Черчилль мысленно улыбнулся — привычная невозмутимость джентльмена дала трещину, лицо Монтгомери порозовело, горячка последних дней наложила свой отпечаток.

— Почти две тысячи офицеров и солдат погибли или утонули при переходе через Канал! «Мессершмитты» носились прямо над нашими головами, обстреливая каждую лодку!

— Но остальные-то доплыли, генерал?!

— Дивизия потеряла до половины личного состава, у нас одна винтовка на троих, несколько десятков пулеметов. И это все наше оружие, сэр! Технику и орудия мы оставили на том берегу. Вывезти было невозможно!

— Я знаю, — Черчилль снова пыхнул сигарой, полностью сохраняя хладнокровие. Он сам мог порассказать генералу такое, от чего у того встали бы волосы дыбом. Он, счастливчик, вытащил билет на жизнь и не понимает своей удачи. Другим придется испить страшную чашу полностью. Адмирал Рамсей сегодня доложил свои соображения — будет неслыханным достижением, если его «флот» вывезет хотя бы тридцать тысяч человек. Каждого восьмого, а остальные семеро будут обречены на смерть или плен.

Но кого винить? Сами виноваты, что оставили Дюнкерк без защиты. Наличие порта, в который могли бы заходить транспорты, позволило бы вывезти экспедиционные силы в обратной пропорции, прихватив и часть тяжелого вооружения. Но что попусту махать кулаками, когда три недели назад ни один генерал даже в кошмарном сне не мог представить, что столь легко немецкие танки вскроют себе путь к проливу, и лучшие силы союзников попадутся в капкан. Никто не предполагал такого хода событий, да и он сам тоже. Но говорить это Черчилль не стал, а спросил о другом, что его сейчас больше всего заботило:

— Как воюют наши французские друзья?

— Наши «друзья», сэр, зачастую бросают сражаться или бегут, или сдаются в плен. Многие не хотят воевать, заявляют, что война — безумие. Я не понимаю, куда девались герои Марны и Вердена?!

Черчилль моментально уловил едкую иронию в интонации Монтгомери и снова пыхнул сигарой, скрывая удовлетворение. Теперь он знал, что ему следует обещать французам, чтобы те сопротивлялись как можно дольше. Ибо выигрыш даже одного лишнего дня шел на спасение империи, привыкшей воевать до последнего союзного солдата.

«Фельзеннест»

От сводок и всяких документов уже рябило в глазах. За эти три часа Андрей раз сто выплеснул в адрес Гитлера различные нехорошие слова, но мысленно. Это же каторга на галерах — держать в мозгах такой чудовищный объем информации.

Удручало то, что в ряде случаев он совершенно не понимал, о чем идет речь. Вроде каждое слово понятно по отдельности, но суть предложений совершенно не ясна. Настоящий фюрер был в курсе всех этих дел, но вся штука в том, что он-то самый что ни на есть самозванец. А в этой писанине не то что ноги, голову сломать запросто можно!

Андрей никогда не задумывался раньше о ноше любого лидера государства. Так, маячат по телевизору, по всему миру шастают, везде с ним с почетом и уважением — интервью, почетные караулы, праздничные обеды с банкетами, толпы прислуги.

«Ага, щас! В этом бункере спартанская обстановка, бабы и выпивка не полагаются, пусть я даже рейхсканцлер. Зато работой нагружают за семерых, свихнуться запросто можно. С утра до вечера, и еще ночью. А ведь настоящий Гитлер своим стенографисткам еще речи в рейхсканцелярии произносил, как глухарь на току!»

От такой мысли Андрей сразу скривился, будто хватанул уксуса. Ему совсем не улыбалось ехать в Берлин — встреча с Евой Браун, что знала его досконально в физиологическом плане, откровенно пугала. А он еще не знал, как от нее избавиться, не автомобильную же катастрофу у «папашки» Мюллера заказывать прикажете?!

Однако в глубине мозга теплилась надежда, что удастся и там проскочить без мыла — фюрер он или нет. Адольф же бесноватый, семь пятниц на неделе. Потому резким сменам поведения и настроения вряд ли кто удивляется. Может кривая и вывезти.

И еще одно его сильно удручало — пища. К такой кормежке он не привык. Спору нет, еда качественная и разнообразная, но совершенно без мяса. В голове постоянно сновало извечное русское высказывание — «не все коту масленица, настанет и Великий пост». И вот он на своей шкуре узнал, что значит оказаться вегетарианцем. Оттого и проблемы с пищеварением, и хворость живота с его постоянным бурчанием и газообразованием.

Лекари между слов иногда как бы пеняли — завязывали бы вы, фюрер, с этим делом. Раньше мяско трескали и ничего, по больницам не бегали. Животная пища богата многим, что ни в одном силосе не найдешь. Да и рюмашка ликера или коньяка, а лучше стаканчик красного вина, не во вред здоровья пойдет, а токмо пользу великую принесет сердечно-сосудистой системе. Все это понятно, он сам такой подход приветствовал, но был необходим повод, а иначе нельзя — перемена во вкусах вызовет подозрение.

Разговор со Шпеером оказался очень познавательным. Архитектор имел недюжинный ум, это Андрей понял сразу. Должность зама Тодта, уполномоченного за принятие и выпуск новых вооружений, его не прельщала категорически, потому пришлось долго уговаривать, рассыпать бисер. И уломал-таки, хотя язык намозолил.

За чашкой кофе, настоящего, а не растворимого или суррогата — в глазах камердинера промелькнуло удивление, когда Андрей затребовал кофейник, и понимание, что в дополнение попросили принести по рюмочке ликера.

Что это был за напиток, Андрей не знал, но вкус имел бесподобный, намного лучше, чем знакомый Родионову по совковым временам приличный «Рижский бальзам» или хороший эстонский «Ванна Таллин». А в сочетании с кофе получилось весьма… Да, весьма…

Разговор со Шпеером оказался занимательным — Андрей вываливал из памяти все, что знал с будущих времен, архитектор же не выпучивал на него глаза от удивления, а, прикрыв их веками, что-то рассчитывал в мозгу, задавая иной раз уточняющие вопросы по существу.

Потолковав некоторое время о развертывании военного производства, два дилетанта пришли к единодушному мнению, кто третий лишний в этом деле. Выбор пал на Геринга, и Андрей уже прикинул несколько вариантов, чтобы осторожно вывести толстяка из игры, оставив под его управлением только люфтваффе. Все равно этот боров в экономике разбирался как свинья в апельсинах — у той, по крайней мере, вкус есть и павлином не наряжается.

Дальше пошло интереснее — для снижения издержек Шпеер предложил проводить модификацию имеющихся образцов с целью улучшения их характеристик и одновременно снять с производства разнотипную технику, имеющую сходные с лучшими и уже освоенными образцами ТТХ.

Причем оба имели весьма смутное впечатление, какие же есть типы такого вооружения, а потому Андрей с удовольствием перекинул это дело на собеседника, что того явно не обрадовало, но, как говорится, попала собака в колесо — пищи да беги…

О перспективных направлениях болтал только Андрей, а Шпеер слушал за двоих, опять же без удивления. Сошлись на реактивных истребителях, тяжелых танках с наклонной противоснарядной броней, ракетах, управляемых по радио бомбах, «панцерфаустах» и о многом другом, причем Родионов нагло заявил, что подобные работы ведутся у супостатов, о чем есть сведения разведки. И не мудрствуя лукаво вывалил все, что знал о «Манхэттенском проекте», о чудовищной мощи ядерного оружия.

Шпеера проняло — молодой архитектор даже позеленел, то ли от страха, то ли от удивления, и тут же откланялся, попросив две недели срока на вхождение в курс дел.

— А ведь загорелся, стервец, этим делом, подзапал. Теперь процесс пойдет, — тихо прошептал Андрей и удовлетворенно улыбнулся. — Сталину эти германские НИОКР достанутся задарма, вместе с технологиями. Сам передам, пусть в России их на винтики разбирают да такие же делают. Для страны это будет великое благо…

Лилль

Гауптман Люк сглотнул комок в горле — командир разведывательного батальона майор Эрдманн, знающий и опытный офицер, всегда доброжелательный, сейчас лежал мертвым у его ног, безвольно раскинув руки в стороны. Рядом с телом стоял генерал Роммель, отряхивающий от пыли сильными хлопками ладоней свой мундир.