— Наши страны всегда притягивало друг к другу, а время враждебности менялось годами дружбы. Сейчас мы должны определиться, как нам жить дальше. Скажу прямо — мои генералы обеспокоены наращиванием советской военной мощи. Триста дивизий и 20 тысяч танков весьма весомый аргумент, включая новейшие КВ и Т-34. Нет-нет, генерал, меня не нужно разубеждать, — Андрей поднял руки и усмехнулся: — Возможно, даже вы, Максим Алексеевич, не имеете полного представления о ходе реорганизации, о штатах мехкорпусов, что будут еще развернуты, о технических характеристиках ваших танков, включая устаревшую конструкцию трансмиссии на вашем КВ, что была позаимствована у американского трактора. Мы не будем говорить об этом. Но я понимаю товарища Сталина — Польская, Французская и Английская кампании завершились яркими победами вермахта. И хотя мы союзники, пусть и не в полной мере, но его как главу государства не может не тревожить такое развитие ситуации. Тем более что Советский Союз есть единственная надежда США и Британской империи…

Андрей поднялся с кресла, генерал тут же встал из своего, вытянувшись. Родионов взял конверт и протянул его, потом обменялся крепким рукопожатием. Пуркаев имел крепкую ладонь, но силу не демонстрировал, и Андрей счел это добрым знаком.

— Я бы все понял, генерал, если бы в России вернулись к идеям панславизма или защитницы православия. Понял… И принял бы. Но это невозможно, пока товарищ Сталин не осознает, что мировой революции не будет. Как и торжества коммунизма. Дай Бог в наших странах нормальный социализм построить, а это процесс на долгие десятилетия, чтобы сменилось несколько поколений. Чтобы душа и мозг все новое приняли… Ну да ладно, идите, генерал, счастливого пути!

Каир

— И что мне делать?!

Извечный русский вопрос задал себе моложавый высокий генерал во французской форме. Сейчас, сидя за столом в третьеразрядной гостинице, фактически под домашним арестом, Шарль де Голль в который раз задавал себе этот сакраментальный вопрос.

Бригадный генерал, командир танковой дивизии, отличившийся в боях с немцами, он решил продолжать борьбу до конца, пока его родина находится под пятой безжалостных оккупантов.

Де Голль возглавил движение «Сражающаяся Франция», в котором приняли участие тысячи французов, но сейчас оно переживало самый трудный момент.

Дело в том, что новое правительство маршала Петена заключило соглашение с Германией, и фактически страна была независимой. Эльзас и Лотарингия остались в ее составе, на Четвертую Республику не была наложена ожидаемая контрибуция, хотя 20 лет тому назад победители ободрали побежденную Германию до последней нитки.

Самый страшный удар движение де Голля получило от союзников-англичан, что задались целью оставить французов без флота. Внезапно были захвачены стоявшие в портах Англии и Египта линкоры и другие корабли, их команды насильственно интернированы.

Потом события приняли вовсе кровавый характер, ибо не все французы пошли в услужение своего извечного врага, лишь волею судьбы ставшего союзником в начале XX века.

Обстрел эскадры адмирала Жансуля, мирно стоявшей в Алжире, потряс всех французов — линкоры «Прованс» и «Бретань» пошли ко дну, причем последний взорвался, с ним погибла вся команда.

Была обстреляна Касабланка, куда увели недостроенный линкор «Жан Бар». В результате этого подлого, чисто британского коварства погибли или пленены тысячи французских моряков.

Этим воспользовалось правительство, объявив всех французов, что продолжали поддерживать британцев, коллаборационистами и предателями нации.

Маршалу Петену хорошо подыграли немцы, освободив всех военнопленных и дав веские гарантии по сохранению колониальных владений. Этот шаг еще больше оттенил насильственные действия англичан во французских колониях, на которые они, по своей давней привычке, положили глаз и начали потихоньку подгребать к себе.

Старый и давний афоризм матерых британских колонизаторов проявился во всей красе: «До чего вы сможете дотянуться, джентльмены, своими окровавленными руками, держите крепко!»

— И что теперь делать?!

Генерал сжал ладонями виски. После высадки в Англии двух французских дивизий и объявления войны правительством Петена положение «Сражающейся Франции» резко ухудшилось.

Брань и оскорбления в их адрес, хотя и сдерживались генералом Уэйвеллом, приняли повсеместный характер. Помощи получить было неоткуда, ибо англичане уже сами покинули свой остров, захваченный немцами, и правительство Черчилля отправилось в изгнание.

На родине их клеймили предателями и английскими наймитами, постоянно поминая вековые войны и конфликты. Закрепиться в одной из многочисленных колоний не удалось, высадка в Дакаре тысячи волонтеров при поддержке английских кораблей привела к кровопролитному бою и отступлению.

Британцы не только перестали отпускать требуемые средства на содержание, но и сами стали прибегать к репрессиям против французов, что особенно было больно. Потому только один вопрос сейчас занимал генерала:

— Что делать?!

Берлин

— Вы о чем-то думаете, мой фюрер?

Теплая женская ладошка легла ему на грудь, и Андрей вынырнул из омута размышлений, впервые задумался о том, что мир действительно стал иным, и что бы ни случилось с ним самим, но нацизму уже крылышки подрезали.

Хорошо так обкорнали — даже если займет настоящий Гитлер свое место в этом теле, а он может это сделать, если Сталин неправильно поймет отправленное с Пуркаевым послание, то попадется в ловушку.

Теперь Германия будет иной, не задымят трубами крематории, а в скверах не будут стоять желтые скамейки с позорной надписью «Только для евреев».

История совершила свой круг, благо она развивается по спирали, и самое страшное тоталитарное государство в мире вскоре станет вполне нормальной Германией, с кайзером и парламентом по типу скандинавского, с регулируемым рынком (от реформ Цангена Родионов не собирался отказываться), с заботой государства о маленьком человеке, с нормальным обществом, не повернутом на нацистских бреднях.

Хотя с последним фактором еще предстоит долгая затяжная борьба — за семь лет многие немцы уверовали в эти постулаты.

«Зато сейчас мозги в разбивку пошли, ведь фюрер круто руль положил, сам чуть с лодки не выпал, Мао новоявленный. Великий кормчий Третьего рейха, прожектор перестройки!»

Андрей усмехнулся, но лежал в кровати тихо, не шевелясь: слишком хорошо ему было, да еще согревало жаркое тело молодой женщины. Теперь можно подумать и о будущем, помечтать о Москве, той, которая еще не изуродована и несет в себе наследие прошлого.

Он встретится со Сталиным, посмотрит, наконец, что это за человек. Весьма неординарный, раз споры о нем никогда не прекращались, причем равнодушных никогда не было — или поклонники, или ярые недоброжелатели. Интересно, какую он сам себе дает оценку? И как они будут говорить?

— Мой фюрер, вы спите?

Тихий шепот и теплое дыхание приятно обдали ухо, и Андрей чуть повернулся — Ева лежала на его плече, а он обнимал рукой ее нежное и податливое тело. Странно, но эта женщина уже казалась ему родной, будто век прожил, ненормально, правда, — как в разных комнатах общежития.

И никакой она не монстр, как рисовала пропаганда и фильмы: обычная баба, что принесла себя всю в жертву, не требуя, кстати, вознаграждения. Даже Бергхов помогла обустроить для принятия выздоравливающих парашютистов. И любит его как человека, но боится как вождя. Или не желает его беспокоить лишний раз, не помешать.

— Место встречи изменить нельзя…

— Что вы сказали, мой фюрер?

— Я встречусь в Москве со Сталиным, и это место изменить нельзя. — Он отшутился, не рассказывать же ей о культовом советском кинофильме. Его показ в 1981 году собирал у экранов всю страну, как и другой фильм — «Семнадцать мгновений весны».

— Интересно, какая она из себя, эта Москва. Я смотрела фильмы, но там нет цвета, вроде как не совсем живой город.