– Уложи в него сыр и кое-что еще, – сказал Питер. – Ты не против, если Пеппи поедет с нами?

Даже и думать было нельзя, чтобы оставить собаку одну. Увидев, во что одет хозяин, она чуть с ума не сошла от радости, возбужденно лая, лупя хвостом по борту автомобиля, а когда дверца открылась, вскочила в машину и по-хозяйски в ней уселась.

Озеро Пистаки располагалось примерно километрах в тридцати к северу. Мы медленно катили по проселкам, роскошный горячий воздух позднего лета обволакивал нас ароматным блаженством. Пеппи нервно поскуливала, высунув морду в окно, а когда подъехали к озеру, резво выскочила и помчалась к воде.

Я шла к эллингам вслед за Питером. День был не воскресный, народу почти никого, так что озеро было в нашем полном распоряжении. Лодка Питера представляла собой парусную яхту с двухместной крытой каютой.

Мы провели восхитительный день на воде, купались, закусывали, забавлялись с Пеппи, которая делала вид, что собирается напасть на стаю уток. Город, Серджио, убитые и Дитер Монкфиш остались далеко-далеко... Подчас Питер впадал в некое подобие транса, мрачно молчал, но ни словом не обмолвился о том, что его тревожило.

С заходом солнца, около семи вечера, мы вернулись к эллингу. Он уже был полон всевозможного люда. Детишки радостно визжали, моторки испускали короткий рев и выхлопы бензина; Мы отъехали от озера и отыскали небольшой ресторанчик, не очень шикарный, где подавали посредственный бифштекс, а также ужасные квазифранцузские блюда с охлажденным красным «Ингленуком». Я выпила чуточку виски, а Питер удовольствовался пивом. Кусок бифштекса мы завернули для Пеппи и поехали к Питеру.

Пока он справлялся по телефону, как дела в госпитале, я по другой линии прослушала ленту моего автоответчика. Лотти просила меня позвонить ей.

С бьющимся сердцем я набрала ее номер: неужели на нее снова напали? И все из-за моей дурацкой выходки... Она отозвалась после первого же гудка со столь несвойственным ей остервенением:

– Вик!.. Нет, нет... С клиникой все в порядке, никто не врывался. Зато в полдень позвонил адвокат. Человек по имени Джеральд Рутковски. Он требует историю болезни Консуэло.

– Так. Это иск. Наверняка обвинение в небрежении к лечению пациента. Но кто подал иск? Кэрол знает?

– О да. – В голосе Лотти звучала горечь, подчеркнутая усилившимся венским акцентом. – Это Фабиано... Она думает, что он мстит за неприятности, причиненные ему тобой и братьями Консуэло. Вик! Проблема в том, что история ее болезни исчезла!

Я резонно возразила:

– Не может этого быть. На прошлой неделе мы привели в порядок все досье. Вероятно, ее бумаги попросту слиплись с чьими-то еще.

– Сначала и я так подумала. Миссис Колтрейн, Кэрол и я перерыли буквально все, рассортировали все документы. И ни одной строчки касательно Консуэло!

Мне было трудно воздержаться от скепсиса: ведь бумаги легко теряются в общей куче... Я так и сказала Лотти, пообещав заехать утром и самой заняться розыском. – Вик, повторяю: ее истории болезни нет в клинике, так же как нет истории болезни Фабиано, его матери. Моя единственная надежда, что ты вспомнишь, куда положила документы, когда занималась там делами на прошлой неделе. Конечно, я посмотрю в машине, поищу у себя дома. Но ведь это не иголка в стоге сена, это целая кипа бумаг. Не думаю, что могла их просто так взять, унести и не знать об этом. Если их нет, значит, кто-то из вандалов украл их...

Тогда, разбирая завалы, мы отделяли бумаги от битого стекла, дезинфицировали их специальным составом, вытаскивали каждую бумажку или записку из-под шкафов и отопительных радиаторов. Но ни разу не натолкнулись на порванный или нарочно изуродованный документ. Ничто не свидетельствовало о том, что кто-то уничтожил записи во время оголтелого разгула.

– Кому понадобилось красть бумаги Эрнандеза? – со значением спросила я. – А истории болезни других пациентов целы?

Оказалось, что Лотти чуть ли не с лупой просмотрела документы, но поскольку одних историй болезни в наличие чуть ли не две тысячи, трудно сказать, пропали ли чьи-нибудь еще.

Питер, зашедший на кухню, заговорил было о чем-то, но заметил, что я висела на телефоне. Услышав о пропаже нескольких досье, он забеспокоился. А я продолжала разговор с Лотти:

– Что тебе инкриминируют? Действие или бездействие?

– Иска пока нет. Им нужны истории болезней. Но это значит, что они собираются предъявить иск. Если, ознакомившись с бумагами, придут к заключению, что есть резонные основания, вот тогда они и выдвинут обвинение. Правда, не знаю какое. Очевидно, в комплексе: небрежное, недостаточное лечение в период беременности, а также отсутствие тщательного надзора за пребыванием и лечением Консуэло в «Дружбе-5». И если я не смогу предъявить документы, мне придется выкинуть белый флаг без боя. Представляю ликование прокурора-обвинителя.

Я тоже представила это. Примерно так: «А вот скажите-ка нам, доктор Хершель, вы действительно надеетесь, что присяжные поверят в то, что ваша память, не подкрепленная никакими документами, – о да, мы понимаем, что вы их, хм-хм, потеряли, – столь же надежна и адекватна, как свидетельство ученого эксперта, доктора Икс?..»

– Послушай, – сказала я, – эта дискуссия не для телефона. Я нахожусь сейчас в Баррингтоне, но могу подъехать к тебе около одиннадцати.

– Если ты подъедешь сегодня, я буду счастлива, Вик!

Я повесила трубку и повернулась к Питеру.

– У Лотти пропало несколько медицинских карт. Среди них – история болезни Консуэло. Похоже, что Фабиано Эрнандез собирается подавать на Лотти в суд. Обвинение в халатной небрежности при лечении... Скажи, а нет ли у тебя эпикриза Консуэло, отчета о ее пребывании в «Дружбе»? Как ты думаешь, можно ли снять копию и передать ее Лотти? Она попадет в ужасный судебный переплет, если не предъявит свои собственные записи. Но если в ее распоряжении будет хотя бы твой отчет о ходе лечения, то все-таки это лучше, чем ничего.

– Он подает на нее в суд? – гневно переспросил Питер. – Этот маленький мерзкий шакал? Да я позвоню Хамфрису. Мы же дали этому ублюдку деньги именно за молчание, с тем чтобы избежать судебных осложнений. Это – просто невероятно! Проклятый ублюдок!

– Да, да, все это как шило в заднице, нахальство какое! Но есть у тебя возможность снять копию ваших записей? Или нет? Я сейчас же еду к Лотти. И мне хотелось бы сказать ей что-то обнадеживающее.

Не ответив, он подошел к телефону. Поначалу я не поняла, кто такой Хамфрис, но когда Питер назвал его Аланом и извинился за поздний звонок, вспомнила. Алан Хамфрис, прилизанный обходительный администратор «Дружбы». Это он сунул Фабиано взятку, пять тысяч долларов подстраховки. Что же, возможно, Фабиано и не будет предъявлять претензий к клинике. Или он решил, что, хотя «эльдорадо» и лакомый кусочек, стоит вернуться к пирогу и заполучить еще один?

Питер бросил трубку на рычаг.

Насколько Алан в курсе дела, мы вышли из-под удара. Но раз доктор Хершель начинала лечение, то для нас будущее в тумане. До тех пор пока не предъявлен иск.

Мне очень захотелось съездить ему по носу.

– Ты способен хоть на минутку подумать о ком-нибудь, кроме себя? Я хочу знать: можешь ты достать копию для Лотти или нет? Ты хотя бы сказал об этом Хамфрису? Или по уши погружен только в свои треклятые заботы?

– Эй, Вик, легче на оборотах. В таких делах, как эти, берется ружье слоновьего калибра и выстреливает во всех, кто имел дело с пациентом. Извини, что в первую очередь я думаю о моем госпитале. Но ведь мы также уязвимы, как Лотти. Более того, юристы набросятся именно на нас, потому что у нас пахнет монетой. – Поколебавшись, он протянул мне руку. – Скажи, а ты сама способна проявить такое же беспокойство обо мне, как о Лотти?

– Я знакома с Лотти уже двадцать лет. Она мне заменила мать, а потом мы подружились, хотя это не то слово. Необыкновенно сблизились, если хочешь. Возможно, лет через двадцать я буду относиться к тебе так же.