

Оглянувшись, он увидел Игоря.

— Он все время следит за нами, — сказал Ирадж Рахими.

— Этот молодой человек попадался мне в отеле.

Гертруда оглянулась, их догоняла кремовая машина, потом она их перегнала и остановилась далеко впереди.

— Они не спускают с нас глаз, — шепнула она.

Гертруда быстро шла, почти бежала, Рахими едва успевал за ней. Он понял: она на что-то решилась.

Вечером Веденин сказал Игорю с усмешкой:

— Ничего себе совершили мы прогулочку. Посмотрели наших тряпичников-фарцовщиков. А Рахими красивая и бойкая. Как она торговалась с фарцовщиками. Оставляю ее на тебя. Смотри не влюбись. Гуд бай.

— Ты не глупи, Веденин. Все шуточки у тебя. “Оставляю ее на тебя…” — передразнил Игорь.

— Виноват. Мне еще приходить?

— Часов в семь, — подумав, ответил Игорь.

И вдруг покраснел, он вспомнил Семена. Вот так бы, подумав, сказал и Семен. И так бы выговорил Веденину за шуточки и легкомыслие. Вот только на глаза Рахими показывался бы реже.

Игорь и сам не знал, когда и откуда пришло к нему желание подражать старшему лейтенанту. Он спорил с ним дорогой, в поезде, когда сопровождали Рахими, горячился, волновался, делая поспешные предложения, и был убежден, что прав. Но это, должно быть, было все то, к чему привык за первые годы работы, а где-то глубоко внутри уже зрело новое — он не замечал его, а оно проскальзывало и в делах и в поступках, пока только отдельными черточками: а вот здесь, в гостинице, он впервые заметил, что стал спокойнее, вдумчивее и сдержаннее. В Веденине, молодом и неглупом малом, вдруг увидел себя и застыдился, почувствовав, как был горяч.

Он прошелся по комнате, выглянул в окно. Веденин садился в машину, видно было его круглое сильное плечо в темном прорезиненном плаще… Мысли опять вернулись к Рахими.

“А может, они искали не только фарцовщиков. Может, где-то бродил в условленном месте под видом фарцовщика связник?” Игорь тут же отбросил эту мысль, Рахими видели, что за ними следят, и вряд ли стали бы рисковать. Все тут гораздо проще. Они чувствуют, что попали в ловушку, и ищут выхода. Они неспокойны, давно неспокойны. И первым не выдержал сам Рахими. Ну, конечно… Игорь вспомнил, как он ходил вечером по коридору. Игорь видел по глазам: он метался, и что-то решал, и никак не мог решиться. Гертруда была спокойней, но и в том, как она вела себя в последние дни, став молчаливой и вкрадчивой, и в том, как устало глядела на мужа, тоже чувствовалась растерянность. А от растерянности до отчаяния всего лишь короткий шаг. Советские деньги, полученные от фарцовщиков, нужны им были в любом случае — думали ли они до конца выдержать осаду и получить паспорта или бежать.

Игорь вышел в коридор. Дверь в номер Рахими была закрыта. За ней шел разговор. Игорь не разобрал слов, слышно было сплошное: бу-бу-бу-бу… Ему показалось, что Рахими ссорились. Игорь подождал немного, вернулся к себе в номер, закурил. Проанализировав поведение Рахими за день, он сделал вывод: ночью что-то должно случиться. Он вдавил сигарету в пепельницу, достал другую, взял было трубку телефона, но, подумав, положил. Встал, подошел к окну. У подъезда ярко горели фонари, неподалеку на стоянке неподвижно застыли машины. Игорь подошел к телефону, набрал номер.

— Вас слушают, — усталым голосом сказал полковник.

— Василий Степанович, можно к вам?

— Есть что-нибудь новое?

— Есть.

— Приезжай.

Дождавшись Веденина, младший лейтенант уехал в управление.

Игорь высказал свои предположения полковнику и услышал в ответ:

— А я как раз распорядился послать вам подкрепление — трех человек. Возвращайтесь с ними.

Машину вел Харитонов. На заднем сиденье тенями притулились двое. Игорь сел к ним, они потеснились, дав ему место. Не доезжая до подъезда гостиницы, Игорь вышел, машина отошла на стоянку и остановилась.

Семен в машине, не сводя глаз с улицы, ждал сигнала, следил — а вдруг из ярко освещенной двери шмыгнет в сумрак ближней подворотни одна фигура, другая… Сегодня что-то должно случиться. Это было не только предчувствие — почти уверенность.

Семен подумал о Василии Степановиче, он остался в своем кабинете. Когда Семен и Игорь уходили, он встал, проводил их до приемной. В кабинете у Василия Степановича было темно: свет настольной лампы ярко ложился на бумаги и на руки, а лицо оставалось в тени. В приемной лампа была открытой, свет ударил в глаза, Василий Степанович зажмурился. Семен увидел, под глазами у полковника набухли мешки, лицо похудело, крупная извилистая складка пересекла квадратный лоб, Дежурный подскочил к полковнику:

— Машину? Домой?

— Не надо, — вяло отмахнулся тот. — Я остаюсь здесь. — И подняв голову, сказал вдогонку уходящим: — Буду ждать вестей, ребята.

Сейчас Семен представил кабинет и Василия Степановича за столом, часы в приемной, массивные, восьмигранные, с пружинным заводом, бьют и раз, и другой. А сначала восемь раз подряд, потом девять, десять. Василий Степанович прислушался — звонка пока нет… Семен откинулся на сиденье: сообщить пока нечего. Один из притулившихся сзади сказал:

— Размяться бы…

Семен повернулся:

— Устал?

— Да нет. Сидеть тошно.

Говоривший помолчал, потом спросил:

— А они не спустятся на веревке?

— Ты что, дурак? — смеясь, сказал второй, сидевший сзади, — Начитался ерунды…

— Скучно, братцы.