«Хорошо, что я не в Берлине, рейхсканцелярии, а в ставке. Это я удачно пока кручусь. По крайней мере, тут народа меньше, все же ставка верховного главнокомандующего. Ох, и накомандую им, дайте только срок! Но нужно что-то начинать делать, а то заподозрят!»

Андрей заворочался от дурного предчувствия. В голове крутилась фраза из анекдота — «никогда Штирлиц так не был близок к провалу». И тут же помимо воли хихикнул, припомнив другой анекдот из этой же серии. Мюллер со Штирлицем сидели на берегу канала Шпрее на травке. Глава гестапо припомнил родные березки в Рязанщине, штандартенфюрер грустил о любимых белых ночах в Ленинграде. Так они и сидели, пока Мюллер не сказал: «А может, фюрер тоже наш человек?»

Родионов чуть не подавился смехом, но тут его осенило. Гитлер же в Первую мировую войну на Западном фронте рядовым солдатом воевал, и если он сейчас захочет к войскам выехать, никто не удивится.

«А так как поездка будет полевой, то лишний народец за мной не потянется, я их просто с хвоста срублю. Так-с! А ведь это выход! Надо немедленно рвать когти завтра утром. Вечером совещание как раз, поставлю перед генералами вопросы и свалю с рассветом. Решено, так и делаю».

Андрей приподнялся и сел на диване, отвалившись на спинку. Ему захотелось закурить до ломоты зубов. Чтобы отвлечься от назойливого желания, он посмотрел на приоткрытую дверь, за которой дежурил его главный адъютант, и громко произнес:

— Шмундт, Шмундт!

Кале

Генерал Гудериан напряженно всматривался в бинокль — картина развернувшегося сражения ему сильно не нравилась. В Кале второй час шел ожесточенный уличный бой между 10-й танковой дивизией и упрямым английским гарнизоном.

Нужно было решить вопрос по перегруппировке частей — вот только где взять подкреплений?! Под его началом три танковые дивизии и отдельный полк «Великая Германия» и два объекта для штурма — Булонь и Кале, а на Дюнкерк нужно наступать не менее чем двумя дивизиями.

Будь у него еще дивизия инфантерии, он бы тогда предоставил пехоте вести штурм города и старой крепости: танкистам и моторизованным частям на улицах Кале не место, они нужны для наступления на Дюнкерк, до которого один яростный бросок его панцеров. Хорошо, что Булонь может быть взята к вечеру, тогда можно будет освободившуюся тяжелую артиллерию корпуса перебросить под Кале, сломить наконец сопротивление британцев.

— Майн герр! — за спиной послышался взволнованный голос старшего офицера штаба майора Венка. — Вам телеграмма из ставки фюрера.

Гудериан поморщился, от начальства всегда следует ожидать неприятностей, но взял пакет, надорвал жесткую бумагу. Достал листок и впился в него взглядом. По мере чтения лицо генерала вначале разгладилось, потом на губах заплясала еле уловимая улыбка.

— Майор, немедленно передайте мой приказ генералу Шаалю — пусть выводит дивизию из Кале, оставив там полк мотопехоты. Через два часа сюда подойдет весь «лейб-штандарт Адольф Гитлер», вот ему и приказано заняться штурмом города и цитадели.

— Есть, мой генерал! — Венк козырнул, развернулся и тут же стал отдавать распоряжения связистам.

Гудериан склонился над расстеленной картой, сделал пометки карандашом, затем посмотрел на адъютанта.

— Вальтер, немедленно передайте оберсту Нерингу — 10-я танковая дивизия перебрасывается к Бурбужвилю, а генерал Кирхнер со своей 1-й панцер-дивизией атакует по побережью от Гравлина. Обеим дивизиям идти на Дюнкерк, не считаясь с потерями. Вторым эшелоном пойдет 10-я танковая с полком «Великая Германия». Начать переброску тяжелой артиллерии от Булони немедленно, она нужна под Дюнкерком. Да-да, под Дюнкерком. А Кале пусть берет «генерал» Дитрих со своими эсэсовцами.

Гудериан саркастически хмыкнул сквозь зубы, «производя» группенфюрера Дитриха в не положенный тому армейский чин. Хайнц, как и большинство генералов вермахта, критически и настороженно относился к появлению полевых войск СС, или ваффен СС, как их называли, в отличие от обычных эсэсовцев.

Стремление Гитлера обзавестись собственной гвардией он не разделял — армия должна быть едина, и создание эсэсовских частей могло подорвать доверие между вермахтом и фюрером как верховным главнокомандующим.

К тому же в СС не имелось настоящих генералов, пропитавшихся духом на службе в рейхсвере, за исключением Хауссера. От вчерашних мясников или лавочников, нацепивших генеральские мундиры, пользы мало. Вследствие их бестолковости растут только потери среди эсэсовцев, этих отчаянных парней и превосходных солдат, которые в рядах обычных дивизий принесли бы намного больше пользы.

«Фельзеннест»

— Мой фюрер, к вам генерал Манштейн!

Голос Шмундта вывел Андрея из размышлений. Он искренне удивился — умеют работать, собаки. Вот что значит знаменитый немецкий порядок — орднунг: за пять часов нашли «лучший оперативный ум вермахта» и сюда доставили. Хотя какие тут, в Европе, расстояния, не больше часа-двух лететь, да пара часов на поиски и сборы. Ну, еще полчасика доехать с аэродрома.

— Мой фюрер!

Чеканным шагом в кабинет вошел пожилой генерал с седыми висками. Вытянувшись, словно кадет перед офицером, он цепко впился глазами в Андрея, прижав ладони к лампасам пропыленного, несмотря на следы пущенной в ход щетки, мундира.

— Я рад вас видеть, генерал, — Андрей подошел к Манштейну и протянул ему ладонь — рукопожатие было крепким. Они обменялись взглядами, и в глазах генерала Родионов сразу увидел, как волнами плещется безумная надежда, ожидание чего-то главного для своей жизни. И боязнь в это поверить, ошибиться.

— Вы разработали план «Гельб», генерал! — нейтральным голосом произнес Андрей, как бы констатируя факт. — И привели наши войска к успеху. Союзные войска рассечены, танки Гудериана вышли к Ла-Маншу на большом протяжении. Они уже у Кале. Генерал Рундштедт предлагает приостановить наступление для перегруппировки войск. Я считаю, что это позволит англичанам зайти в Дюнкерк, укрепиться там и потом организованно вывезти свою армию.

— Мой фюрер! Это… — генерал прямо поперхнулся словами. Его лицо за секунду покрылось дивными багровыми пятнами возмущения. Глаза метали молнии, только присутствие Гитлера сдержало Манштейна от непарламентских выражений.

— Нет, мой милый Эрих, — мягким голосом отозвался Андрей, подпустив погуще меда — немецкая генеральская среда, как он и надеялся, оказалась тем еще террариумом, шипящим и ползающим. А ведь Рундштедт был его командующим раньше, с рук, как говорится, кормил. — Это просто ошибка! Что намного хуже! Мне нужен ваш совет, генерал. Взгляните на карту и оцените, к чему приведут два дня приостановки наступления, которые требуют от меня для перегруппировки.

Манштейн прусским шагом подошел к столу, склонился над разложенной картой. Думал целую минуту, а когда повернулся к фюреру, Родионов увидел, как его подбородок вздернулся в предвкушении триумфа.

— Приостановка губительна, мой фюрер. Наоборот, надо отдать приказ и о занятии Дюнкерка, и о наступлении на Сомме, с обходом Парижа с запада, как раньше предлагал Шлиффен.

— Я разделяю ваше мнение, генерал. Более того, я считаю, что интриганы из ОКХ поступили с вами несправедливо, даже подло, Эрих! Они живут старыми представлениями о войне и до сих пор в отличие от вас не поняли, что появление мотора, танка и авиации позволило перевести искусство войны на более высокий уровень. А потому планирование операций и их проведение должно выполняться только теми генералами, кто понял это и принял, такими, как вы. Я не могу дальше вручать германскую армию невеждам!

Андрей сам удивился внезапной вспышке злобы. Почему-то в эту секунду искренне возненавидел Гальдера, которого не знал. «Значит, эмоциональная составляющая Гитлера, — подумал он, — может влиять и на мой разум в его теле. Как интересно!»

Манштейн прямо на глазах стал выше ростом, напыжился — как же, сам фюрер признал его гений. Андрей мысленно ухмыльнулся — пусть так считает этот недобитый гитлеровец, чьи мемуары были прочитаны в свое время.