Грибанько заколотился в дверь всем телом, где-то в стороне послышался голос молоденького охранника аптеки, который предостерегал, что не стоит так ломать двери, они не казенные. Глухо звякнул колокольчик, и охранник осекся. Грибанько за дверью тоже как-то странно обмяк и перестал производить шум. Он даже зашмыгал носом, что говорило о его нервозности. Задергался.

— А вот, кажись, и мусора прибыли, — тихо сказал Роман. — Дотянула ты, Катька. Сейчас сюда ломиться начнут.

Послышался чей-то басовый вой, потом мужской голос рявкнул:

— Не гунди, урррод… не полни чашу моего терпения! В КПЗ будешь свои ррррулады!..

Образность речи мента я тогда оценить не смогла. Я сжалась и отскочила к стене, за какие-то ящики, задернутые тяжелой белой тканью. Роман выругался сквозь зубы и прислушался к происходящему там, за дверью, в аптеке. Расколото звякнул колокольчик. Все стихло. Не веря своим ушам, я выглянула из-за ящиков:

— Ушли, что ли?

— Ушли, — сказал он с недоумением, — Я гляну. Ты пока не светись.

Я сказала упрямо:

— С тобой. С тобой пойду. Ты первый.

— А, не доверяешь? — как плевок, бросил сквозь зубы.

В аптеке нас ждала удивительная картина. У разбитой полки, из которой высыпались лекарства, косметические и гигиенические средства, сидел на корточках молоденький охранник и, приложив руку к щеке, раскачивался взад-вперед, как от зубной боли. На полу валялся раздавленный чьей-то тяжеленной ножищей грибаньковский мобильник. Самого сутера не было. Не было и продавщицы, которая, по моим же словам, была похожа на шлюху еще больше меня. Роман круто развернулся на каблуках и, склонившись над охранником, протянул руку, как если бы хотел похлопать его по плечу. Но вместо этого другой рукой сгреб несколько коробок лекарств и положил себе в карман.

— Пошли, — прошипел он мне, — быстрее. Где твоя одежда?

— В машине Грибанько.

— Понятно.

Мы вышли из аптеки. Грибаньковская гнилая «шестерка» стояла в сугробе. Роман коротко выдохнул и локтем разбил стекло, потом вытащил из салона мои шмотки и бросил же на руки:

— Переодевайся.

— Где? — выкрикнула я. — Холод собачий! Может, у тебя машина есть?

— Нет у меня машины. Не обзавелся еще. Накинь пока свою куртку поверх халата и сапоги надень вместо туфель. Сейчас че-нибудь поймаем. Ехать далеко. А то как у Высоцкого: метро закрыто, в такси не содют.

Только оказавшись в такси с молчаливым и, видно, глуховатым водителем (он три раза переспрашивал адрес, а усвоил только тогда, когда уже раздосадованный Роман орал ему в ухо), я несколько пришла в себя. Натянула на себя одежду. Роман при этом пристально меня разглядывал — могу покляться, без всякой примеси сексуального интереса — и сказал:

— Ты еще лучше стала. Не понимаю, как ты могла столько времени торчать в этой прогорклой конторе. И этот мерзкий усатый таракан Грибанько… хуже него, наверно, из людей только твой братец был.

И уставился на меня. Как я отреагирую? Только ничего сенсационного он от меня не дождался. Я, помню, совсем о другом заговорила:

— А если им я нужна была, почему они забрали эту продавщицу? И Грибанько с ней?

— У Грибанько такая рожа, что его просто грех не забрать. А что касается той продавщицы, то, кажется, ты про нее сама сказала, что она похожа на проститутку гораздо больше, чем ты. Вот ее с налету и загребли, она и пикнуть даже не успела. Кстати, у этих продавцов должны бейджики быть. Как ее зовут, эту аптекаршу?

— Не знаю…

— Наверно, тоже Катя, — предположил Рома. — И пока менты разбирались, ту ли они забрали или не ту, мы уже с тобой преспокойно сдернули. Я еще и лекарств на халяву прихватил. От простуды. Тебе, чувствуется, они сейчас не помешают. А менты, сейчас, наверно, со злобы твоего сутера метелят, урода. Ничего, не все ж ему на других приемы рукопашного боя отрабатывать, пора и самому честь знать.

Ехали далеко. Куда-то в Строгино или Алтуфьево, я толком на разобрала. А может, и не туда вовсе, потому что по дороге мела поземка, вьюга обтекала машину, как свирепо пенящаяся горная река — и вообще было удивительно, как водила, при его природной глухоте и тупости, безошибочно находил дорогу. Но я радовалась этой метели. Еще знобило, но согревало сознание того, что вот сейчас никто не сумеет выловить меня из кипящего белого котла зимней метельной столицы. Никто.

Тогда, в то время, Рома жил в пятиэтажке в первой квартире. Еще по Саратову я знала такой тип домов, где первый этаж первого подъезда открывался квартирой номер три. Чудеса совковой архитектуры. Долгое время для меня оставалось загадкой, куда же подевались еще две квартиры, и только здесь, в Москве, я узнала отгадку. Оказывается, две квартиры находились в подвальном помещении, в котором в нормальных домах обычно помещается что-то вроде погреба или склада. Окна этих жилплощадей имели шикарный вид на бордюр на уровне мостовой. Мельтешили ноги.

Вот эти две квартиры и занимал Роман. Первая, однокомнатная, представляла собой склад каких-то вещей, самых разнообразных, от одежды до видеоаппаратуры; по комнате были разбросаны несколько кат<алогов> «Отто». На самом пороге, как помню, валялась вырванная с мясом автомагнитола. Через нее я, собственно, едва и не навернулась, чтобы потом нырнуть в гору хлама.

Лучшее <перечеркнуто> грязь и <не дописано>

Вход во вторую квартиру вел через пролом в стене. Как объяснил мне позже Роман, они и сняли эти квартиры в таком виде, причем по цене нежилого помещения под склад. Квартиры действительно имели жуткий вид: совершенно без сантехники, без ванн, с голыми, обшарпанными стенами, изрисованными разнообразнейшими граффити. Тем более дико во всем этом выглядела дорогущая мебель — диван и два кресла, явно импортного производства, кожаные, черные, новые, в нескольких местах уже прожженные сигаретами. На диване сидели два голых по пояс молодых человека, беспощадно дымили сигаретами, хлестали джин-тоник и смотрели по телевизору глупейший сериал, сопровождая его еще более идиотскими комментариями. Виталик и Алексей. Меня они заметили, еще не обернувшись, поймали мое отражение в огромном, от пола до потолка, узком зеркале, и Виталик чуть нараспев проговорил, распуская пышные усы сигаретного дыма:

— А, Ромео телку надыбал. Прекрасная ночь, леди. Прогреете свои деликатные организьмы перед многотрудной работой?

Рома сказал, что Виталик не понял и что я не шалава, которую он привел для веселого сногсшибательного групповичка. Что я совсем-совсем другая. И лучше выдумать не мог, потерянно отложилось внутри меня. Виталик что-то заблеял и начал длинно и смешно, жеманно извиняться. А потом завел речь про какого-то Тиграна. Затыкать его было бесполезно, тем более что Алексей, он тогда был под «герой», длинно и липко, синхронно с Виталиком, говорил что-то про необходимость организовать в доме такой же унитаз, как у синьора Пабло.

Я тогда подумала, что это он из сериала, я тогда-еще ничего не знала о сутере Кормильцеве, которого эти паны за глаза называли именно так — синьор Пабло.

Хотя нет, я путаю. С Кормильцевым они еще тогда не были знакомы. Это случилось позже, когда я уже с три месяца жила в их конуре. Точнее — конурах. Забегая вперед: унитаз они так и не установили.

Во второй комнате стояли тренажеры «Кеттлер», лавка со штангой и несколько гирь у стены. С ними на момент моего прихода работал Юлик. Мне он приветливо улыбался уже с того момента, как Виталий выдал свою фразу про «деликатные организьмы». Через несколько минут я уже сидела на кухне между Юликом и Романом и пыталась окинуть взглядом выставленное передо мной блюдо бутербродов с ветчиной, сыром и зеленью. Роман сказал, что больше ничего предложить не может, потому что газовая труба накрылась и готовить жратву не на чем.

— Как же вы тут живете?

Юлик загадочно улыбнулся и ответил:

— А мы тут не живем, а только ночуем. Точнее — днюем. Ты вообще наткнулась на уникальный случай, когда мы все дома. Обычно по ночам у нас разъезды.