Ведь такая глубокая модернизация делала «четверку» ничуть не слабее «Пантеры» и по вооружению, и по бронированию, но при массе чуть ли не вдвое меньше, а значит, и при намного меньшей цене.

Тем более что этот танк отработан в производстве, надежен, хорошо ремонтируется, в отличие от «кошки», что страдала множеством «детских болезней» и пороков, среди которых одни катки, поставленные в шахматный ряд, чего стоят: стоит зимою забиться туда грязи и прихватить ее утренним морозцем — и все, баста, карапузики, кончились танцы — чтобы сменить поврежденный каток из внутреннего ряда, нужно снять несколько внешних, что вызывало совершенно искреннюю и яростную ругань танкистов в адрес конструкторов.

Так что, как ни крути, но «Пантера» была явно не нужна, а вдвое большее число «четверок», которые можно изготовить вместо нее, принесло бы на поле боя более внушительный эффект. А он собственными руками, сам того не желая, исправил эту ошибку!

«Ну, куда ты полез, им же палец в рот не клади — творческие ребята, да еще с всосанным с детства стремлением к порядку!»

Андрей скривил губы и огорченно взмахнул рукою, процедив сквозь зубы в свой адрес сакраментальную русскую премудрость, пережившую века:

— Хотели как лучше, а получили как всегда…

И тут же получил в спину ликующие слова обрадованного сверх меры Гудериана:

— Вы правы, мой фюрер, — получилось гораздо лучше, просто отлично, как все то, за что вы беретесь!

Андрей остановился как вкопанный, переварил полученное и, впав в задумчивость, пробормотал:

— Вы на кого стали работать, Штирлиц?!

Рим

— Чтоб ему живот вспучило! Чтоб язык лживый отсох! Да чтоб окривел этот Адольф!

Бенито Муссолини вскричал раненым зверем, в буйной ярости хлопнув крепкой ладонью по столу, и, подумав секунду, добавил с нескрываем злорадством:

— На оба глаза!

Представив окривевшего рейхсканцлера в своем богатом воображении, дуче невольно хмыкнул — такое зрелище было бы незабываемым, стоит посмотреть. И гневный пар, найдя выход, схлынул, оставив место только огорчению от деятельности германского коллеги по установлению в Европе «нового порядка».

Известия из Северной Африки не радовали — войска, эти неукротимые львы на парадах, позорно драпали, смешав Муссолини все планы, которые были наполеоновскими, с большим размахом и легкостью необыкновенной им продуманные.

Ах, как все хорошо начиналось!

А все эти бездари в расшитых золотом погонах не могли победить при столь чудовищном перевесе в их пользу — в людях впятеро, в артиллерии в три раза, в танках в два. И с такой силищей в первую неделю они углубились в глубь Египта на пару десятков километров и встали там как столбы, намертво!

Но даже такого куцего продвижения хватило, чтобы дуче отдал приказ провести в октябре оккупацию Греции. Муссолини очень торопился захапать как можно больше до капитуляции Англии, чтоб потом на мирных переговорах выторговать Италии лучшие условия: если не всю Элладу, то по меньшей мере оставить за собою Ионические острова, которые семнадцать лет назад чуть не стали итальянскими.

Проклятые англичане вкупе с французами, боящиеся его успехов, заставили с них уйти, удовольствовавшись жалкими крохами контрибуции!

Теперь такого афронта уже не выйдет, и он наложит свою крепкую руку на Крит, да и на британский пока еще Кипр, чтобы все крупные острова Средиземного моря стали частью «Великой Италии», а само море превратилось в «итальянское озеро».

Но все планы полетели к чертям, эти бездельники не только не заняли Египет с вожделенным Суэцким каналом, но уже оставили чуть ли не половину Киренаики, а там и Бенгази сдадут и шустро покатятся к Триполи, отдавая британцам Ливию.

Удержать северную африканскую колонию без помощи было невозможно, и он попросил ее у Гитлера, чисто по-товарищески, как оплату за ту непревзойденную доблесть, что показали итальянцы в альпийских боях с французами.

На действенную помощь он не рассчитывал, так и вышло — прибыла всего одна танковая дивизия, и ту перебросить прямо в Тобрук не получилось — порт постоянно бомбила английская авиация, а на море господствовал Королевский флот.

А потому в Киренаику направлялась лишь часть сил одной бригады, что разгружалась в Триполи, а другая растянулась тонкой кишкой эшелонов от Неаполя до Вены.

Перебазирование эскадр страшных для английского флота пикировщиков «штукас» шло преступно медленно, что еще раз свидетельствовало о том, что Гитлер придерживается коварного плана обескровить итальянцев, дабы потом вырвать честно захваченную добычу.

Ну не шакал ли, что крадет кусок мяса из лап израненного льва?! Мерзавец, каких свет не видел!

Какая уж тут Греция, если недобитые немцами галлы сосредотачивают свои войска и корабли в Африке и на юге Франции, желая оградить свои интересы от его законных притязаний на Тунис и Корсику.

Гитлер не только не запретил им иметь армию, но и позволил держать под ружьем два десятка дивизий, и даже заключил с этим старым упрямцем маршалом Петеном военное соглашение.

Министр иностранных дел Германии фон Нейрат щедро дает европейским странам гарантии, и даже независимость оккупированным ранее государствам возвращена, да еще требует поступить так же и его, выведя войска из честно завоеванной Албании.

Какая наглость!

Гитлер — прохвост выдающийся — себя выставляет радетелем за «Европу без войн, за новый порядок и объединение», а Италия, желающая укрепить свою империю, начинает выглядеть «исчадием ада». Ну и как после этого называть рейхсканцлера прикажете?!

Бенито Муссолини смял листок бумаги и швырнул папку с документами на пол, громко воскликнув, плюя гневом и слюнями в адрес немецкого выскочки, что с ним торгуется как завзятый еврей, да еще сцепив при этом на его горле свои заскорузлые пальцы:

— Мерзавец и прохвост!

Варшава

— Политики, доведшие Польшу до катастрофы, снова у власти. Какие же выкрутасы делает история?!

Из окна вагона Андрей хорошо видел большую группу людей, стоящих на платформе. Здесь собрался весь польский политический бомонд в хорошо пошитых костюмах и пальто, в шляпах и котелках.

Среди политиков выделялись несколько генералов — в шинелях и четырехугольных фуражках, так называемых конфедератках или рогатувках, как их называли горделивые паны.

Лица поляков выражали непонятную смесь облегчения, радости и настороженного страха, слишком неожиданным стал для них переход от оккупированного генерал-губернаторства до независимой, но не Речи Посполитой, а новой Польши.

— Заварили кашу, такая крутая вышла, что ложка в рот не лезет, — сквозь зубы пошутил Андрей, потом растянул губы в самой приветливой улыбке, согнул в локте руку.

Но, дабы не вводить себя в искушение и не показать панам неприличный русский жест (что было бы с его стороны грубой и неуместной политической ошибкой), он повернул к ним ладонь и чуть помахал ею, как бы прощаясь, чисто в брежневском стиле.

Паны разом зашевелились, оживились, глядя на такое радушное поведение Гитлера, но держали знаменитый панский гонор — руками не махали и ответных приветствий не кричали.

Штатские попрощались по-разному — кто вежливо приподнял шляпу, кто заметно кивнул при этом, министр иностранных дел Бек даже поклонился. Его примеру последовали многие поляки, продолжая держать шляпы в руках, чем напомнили Андрею вежливых до приторности самураев. И с чего бы это?

Генералам было проще — военный министр Кутшеба, в прошлом бывший командующий армией «Познань», возглавлявший оборону Варшавы в горячие дни сентября 1939 года, четко взял под козырек, что тут же проделали и другие военные из его окружения.

Пожалуй, только военные хоть и хмурились притворно, но были искренне рады приезду главнокомандующего еще вчера враждебной армии — с января следующего года Польше разрешалось воссоздать свои вооруженные силы…