За три месяца он на собственном кителе, где застыл одинокий Железный крест за Первую мировую войну, полностью убедился в нарочитой «скромности» фюрера.

Все остальные немцы, особенно штатские «товарищи», что, нацепив форму, любят всячески демонстрировать свою воинственность, увешивались орденами, крестами, медалями, жетонами и значками, как рождественские елки игрушками. Не хватало только обозначить на бляхе группу крови или дату потери девственности. Вот был бы значок!

Последние чеканились по любому случаю — от партийного съезда в каком-нибудь гау Баден до общества любителей истинно арийских марок. И не просто выпускались в честь столь памятных событий — их были обязаны носить на своих мундирах партийные, государственные и общественные функционеры, или «фюреры», как они любили себя называть, добавляя к «вождю» либо свой чин, либо должность.

Звучит-то как — «штурмфюрер СА», то есть штурмовиков, чьим номинальным главой был сам Гитлер.

Надобность в них сейчас полностью отпала, и приведшие к власти нацистов молодчики в коричневых рубашках пребывали даже не на вторых, а на третьих ролях, уступив первенство СС. Но их не разогнали, до сих пор горделиво таскались, даже адъютантов представили в рейхсканцелярию.

— А может быть, того… Эти парни эсэсовцам завидуют вчерную, до сих пор шипят, что их не оценили…

Мысль явилась неожиданно, моментально став очень привлекательной. Ее следовало хорошо обдумать и принять взвешенное решение.

Еще бы, ведь ничто не сближает так, как один общий враг. А без союзников ему никак не обойтись, хотя армейские генералы вряд ли будут против. Но тут ему следует постоянно помнить, что любая палка завсегда о двух концах…

Лондон

— Годдем!

Сон накатился внезапно, Уинстон Черчилль даже не помнил, как задремал в удобном кресле.

Последние шесть дней, с момента начала мощного воздушного наступления нацистов, он спал очень мало. Даже любимый коньяк, ежедневно выпиваемый в неимоверных количествах для любого джентльмена, привыкшего к лошадиным дозам бренди, не помогал снять накопившееся чудовищное напряжение.

Проснулся толчком и сразу же стряхнул с себя остатки сна. Премьер-министр Великобритании бросил короткий взгляд на большой циферблат — полчаса отдыха оказалось вполне достаточно, он чувствовал себя порядком отдохнувшим. Губы привычно чмокнули — дремать с потухшей сигарой в зубах стало для него обычным делом.

— Грязные немцы!

Ругательство в адрес заклятого врага превратилось в привычку, но теперь с немалым чувством облегчения.

Напряженное ожидание закончилось — два последних месяца каждый житель Англии жил как на вулкане, ежедневно с затаившимся дыханием вслушиваясь в сообщения радио, которое должно было объявить о начале вторжения новых гуннов.

Бомбардировка шла уже две недели, но пока истребители Королевских ВВС справлялись с отражением массированных атак германской авиации. Пока… Тевтоны продолжали бросать все новые и новые эскадры, и потери «харрикейнов» и «спитфайров» стремительно росли, уже значительно перекрыв выпуск новых истребителей.

Но главное не в том: самолеты — это чепуха, расходный материал, а вот возместить потери опытных летчиков оказалось чрезвычайно трудным делом. Не бросать же в бой неоперившуюся молодежь, что станет легкой добычей матерых асов Геринга?!

Выручили, как всегда, союзники — польские и французские пилоты отчаянно сражались в британском небе, давая столь необходимое время для подготовки англичан — воздушное наступление немцев будет продолжаться еще не меньше недели, а затем последует высадка десанта.

— Годдем!

Черчилль пыхнул раскуренной сигарой. Мысли текли быстро, как вода в горных шотландских ручьях.

Неделя еще есть, никак не меньше. Нацистам пока не до высадки, она будет бессмысленной, пока не захвачено полное господство в воздухе, без этого огромное скопище лоханок, что собрано во французских и бельгийских портах, не более чем плавающие щиты для пристрелки орудий британских крейсеров и эсминцев.

— Так что неделя есть, не меньше, — пробурчал Черчилль, хорошо пыхнув сигарой, вспомнив, что за последние месяцы не выпускал ее из губ.

Нет, единственный раз пришлось вытащить ее изо рта — это было в подземном командном бункере истребительной авиации, где на огромном столе, изображавшим южное побережье, молодые девушки в военной форме двигали указками силуэты самолетов, показывая наведение истребителей радарами. Это укрепило дух премьер-министра настолько, что он тогда не пожалел, что его заставили вытащить из губ этот курительный атрибут.

— Неделя у нас есть, — с задумчивым видом пробормотал Черчилль, чуть громче повторив: — А потому следует еще лучше подготовиться.

На этой мысли он ощутил приступ дремоты и решительно прикрыл глаза — не в его годы полуночничать, как это делает в Москве Сталин или Гитлер в Берлине. Впрочем, бесноватый Адольф, как сообщила разведка, ведет уже почти нормальный ночной образ жизни, прекратив с июня свои ночные бдения.

А потому и ему самому нужно поспать, и столько, сколько требует тело, ведь разбудить его могут только в двух экстренных случаях — если Советы нападут на рейх, что невероятно само по себе, либо немцы начнут высадку на остров.

Па-де-Кале

— Ох… Э-г…

Баржу резко подбросило вверх, затем швырнуло на бок, и тут же палуба полетела куда-то вниз, стремительно проваливаясь под ногами, будто табуретку из-под ног висельника безжалостно выбили.

Желудок моментально подскочил комком к горлу, и гауптштурмфюрер СС Курт Майер, русоголовый и плечистый парень, каким по завету фюрера должны быть все немцы, непроизвольно согнулся в три погибели, содрогаясь всем телом в жесточайшем приступе рвоты. Чувство жгучего стыда полоснуло клинком по сердцу — «я сейчас как какой-нибудь француз, налопавшийся живых лягушек».

Но мысль тут же сгинула, растворился и стыд, окаченный соленой морской водой, — офицера в очередной раз вывернуло наизнанку, и желчная горечь, истекшая из пустого желудка, только добавила тошноты.

— Майн готт…

Эсэсовец с детским всхлипом отер рот рукавом и, к вящему стыду, подумал, что не к лицу истинному арийцу призывать на помощь Всевышнего. Он одернул себя — переход через Ла-Манш только начался, что впереди ждет, никому знать не дано.

— Лучше атаку «Матильд» отразить, чем в этой скорлупе плавать. Ведь так, Курт?

Сбоку раздался голос обершарфюрера Панцига — в СС всячески насаждались товарищеские отношения между офицерами и солдатами, чего не могло быть в армии, вскормленной на прусских традициях, по определению.

А потому эсэсманы, как бы подчеркивая свое особое положение, обращались либо по званию, либо по имени, и без этого холодного «герр» — то есть господин. Тем паче смешно обращаться так было сейчас, на этом облеванном и залитом соленой водой большом баркасе. Впрочем, так именовал его Майер, не в силах классифицировать данное суденышко, которому они сейчас вверили свою судьбу.

— У, вылупился, — прошипел Панциг. — Тоже мне, «морской волк»!

— Оставь, Альфред. Старик свое дело знает. Лишь бы до берега добраться… А там плевать. И на пулеметы «томми», и на их танки!

В несколько приемов гауптштурмфюрер с трудом вытолкнул слова из глотки, снова борясь с подступающей тошнотой, и покосился на моряка, что крепко стоял у руля, зажав зубами трубочный мундштук.

Казалось, что этот призванный из резерва старик (а как называть его прикажете, если он чуть ли не втрое старше любого эсэсовца, что страдал от качки морской болезнью) совсем не обращает внимания на то, что на палубу суденышка сейчас «травят» три десятка молодых парней. А еще столько же имеют землистые лица и выглядят ничем не лучше, чем их ротный командир.

Вот только офицер кожей чувствовал, что старик весьма едко ухмыляется в седую шкиперскую бородку, видя страдания «сухопутных крыс», но ничем не показывает своего к ним отношения.