Никитин оторвался от писанины и посмотрел в раскрытое окно, в которое врывался прохладный морской воздух. На рейде виднелись красивые силуэты двух новейших советских эсминцев — флот, как знал полпред, уже начал морскую блокаду прибалтийских стран. А так почти мирная картина — транспорты стоят у причалов, жаркий полдень, прогуливающиеся по набережной люди — вот только береговых батарей не видно. Но кто ж в Москве будет считать здешние мифические пушки?

«Объявлен сбор Кайцелита. Все перечисленные мероприятия направлены, безусловно, против СССР: из отдельных разговоров можно вывести заключение, что создания единой армии численностью до 1 млн человек требуют от «Балтийской Антанты» Англия и Франция».

Полпред усмехнулся — население всех трех прибалтийских стран не имело и шести миллионов, и мобилизовать столько народу они не смогли бы, призвав даже ветхих стариков и старшеклассников. Но тут важна была сама круглая, а потому и устрашающая цифра.

Да и Англии с Францией сейчас не до Прибалтики: войска первой сдались, а второй — разбиты, немцы уже у Парижа. Нет, англофильские настроения среди эстонцев и сейчас были, но слабые, еле слышимые.

Зато на Германию стали надеяться многие, только и велись разговоры. Вот только немцы сейчас союзники СССР, а потому надежды на них у местных буржуев абсолютно беспочвенны.

«Фельзеннест»

— Послушайте, Риббентроп, перестаньте волноваться! Дышите глубже!

Андрей осадил министра иностранных дел, что напомнил ему знакомые строчки любимого поэта — «он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс».

— Большевики два месяца топтались перед финскими дотами, вот и отвечайте, что переброска наших дивизий есть не что иное, как форма замаскированной помощи! — утешил министра Андрей и представил, как вытянется лицо Сталина от такого замаскированного оскорбления. — Меня другое беспокоит — от военных действий большевиков может пострадать немецкая диаспора, которая проживает в прибалтийских странах. Сколько там немцев?

— Более трехсот тысяч, мой фюрер! — тут же ответил Риббентроп, подобострастно, другого слова не скажешь, посмотрев на Андрея.

— Я не желаю, чтобы кто-то из немцев погиб, а потому можете легонько намекнуть послу, что у нас найдется, чем и кем их защищать! От прибалтов, конечно, кхм… Но легонько! Посоветуйте решить проблему исключительно мирными средствами, ибо массовая гибель родственных немцам народов произведет в Германии самое неблагоприятное воздействие. Тягостное, я бы так и заметил! Тем более сейчас, когда наши войска стоят у стен беззащитного Парижа, а вся французская армия фактически прекратила сопротивление.

— Посол передал поздравительную телеграмму от Молотова по случаю взятия нами столицы Франции!

— Даже так?! — Андрея удивило не это, а цинизм партийных историков, что с пеной у рта отрицали существование германо-советского альянса, пакта и таких телеграмм.

— И пусть Шелленбург не скромничает! — очередной кивок неиссякаемым недрам памяти фюрера. — Да и вы тоже! Мы договаривались, что Советский Союз все проблемы будет решать тихо и скромно, а они воевать хотят, и с кем? С задохликами, которых меньше, если пересчитать всех стариков и грудных младенцев, чем солдат в Красной Армии!

«Если мои планы по отношению к оккупированным Германией странам сработают и фон Нейрат не подведет, то на европейцев такая политика Сталина произведет самое тягостное впечатление. Контраст будет разительным. Да и прибалтов, с одной стороны, жалко — хорошие и спокойные ребята. Трудолюбивые, улицы чистые, не мусорят. И это несмотря на то, что полвека коммунизма было. А что сейчас там? Ведь намного лучше люди живут.

Вот только, с другой стороны, не беленькие они и не пушистые, русофобы махровые — «чемодан, вокзал, Россия». Солдат и офицеров Юденича, что под давлением красных отошли, голодом морили, да радовались, что за это им разрешили от России куски оторвать. Но на расплату жидки оказались, за чужие спины всегда пытались спрятаться. Вот и нашли на свою задницу…»

— Вы что-то сказали, мой фюрер?

— Это я так, немного задумался, — Андрей поймал себя на том, что размышлял вслух на немецком языке.

— Война долго не продлится, от силы несколько дней, неделю максимум, слишком сильны Советы!

Андрей привел за свои собственные соображения Манштейна, который просчитал вооруженный потенциал противоборствующих сторон лучше компьютера в институте, что занимал целый этаж. Сам же он думал иначе — прибалты не финны и воевать не смогут. Да и не станут — каково сражаться за свою свободу народу, который только двадцать лет имеет свою государственность. Ведь раньше под кем только они не были — Ливонский орден, датчане, Ганза, шведы, русские, — правители эстонцев и латышей менялись словно в калейдоскопе. Да и литовцы та еще братия!

Начавшаяся в Прибалтике война его совершенно не беспокоила — продлится недолго, сопротивления не будет, потому человеческие жертвы минимальны. Как он читал в «Огоньке», да и в Таллине ему говорили, страшны были будущие депортации, а потому…

— Да, вот еще что. Передайте нашим дипломатам, что в рейхе примут всех, кто желает избежать преследований коммунистов. Да-да, Риббентроп, и не спорьте, я знаю, что у нас пакт и договор о дружбе. Пусть здесь будет покровительство Красного Креста, шведов, да кого угодно, придумайте сами.

«Хватит с них и этого, раньше им надо было думать и воевать вместе с финнами. Тогда, может быть, и устояли бы. А так их поодиночке передушили, и за дело — не хрен соседу в ботинки гадить и думать, что тот сей грех не припомнит», — подумал Андрей и посмотрел на шкафчик, в который камердинер поставил новую, непочатую бутылку.

Таллин

Никитин выглянул в окно, решив, что сообщение он отправит через перекур. Дело было сделано, и он взглянул на часы — вот уже прошел час, как части Красной Армии вступили на территорию Эстонии, а кругом тишина и лепота, эти чухонцы явно не собираются воевать, хотя ультиматум и не выполнили. Но и не отклонили. Однако их это не спасет — пора кончать еще с одной капиталистической страной и присоединять еще одну советскую социалистическую республику. Вернее, сразу три новые советские страны, а вскоре будет и Финляндия, и Бессарабия, которую, как он знал, обязательно вырвут из кровавых лап румынской боярщины.

— Давно пора, — пробормотал Никитин, но настроение у него резко испортилось, и было от чего.

Пребывание красноармейцев в этих зажравшихся прибалтийских странах привело к резкому падению дисциплины. Среди бойцов стали ходить нехорошие разговорчики о том, что здесь живут сытно, нет колхозов, в магазинах можно все купить и задешево.

Еще бы — ведь рубль к двум кронам приравняли, хотя раньше одна к десяти целковым шла. Командиры в барахольство ударились, скупают все подряд. А некоторые эстонок на содержание в складчину берут — платят ей и пользуют девку вдвоем или втроем. И хоть бы раз, а то постоянно.

А те, кто женат, еще хуже — баулами добро супруги вывозят, продают, выручают рубли, снова сюда едут и еще больше покупают. Радуются, дуры, что в магазинах не убывает.

Ну, ничего, скоро с этим будет покончено, встряхнут всех хорошо, дисциплину подтянут, местных буржуев, офицерье да полицейских арестуют, лагеря для них давно подготовлены. Имущество конфискуют, вот и прекратится барахольство, мигом вспомнят, что они есть честные бойцы и командиры Красной Армии. Кто не захочет, так под трибунал махом пойдет! Миндальничать с такими никто не будет!

— Товарищ Никитин!

Дверь отворилась, и в комнату влетел помощник Иванченко. Лицо бледное, взгляд растерянный.

— Там солдаты и полиция! Броневик приехал. Вас к себе требует без промедления министр иностранных дел! Неотложно, и, простите, это его категорическое требование!

Никитин опешил — с чего это курат, обычно услужливый и трусоватый, таким наглым стал. Ну, он его одним махом отчитает, последние часы эта шкура на свободе ходит. Через неделю сапоги лизать будет, те, которыми их правительство под зад на свалку истории выпнут.