— Че за базар? Харош галдеть, я сказал! Потом трепаться будете, а щас неча порожняк метать, когда рядом серьезные емы обкатывают, в натуре!

Братки тут же затихли. Видно, говоривший пользовался среди них уважением. Даже тип с чесночно-кариесным бленд-запашком отодвинулся от меня, выпустив из захвата шею, и буркнул явно сконфуженно:

— Да тут, Костя, один тип приканал. Он раньше в бригаде Боряна — Вырви Глаза гонял, а потом, когда полбригады положили на разборе, соскочил и притерся к…

— Ты не бубни, — оборвал его Костя, — кто там типа припер? Я сам с ним.

Я шагнул от стены и сказал:

— Это я. Роман меня зовут. Мне Николая Михалыча нужно увидеть.

— Вопросы у тебя к нему или просто по непоняткам отстегиваться будешь? — туманно зарядил мне этот Костя. — Мулю всякую парить?

— Вы просто передайте, что пришел Роман Светлов. Он меня знает, очень хорошо знает.

По узенькому лбу этого Кости пробежали складки, он набычился и пробасил:

— Да ты че, козел, лепишь мне тут? Я тебе че, секретутка, что ли, — передавать? — Он выделил голосом вот это «давать», и я подумал, что Костя не менее тупой и злобный тип, чем эти его гориллы. — Бабы тебе давать будут, лох.

— Да чмо он, бригадир, неча с ним баланду травить, — потянулись голоса, — мы ж его знаем, задротыша. Он, гнида похабная, с шалавами покупными рассекает. Его ж давно срисовали насчет этого, в натуре базарю.

Вся эта занимательная полемика принимала угрожающие повороты. Костя смотрел на меня откровенно неодобрительным взглядом быка, которого дразнят красным. От открыл было рот, вероятно собираясь сказать, что я очень похож на его любимую боксерскую грушу, на которой он отрабатывает молодецкие свои удары, — но не успел. Из кабинета донесся негромкий, чуть нараспев, хриплый голос, услышанный тем не менее всеми:

— Не пыли там, Мефодий. Давай его сюда. Я его знаю, он правильно тебе базарил.

Костя с филологическим погонялом Мефодий захлопнул рот. Братки опять притихли, Костя повернулся ко мне спиной и бросил, не глядя:

— Ну че застыл, как гипс? Сказали тебе, чтобы греб сюды, дятел.

В кабинете за столом сидели трое: Колька Голик в культовом тогда бордовом пиджаке и в темных очках, в которых, помимо понтов, не ощущалось никакой надобности; толстяк, похожий на китайца, со складками на могучей шее и с недобрыми глазами-щелочками, в которых словно затаились два бурава, и плотный, в белой рубашке с длинными рукавами, небритый амбал с нездорового оттенка физией и стеклянными глазами. На его переносице торчала здоровенная бородавка, как у Зюганова. Судя по тому, как этот последний сидел, развалившись в кресле и ковыряя золлингеновским ножичком угол стола, именно он тут чувствовал себя главным. А может, и являлся таковым на самом деле.

— Здравствуйте, дядя Коля, — ляпнул я, но по отсутствию всякой реакции у всей троицы понял, что погорячился и с «дядей», и с «Колей». Ведь меня исчерпывающе просветили в предбаннике, кто, по мнению этой братии, приходится мне дядей.

Небритый, тот, что с ножиком и бородавкой, повернулся к Коле Голику и спросил:

— Это что за малек?

— Да так, — сказал Голик хмуро. — Что тебе, Роман?

— А, это и есть тот Роман, про которого мне бакланили во все уши? — усмехнулся бородавчатый и подошел ко мне. Он оказался мне под подбородок, но в плечах даже пошире меня. — Хороший парнишка. Это он год назад, что ли, валил сутера Клепу?

— Хорошая у тебя память, Котел, — поморщился Голик, — только валили Клепу другие. Но не о том речь. Так с чем ты пришел?

Он смотрел на меня неодобрительно. Было видно, что пожаловал я в самый неподходящий момент, но оставить меня в предбаннике со своими бойцами он тоже не мог, потому что неизвестно, чем бы это кончилось. Я подумал, что нужно говорить как можно короче. Тем более что этот, с бородавкой на переносице; оказался Котлом, о котором в нашем районе легенды ходили. Были толки, что Котел рке на городской уровень выкатывается. Так что…

— Алка пропала, — сказал я.

Он сморщил лоб:

— Какая Алка?

— Моя мать, ну ты, дядя Ко… это… — Я смешался, да еще и бородавчатый с тем, что был похож на китайца, пристально меня разглядывали. — Она пропала. Говорят, уехала с каким-то грузином.

— А я-то тут с какого боку вырисовываюсь? — выговорил он. — Я что, на грузина похож, че ты ко мне-то приперся?

— Так мне Ильнара Максимовна сказала, что…

— Какая Ильнара? — вдруг перебил меня Котел. — Из бля-дюшника?

Меня совсем перекосило, я даже не смотрел ни на кого, когда отозвался:

— Она из «Виолы»… там…

Котел воткнул ножик в полированную поверхность стола и протянул:

— Та-а-ак, Николай! С блядями тебя закружило? Ильнара, Алка… ты что, за этих обсосок пишешься, так, что ли? А если я врубился в расклад, то вот это чмо, — он ткнул пальцем в меня, — тебя просит впрягаться за проститней? Я же слышал, что там братва за дверью базарила, когда этот дрозд сюда при-порол. Он сам блядской масти, так? Может, петушенный уже? А? И ты вот с такими корефанишься, что ли, Николай? Сутеров по наводке гасишь?

— Ты не въехал, Котел, — заговорил Голик. — Тут такое дело: этот парнишка — одной шалавы малец, у которой я заходил болт погреть. Шалава стремная, конечно, но что, у тебя, что ли, Котел, с бабцами на дурняк не таращило? С кем не бывало. Халявная дырка — разве оно плохо?

— Гладко пока говоришь. Ну дальше.

— А что дальше? Того сутера мы по пьяни завалили, в цвет. А вовсе не по указке этого мелкого и его мамаши. Вот и все.

— Так он же к тебе пришел, чтобы ты эту Алку ему отыскал. Значит, не чужое тебе это шалавье отродье, а? — хитро подмигнул Котел. Голика аж перекосило:

— Да ты че, обидеть меня хочешь, Котел? Я ему сыскарь, что ли, мусорская ищейка — искать? Не знаю, чего он там своими мозгенками раскидывал, да только в порожняк он сюда припер. Ты, Роман, иди, Пока цел, и радуйся, что за твою туфту не нашинковали тебя в мелкую капусту.

У меня перед глазами потемнело: и это говорит мне он, Коля Голик, на чьих руках я, можно сказать, вырос? Он что, так боится этого Котла с его понятиями и раскладами, что, дескать, за проституток тянуть западло… что не может меня выслушать, обращается как с нагадившим в неположенном месте щенком!

— Дядя Коля, но ведь Алка… — начал было я в отчаянии.

Зря. Он вскочил, потемнев лицом, и заорал на меня:

— А ну пшел отсюда, чмо! Как будто мне больше разгребать

нечего, кроме как этот гниляк с твоей паскудной мамашей! Мне по барабану, с кем она там в очередку снюхалась — с грузином, с бензином!.. Костя, — повернулся он к Мефодию, — укажи ему дверь, он еще в школе по географии уроки не учил, ебть!

Это «ебть» было все, что осталось от прежнего Кольки Голика, учившего меня матерным словам и грубовато, но заботившемуся обо мне, И я еще не успел понять, что бесполезно переубевдать его в чем-то, как Костя-Мефодий схватил меня одной рукой за подбородок, второй за брючный ремень, приподнял и, поднеся в таком виде к дверям, швырнул в проем. Братки расступились, и я, не устояв на ногах, растянулся на грязном, заплеванном полу. Ремень же, не выдержав рывка, лопнул, и брюки сползли с меня примерно до середины бедра.

— А, — заорал кто-то, — его там, по ходу, козлили влегкую. Штаны слезли. А ну греби отсюда, гнида! Давай!!

На мою голову обрушился ослепительный удар, потом еще и еще. Нашел я себя уже за роковой железной дверью, за ней стоял гомон и грубый смех, а возле меня торчала ухмыляющаяся бритая харя. Увидев, что я открыл глаза, харя радостно выматерилась, а потом я получил такой пинок под ребра, что откатился метра на три.

— Вот так и катись… колобок!

Дверь хрястнула. Я с трудом поднялся с пола, окровавленной ладонью провел по брюкам, наверно, таким образом рассчитывая их почистить, но добился только того, что на них осталась медленно расплывающаяся темная полоса.

— Суки… — пробормотал я, — Твари… ничего… я вам…

А что — я им? Их было много, целая кодла, спаянная по каким-то своим единым правилам, четко разграничивающим, что «в цвет», что «западло». Я и общение со мною было западло. Наверное, потому, что я, как продажная женщина, по сути, торговал собой. Что я сын проститутки. Что у меня был шанс стать одним из них, закрепиться в этой своре и раствориться в ней, став вот такой же обезьяной. А они?