Андрей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенную рожу Геринга — наци номер два только удивленно хлопал ресницами и ощерил рот. Зато лица всех без исключения генералов и разом примкнувшего к ним адмирала Редера расцветились довольными улыбками.

«Это я им здорово потрафил, мигом оживились. Еще бы — в СС они конкурента видели, настоящий фюрер этой сволочи благоволил. Потому мое заявление до печенок их пробрало. Тогда нужно надавить еще раз и Геринга успокоить, дабы не засуетился раньше времени, ножичек на меня не точил».

— В вермахте есть полк «Великая Германия» — его развернуть в гвардейскую бригаду. А так как в частях СС собран цвет германской нации, то мы будем иметь в армии с десяток таких бригад. Настоящих, не хуже прежней имперской гвардии. Может, через них и восстановится старая добрая Германия, — с наигранной печалью в голосе закончил Андрей, незаметно окидывая взглядом генералов.

«А ведь вы не прочь кайзера вернуть, братцы! Намека вам за глаза хватило — мигом в стойку встали. Но и я не лыком шит, если чуть что не так, скажу сразу, что меня неправильно поняли. А пока в самый раз, еще немного, и я уломаю ОКХ».

— А партийность СС даже во благо — ведь в люфтваффе много членов НСДАП, и от этого они не хуже воюют, а то и лучше, чем другие. Ведь так, мой Геринг?!

— Так, мой фюрер. Люфтваффе построено мною только на принципах национал-социализма.

— Вот видите, господа. Заодно и штурмовые отряды СА должны войти в состав вермахта. У нас будет единая армия! Более того, именно армия должна обратить внимание и на нашу молодежь, учить ее военному делу настоящим образом! У вас, Гальдер, как у начальника главного штаба ОКХ, занятий будет непочатый край. Работы, которая настоятельно нужна Германии!

«Кажись, уболтал генералов. Даже фюрер внутри не пищит, поверил в то, что я говорил. Переглянулись между собой, стервецы. Кусок им большой кинул, можно и с назначением Манштейна согласиться».

— Вам, генерал, — Андрей подошел к Браухичу, отметив, что Гальдер уже не строит обиженный вид, — нужно провести все эти мероприятия, и не только. Манштейн будет планировать войну, Гальдер — готовить к ней армию, а вам вести. Вы достойный командующий! И помните — ваш фельдмаршальский жезл лежит на той стороне Ла-Манша, вам нужно только его взять. Я думаю, это станет трудной задачей!

— Да, мой фюрер. Англия еще не вела войну на своей территории, но в наших силах предоставить ей эту возможность. Тем более генерал Манштейн будет иметь время на доработку плана «Зеелеве».

«Четыре! Все согласились, хоть Браухич и здесь вильнул, не ответив прямо. На гордыню наступить не смог, да и Гальдер рядом стоит. Ну и ладненько, вот только рано вы обрадовались — чистка авгиевых конюшен отнюдь не из приятных дел. Зато врагов среди СС и нацистов вы обретете лютых. Так что пути назад вам не будет — либо вы их в шеренги построите, либо они вас сожрут и не подавятся!»

Андрей обвел взглядом генералов и остался доволен. Нет, эти вояки отнюдь не легковерны и прекрасно поняли изнанку разговора. Потому и согласились так легко — ведь Манштейн не нацист, а генерал, а потому с ним будет легко договориться, если фюрер начнет взбрыкивать. И тем самым стреножить, но с этим-то Андрей и был согласен. Он впервые ощутил, что за дружным и многозначительным молчанием генералов скрывается сила, что поможет ему раздавить нацистов.

Дюнкерк

— Что, не нравятся наши «яйца»?! — злорадно прошептал оберфельдфебель Готфрид Леске, сжав тонкие губы. Именно они да белокурые волосы являлись приметой подлинного арийца, позволившей ему поступить в СС, а потом перейти в непобедимые люфтваффе.

«Хейнкель-111» облегченно взревел моторами, избавившись от тяжелого груза, и подпрыгнул в воздухе. Пилот машинально посмотрел вниз, и радость наполнила его душу. На желтой полосе дюн метались тысячи человеческих фигурок, виднелось множество бугорков брошенной техники. И посреди этого скопления машин и людей разом взметнулись в небеса многочисленные султаны взрывов, превратив побережье в апокалипсическую картину. Еще бы — малоприятно, когда три десятка бомбардировщиков одновременно обрушивают свой смертоносный груз.

Им несказанно повезло — пролетели под облаками и зашли на боевой курс неожиданно для британцев. Вездесущие «Харрикейны» и «Спитфайры» прошляпили их появление, а потому бомбометание прошло как на полигоне. Командир экипажа обер-лейтенант Вальтер Фримель вовремя нажал кнопку, умело и точно сбросил на англичан бомбы, которые немцы именовали с истинно тевтонским юмором «яйцами».

Сколько уже было таких полетов, знали только штабные офицеры, сам Леске запутался в счете. Они бомбили аэродромы и танки, рассеивали вражеские колонны. Или вот как сейчас — обработали побережье и перетопили утлые лоханки, что суетились рядышком, забирая уцелевших «томми» и пытаясь уйти на ту сторону Канала.

Но было множество полетов, которые изрядно позабавили пилота — он смеялся, завидев разбегающихся во все стороны, ополоумевших от ужаса бельгийских и голландских беженцев, взлетающих в небо ошметков коров, овец и повозок, которых накрывали точно сброшенные бомбы. Забавно — даже вечно хмурые ефрейтор Тео Зольмер, стрелок, и бортрадист Вилли Ледерер, и те улыбались, глядя на такие веселые этюды.

Лишь бортинженер унтер-офицер Франц Пупке однажды заявил всему экипажу, что с врагом поступать так можно, но с простыми людьми нельзя. За что бортрадист назвал его «демократическим трусом».

Сам Леске склонился к мнению, что Пупке не трус, просто мыслит как старый добропорядочный немец, не понимая, что партия изменила тевтонский дух. И теперь идет другая война. Да и как жалеть этих голландцев, если они столь бесчеловечны и расстреливали из пулеметов сброшенных на парашютах парней Штудента. Все равно ведь сдались, только напрасно десантников покалечили или убили.

— Нечего их жалеть, если они столь неправильно воюют! — злорадно прошептал Лемке и потянул штурвал. «Хейнкель» сразу послушался и стал набирать высоту, уходя в облака. — Гнилое дело — стрелять в беззащитных парашютистов! Дикость какая-то! Противоречит всем международным конвенциям!

«Фельзеннест»

Андрей лежал на диване и смотрел в потолок, тускло освещенный плафоном. За эти дни пребывания в гитлеровской шкуре он сильно устал, вымотался как цуцик. Плохо и то, что фюреру за полтинник, такое ощущение, что каждый час пребываешь с большого бодуна, ходишь с подвешенной на поясе гирькой. Теперь он знал, какая неприятная штука возраст — и силы уже не те, и тело совсем не то.

А работы много — бумаги на подпись охапками приносили, буквы перед глазами расплывались от чтения. Чудовищный объем работы выполнял этот бесноватый, неимоверный. На просмотр донесений, справок, проектов всяких уходило несколько часов. Воистину — труд правителя сродни каторжному, но там работают по принуждению, а здесь добровольно.

Одно хорошо — он владел благодаря фюреру немецкой речью в полном объеме, иначе была бы хана в первый же час. Вот только с подписью не заладилось, она мало походила на настоящую. Андрей даже попытался закрыть глаза и «выпустить» из себя настоящего фюрера. Хрена лысого — роспись была иной, хотя определенное сходство имелось.

Выручили из беды эскулапы, собравшие срочный консилиум по поводу разбитых пальцев и костяшек фюрерской десницы. После получасовой беседы, сопровождавшейся оживленной беседой, насквозь пересыпанной непонятной терминологией на латыни, медики пришли к дружному решению — сделать рентген кисти.

Андрей удивился, но за эти часы, как оказалось, в одном из бараков уже установили армейскую передвижную установку. Пришлось туда идти, но зато через полчаса медицина в лице этой троицы вынесла единодушный вердикт — сильный ушиб кисти и плюс защемление какого-то нерва. Это все, что понял Родионов из их болтовни, и с облегчением, но незаметно вздохнул. На полгода, не меньше, будут ощутимы последствия от злополучной травмы — вердикт медиков его полностью успокоил. Тем более что все приказы по вермахту вместе с ним визировал Кейтель, благо подпись генерала осталась неизменной.