Как по заказу: приснился Грибанько. Дографоманилась. Он почему-то сдавал экзамен по литературе. Как когда-то Костик Все смешалось в доме Обломовых. То есть Облонских. Филологиня!

Сон этот, наверно, в руку. Хотя Грибанько этот, я так думаю, давно <не дописано>

А теперь, мемуарный ЧМОнстр, вам слово.

Немного кокса на руку — это на руку. Каламбур.

Откатываюсь на три года назад, «Бабковщина» проехала по мне, как танк по размокшему от осеннего дождя танкодрому, распахала, оставила следы шрамов как на душе, так и на теле — как тяжелые рваные следы гусениц, танковых краков. Самое страшное, что я была совершенно одна. Наверно, меня спас мой возраст, потому что, думаю, вот сейчас, в двадцать один, я не вынесла бы того, через что мне пришлось пройти тогда, в неполные восемнадцать. Зря говорят, что молодые, юные — это самые уязвимые существа. Ничего подобного, юность — это самое живучее и самое жестокое, что только есть на земле. Я проверяла. Я знаю, что даже Грибанько не смог бы сделать того, что сделала одна из наших девочек, жившая через две комнатушки от меня: она ночью исполосовала свою соседку по комнате, поймала хомячка и засунула его в разрезанный рот этой девушке, еще живой. Хомячок задохнулся, но перед этим он разорвал ей все внутренности. Убийце было столько лет, сколько мне в клинике, где работал Веня Корженевич <перечеркнуто>.

Меня что-то знобит. Меня часто знобит. Это, наверно, от недостатка энергии. Я не могу согреться с тех пор, как меня снял один кандидат наук, жена которого уехала в командировку, на научную конференцию. Говорил со мной о Пастернаке и Бородине. Она неожиданно вернулась, и он, чтобы не запалиться, выставил меня на балкон, на двадцатиградусный мороз. Была метель, которая тысячей обжигающих, колючих дьяволов входила в кожу. Я торчала на балконе целую вечность. Хорошо, что этот кандидат снял меня на час, а не на два или на ночь, потому что в таком случае я бы замерзла. Кричать было бесполезно, любые звуки уносила метель. Когда пришел Грибанько, чтобы меня забрать от этого экспериментатора, я первый раз в жизни обрадовалась, увидев усатую рожу этого ублюдка хохла. Кандидат все-таки запалился, жена видела и меня, и моего суте-ра, и, когда мы выходили из подъезда, я видела, как его, кандидата, вещи вылетают из окна и ныряют в снег. После этого у меня был жуткий цистит, а застуженные придатки я лечила черт знает сколько. Боль при работе была. жуткая, но это никого не вставляет. Можно сказать, тогда я впервые подумала, что анальный секс — это не так уж плохо.

Такие слова на одной странице с Пастернаком — а?

Nota bene: от Грибанько я избавилась через месяц после этого отмораживания моей бабской части на балконе.

Я тогда работала «аптечницей». Типично московская разновидность проституции, изобретенная совсем недавно. В Саратове она вряд ли бы привилась: менталитет не тот. Подумали бы, что издеваются. А в Москве ничего — прокатывало, даже сверх того — пользовалось популярностью. Конечно, Грибанько никогда бы не додумался, что можно так улучшить работу девочек плюс существенно увеличить доходы. Эта усатая сволочь, кажется, бывший капитан славной Советской армии, я, наверно, уже упоминала, когда разглагольствовала о «дедовщине» и «бабковщине». Хотя нет, посмотрела в записи: ничего, не упоминала. Грибанько-то по херу было, когда мы выходили на зимний промысел. Он сидел себе в теплой машине, зыркал своими глядюками, снял ли нас кто, и в зависимости от этого выворачивал свою ворсистую задницу из салона. А на нас ему было по херу, что стоим на ветру, на метели, в холод. Какая чудовищная разница с Генычем! Все-таки, хоть я всем им, уродам, хера бы на эспандеры порубила, все равно нужно признать, что сутер сутеру рознь. Геныч до сих пор мне снится, жутко и страшно, тот «карусельный», бессмысленный «прием». А Грибанько я сама бы с радостью сдала тем Слонам и Валерам-Машкам, а также моему братцу, будь он не в аду.

Об «аптечницах». Вообще «аптечницы» — это чисто зимний промысел. Летом он не нужен, потому что просто незачем.

В кварталах, где мы стояли на съем, работает много круглосуточных аптек. Персонал аптек в ночную смену стандартный: девушка-продавщица и мальчик-охранник. Посетители в такое время тоже определенные, если они вообще есть: мало кому может понадобиться в ночное время и по тем ценам, которые в этих аптеках, что-либо из лекарств. У бабушек-старушек все заблаговременно запасено, корвалолы-валидолы всякие. По ночам в дорогие аптеки, по статистике, ходят преимущественно мужчины, причем не ходят, а подъезжают, причем практически всегда в одиночку. И кто-то из умов, ворочающих бизнесом проститутским, верно, сам совладелец такой аптеки, подумал: а что, если…

Одним словом, вместо того чтобы девочке торчать на морозе и на ветру в не самом приглядном виде — нос красный, зубы стучат, — куда проще зайти в аптеку. Договориться… одним словом, спустя некоторое время после того, как умная голова додумалась до «аптечного» съема, в столице стало популярно следующее: заходит в ночную аптеку мужчина, кивает симпатичной девушке в белом халатике и очках в тонкой оправе, приличествующей medicine woman: дескать, мне вон того лекарства. Девушка поворачивается, чтобы выдать посетителю нужное лекарство, а халатик меж тем как бы невзначай распахивается, и посетитель, охреневая, видит, что под халатиком, собственно, ничего и нет. В зависимости от реакции клиента идет дальнейшая работа с ним. Причем многие, на автопилоте платя деньги за досуг с аптекаршей, точнее — «аптечницей», желают заняться сексом в подсобном помещении аптеки. Там уже заблаговременно стояли диван и кушетка. Мужики обычно были в восторге. Был даже случай, когда один из них, придя покупать «виагру», тут же излечился, потому что ночной сменщицей в аптеке была я, а охранника подменял Грибанько-Ебанько.

«Аптечницами» становились, естественно, только лучшие девочки, потому что далеко не каждый зашедший в аптеку согласится лицезреть под халатиком дряблые сиськи и отвислый живот при полном отсутствии талии. Работали «фигуры», которых определял хозяйский сходняк. Из нашей паршивой конторы, хозяева которой вечно путались в каких-то совершенно ' необязательных гнилых понтах, на «аптечниц» взяли только меня. К вящей ярости всех этих блядей, особенно моей тезки Кати, которая считала себя секс-бомбой.

Теперь здесь, в тепле, положив дневник на зеркало, где отражается мое лицо, зеркало, с которого я только что сняла «дорожку» Роминого кокса — я думаю, что этот «аптечный» съем был очень полезным и для клиента, и для девочек. Во-первых, белизна, тепло и чистота, особенно остро ощущаемые после улицы; во-вторых, сидящее в подсознании многих мужчин сексуальное влечение к, говоря скучным языком, атрибутам медицины. А в-третьих — эффект неожиданности. Ведь, идя в публичный дом или вызывая себе телку на дом, такой мужик уже I встраивает себя на разгульно-блядский лад. А тут, заходя в аптеку, чтобы купить себе пилюли от насморка или дорогущее средство для снятия тяжести в желудке — пережрал на банкете, что ж тут непонятного! — мужчина получает в лоб разрыв такой секс-неожиданности, что теряется и приятно, сладко ошеломлен. Тут можно ломить цену в полтора раза дороже. По себе знаю: соглашаются, а вот если бы я стояла на дороге, и половину вытребованной суммы еле заплатил бы — с кислой миной и выражением лица «как затрахали меня эти гребаные бляди».

Вот такие «аптечницы» имели довольно широкое распространение. Некоторые аптеки обнаглели и выставляли в своих рекламках воззвания типа «Имеются неповторимые средства для полного и безвозвратного (о как!) возвращения мужской Силы!».

Средства — это мы, «аптечницы», одной из которых была я, Катя Павлова.

Конечно, клеить клиентуру тоже следовало в пределах разумного. Если в аптеку, загибаясь, вваливался индивид с выражением непередаваемой боли на лице и требовал лекарство от сердца, то такому, конечно, ничего не предлагалось, кроме нужного лекарства. Похмельные граждане также обрабатывались с трудом, как сырая древесина дуба. Кстати: это выражение любил употреблять мой братец, у него и позаимствовала. Он в ПТУ но профилю столяра учился, пока не сел.