Тело чувствовало приятную обволакивающую теплоту, расслабляющую, такую, как любил у себя дома, в маминой ванне. И еще он впитывал в себя приветливое журчание воды, что не по-немецки щедро лилась из большого латунного крана, наполняя большую ванну.

Андрей Родионов полулежал, привалившись спиной к нагретому металлу, и блаженствовал, закрыв глаза. Ровно сто дней тому назад (кто бы мог подумать) он очутился в этом безумном, насквозь незнакомом для себя мире, в котором его отец только-только пошел в школу.

И угораздило обычного московского студента, недоучившегося историка, провалиться в прошлое на полвека с лишним, тем паче прямиком попасть в тело самого ненавистного для него на земле человека — «бесноватого» фюрера Третьего рейха.

— Натворил ты дел, Адольф Алоизович, — пробормотал Андрей, удобнее устраиваясь в ванне, и медленно открыл глаза, не в силах поверить в то, что с ним случилось.

Ведь тогда пришел он в себя в этой лохани — на стене висело зеркало, которое он разбил в приступе ярости, а на вешалке — все тот же, знакомый всему миру, серый мышиный мундир цвета «фельдграу».

А до того были долгий бег, с колотьем в боку, тяжесть АКМ в руке и темная свинцовая гладь останкинского пруда, куда Андрей Родионов с трудом добрался после жуткого разгрома восставших темной октябрьской ночью у здания телецентра в далеком, не дожить и не дотянуться, 1993 году.

— А ведь этого уже может и не быть, — пробормотал он, снова прикрывая глаза.

Андрей не спал, даже дремота не наваливалась под ласковое журчание воды. Какой тут сон, если сегодня поутру случится то, чего ожидал с нарастающим волнением все эти долгие и одновременно до ужаса короткие дни, — а как иначе, если времени на подготовку столь сложной военной операции было до прискорбности мало.

Но случилось то, что в той истории не произошло, хотя определенные усилия немцами принимались. Сегодня, буквально через пару часов, словно открывая для англичан новый «учебный год», вермахт доберется, наконец, до чопорной Британии, и на этот проклятый остров, не знавший вторжений врага со времен Вильгельма Завоевателя, высадятся германские войска.

— Вы на этом берегу, а мы на том…

В мозгу у Родионова неожиданно всплыли строки из полузабытой песенки одного кинофильма про трех английских джентльменов, роли которых исполняли замечательные советские актеры, что с собакою в одной лодке отправились путешествовать по Темзе.

— Вот так вы и воевали все эти века, джентльмены, находясь на своем берегу в полной безопасности и мутя воду во всем мире. Теперь, право слово, получите за все «хорошее», что в мире натворили!

Губы свела злая гримаса. Сам Андрей на дух не переваривал наглов — так он называл англичан, привыкших творить на всех континентах что только им заблагорассудится.

Еще хуже только янкесы — у тех от вседозволенности вообще башню конкретно сносит. Ведь, как ни крути, что в Германии, что в России, хоть какая, а все-таки идея есть, как мир обустроить, пусть плохая, даже жестокая — но усилия государства, да и большей части народа, направлены именно на развитие общества.

В США и Англии все мировое устроение крутится только вокруг одного, даже трех постулатов — деньги, деньги и еще раз деньги. А все эти досужие разговоры о свободе, словоблудиях и прочих «либеральных ценностях» лишь действенный инструмент для эффективного вышибания из лохов, всяких там славян, негров, азиатов, «латиносов» и прочих народов, еще не «приобщенных к великим достижениям западной демократии», «рыжья», «гринов», «бабла» и «капусты».

В том же рейхе сейчас вообще сплошной социализм строят, о котором даже в смутные перестроечные года только мечтать было можно. Поддержка материнства и семьи такова, что представить трудно.

К великому изумлению Андрея, оказалось, что в рейхе даже аналог «матери-героини» имеется — голубой крест в золоте на шейной ленте за рождение восьми и более детей — это первая степень, а вторая и третья, в серебре и бронзе, за 6–7 и 4–5 детей соответственно. И выплаты значительные, чуть ли не полные пенсионы от государства.

Церковь, конечно, в загоне, впрочем, как и в СССР, но так немцы же лютеране, с них еще станется. Зато за педерастию в Германии запросто в тюрьму сажают, без излишних разговоров, о педофилии и наркомании сном-духом не ведают, ибо за такое токмо смертная казнь предусмотрена или очень длительное содержание в концлагере при «смягчающих обстоятельствах». Куда уж тут сталинскому ГУЛАГу, где «машек» со «скамейками» широко используют всякие «социально близкие» режиму уголовники?! Тевтоны этим делом не заморачиваются — зеленый треугольник такому хмырю на полосатую робу моментально пришивают, и марш в каменоломни, под суровый надзор неулыбчивых зверей из «тотенкомпф».

Но живут немцы почти припеваючи, несмотря на войну! В магазинах все есть, и отнюдь не по карточкам. В детские сады малышей запросто устроить можно, мест в достатке и забота о детишках не показная. С многодетных семей вообще никакой платы не берут. И по трущобам германские работяги не ютятся.

Впрочем, как из германского посольства постоянно сообщают, в Москве ситуация потихоньку начинает поворачиваться к лучшему, и, как недавно сказал «лучший друг физкультурников», «жить стало лучше, жить стало веселее». И в этом есть большая доля правды.

По крайней мере, политика интернационализма всяко лучше того оголтелого нацизма, что царит в Германии. Немцы словно с катушек съехали на своих расовых бреднях, выбить которые было просто немыслимо, особенно в еврейском вопросе. Хотя кое-какие меры Андрей принял, чуть затронув расовые, направленные против евреев, Нюрнбергские законы и переложив ответственность (мало приятного будет, если партайгеноссе дружно завопят, что, дескать, «царь-то не настоящий») в том на своего заместителя, толстого борова, наци № 2 — Германа Геринга. Сволочь порядочная, но энергия иной раз прямо ключом бьет.

— Надо со Сталиным договориться, война абсолютно не нужна, категорически — только в угоду «союзникам», что в прошлом столько гадостей наделали, — задумчиво пробормотал Андрей, устраиваясь поудобнее. Горячая вода баюкала, клонила в сон…

Па-де-Кале

— Вот оно каково, секретное оружие рейха, — пробормотал сквозь зубы лейтенант Готфрид Леске, видя, как в ночном небе, освещенном лунным светом, словно серебряный дождь пошел. Нет, скорее тропический ливень сплошной стеной, настолько все сверкало кругом.

Вот уже две недели люфтваффе вели ожесточенную борьбу в небе Британии. Страшная схватка оставила немало зазубрин на сердце летчика, а горечь потерь не смог заглушить даже вожделенный офицерский чин, к которому его представили еще за июньские бои во Франции.

Вездесущие английские истребители «Спитфайр» и «Харрикейн» жалили очень больно — каждый день сбивали кого-нибудь из неуклюжих «хейнкелей». Потери в воздухе просто огромные — состав бомбардировочной группы был сокращен чуть ли не вдвое.

— Теперь вы свое получите!

Глухая угроза, похожая на рычание голодного пса, у которого потянули из пасти заветную косточку, сама по себе несколько успокоила нервничающего пилота.

Эти чертовы радары позволяли англичанам атаковать немецкие самолеты даже в ночном небе. И пусть потери при лунном свете были на порядок меньше, чем при солнечном, но все равно мало приятного. Мысль о том, что и тебя могут сбить, и ты будешь падать в горящем самолете на землю, заостренным колом вбивалась в мозги каждого летчика.

Однако несколько часов тому назад на аэродроме раскурочили многочисленные ящики, находящиеся под надежной охраной, что не могло не вызвать самый жгучий интерес и больше недели словно магнитом притягивало внимание всех экипажей.

Они породили массу слухов — даже ходили разговоры, что в ящиках находится новейшее навигационное оборудование или новые бомбы.

Сам Леске только посмеивался, слушая досужие беседы. Во-первых, никто не станет хранить дорогостоящие приборы в штабелях, да и специалисты должны были бы немедленно начать его установку на самолеты. Но таковых в авиагруппе не появилось.