Чха Гван Су чаще всего бывал в Синьаньтуне. Одно время он работал там учителем в Гильхынской школе. Проживая в доме инспектора этой школы, он воспитывал крестьян, молодежь, женщин села в революционном духе и вовлекал их в Антиимпериалистический союз молодежи, Крестьянский союз, Общество женщин и Общество детей, превращая село в революционное.

Это село находилось под влиянием националистов и фракционеров. Фракционеры, заходившие туда по пути, произносили мудреные слова вроде «теории пролетарской революции», другое еще что-то подобное, и потому, услышав подобную речь социалистов, старики и другие пожилые люди только покачивали головами. В их душах крепенько укоренились феодальные обычаи.

Так что поначалу и Чха Гван Су было трудно примоститься в этой деревне. Он снял комнату в частном доме, оклеил стены обоями, чтобы не стыдно было приглашать гостей, потом приблизил к себе двух-трех грамотных стариков и поручил им задание вести пропаганду среди пожилых сельчан.

По вечерам старики с курительными трубками за спиной приходили к нему в гости. Кто-то из стариков, подготовленный хозяином к этой беседе, рассказывал о житье-бытье и как бы мимоходом говорил:

— Плохой наш мир. Чтобы его переустроить, надо первым делом убрать с дороги помещиков.

Так гости слушали хотя бы всего лишь несколько слов о революции и расходились.

Вот так Чха Гван Су воспитывал сначала стариков, а затем организовал вечерние курсы и читал публичные лекции, создал бодрую атмосферу в деревне — танцевали и пели все вместе. И жители деревни говорили, что они не возражают против такого социализма, какой предлагает им этот учитель, и включились в дело революции.

Когда Чха Гван Су устроился в Синьаньтуне, я посещал его по субботам после уроков. Тогда мы выходили на гаоляновое или кукурузное поле за окраину Гирина и там, сняв школьную форму, одевались по-крестьянски, уходя вот так от вражеской слежки.

Находясь в Синьаньтуне, я знакомился с опытом работы Чха Гван Су, помогал ему в делах. В ходе такой работы я стал глубже понимать его, а он — меня.

Так мы развернули через него работу по воспитанию жителей Синьаньтуня в революционном духе. Однажды он появился в Гирине и затащил меня в Бэйшаньский парк. Когда мы уселись там в доброй тени, он сказал мне, что есть человек по имени Хо Рюр, достойный нашего внимания. По его словам, этот человек был причастен к делу революции еще в годы, когда он учился в Тонхынской средней школе в Лунцзине. Недавно Хо Рюр приехал в Гирин с целью поступить в юридический институт, но надежду свою на учебу бросил, будучи не в состоянии платить за обучение.

Чха Гван Су обратил внимание на Хо Рюра, потому, что за его спиной стояли влиятельные люди. Он сказал, что Хо Рюра послал в Гирин Ким Чхан. Он еще продолжал питать иллюзии к Ким Чхану. Слова его меня удивили.

Ким Чхан был одним из крупных руководителей коммунистического движения раннего периода в Корее. Он работал заведующим отделом пропаганды во время существования первой Компартии Кореи, играл ведущую роль и при создании второй. Позже он, избегая опасности быть арестованным, уехал в Шанхай и организовал там шанхайский филиал Коммунистической партии Кореи. Ким Чхан был представителем фракции Хваёпха и действительным организатором «маньчжурского бюро» Коммунистической партии Кореи.

Ким Чхан направил юношу, находившегося под его влиянием, в Гирин, ибо он с нескрываемым вожделением взирал на нас. Когда распространились во многие места слухи, что мы в Гирине развернули движение учащейся молодежи, подняв знамя коммунизма, он стал обращать внимание и на нас. Когда наши силы начали возрастать, он послал толковых людей, видимо, хотел оказать на нас свое влияние.

И сам Ким Чхан прибыл в Гирин и имел частые контакты с учащейся молодежью. Не раз читал и публичные лекции. Я тоже слушал однажды его лекцию. Как-то сообщили, что с публичной лекцией выступит «большой знаток марксизма». И мы вместе с Чха Гван Су пошли в дом Ли Гым Чхона, расположенный за воротами Дадунмынь, где остановился Ким Чхан. Но он высказал абсурдное мнение, вредное для революционной практики, и мы в нем разочаровались.

В тот день Ким Чхан, выдавая свою фракцию за «ортодоксальную» в корейской революции, клеветал на другие группы. Он даже выдвинул нелепую концепцию, что корейская революция, мол, является пролетарской революцией и потому только рабочие, бедные крестьяне и батраки могут стать ее движущей силой, а все остальные непролетарские элементы не могут быть движущей силой революции.

Тогда я, слушая речь Ким Чхана, глубоко осознал, что его утверждения являются опасным софизмом, который мог бы ввести народные массы в заблуждение и причинить огромный вред революционной практике, что без борьбы с подобным софизмом нам нельзя идти по верному пути коммунистического движения.

Чха Гван Су сказал, что у него тоже такое мнение, как и у меня, и признался, что он почтенно относился к Ким Чхану, не зная сути его воззрений. В то время фракционеры повсюду тянули руки к молодежи, чтобы умножать силы своих групп.

Тогда и Ан Гван Чхон, представитель фракции Эмэльпха, появился в Гирине, приодевшись в белое турумаги, и пытался расширить силы своей группы, выдавая себя за «вождя» коммунистического движения. Одно время он работал ответственным секретарем компартии из фракции Эмэльпха, поэтому обладал необыкновенным самолюбием. В Гирине было немало людей, которые преклонялись перед ним, как перед «корифеем марксизма».

Чха Гван Су сказал мне, что Ан Гван Чхон является известным теоретиком. Да и я встречался с ним раза два с надеждой услышать от него хотя бы одно слово, которое помогло бы нам в нашей практической деятельности. Он, как и Ким Чхан, тоже умел произносить речи весьма гладко.

Все слушатели восхищались его речами, но не надолго. Впечатление при одной его речи изменилось сразу, когда он сказал глупость, пренебрегая массовым движением. Он утверждал, что в революции можно победить и без борьбы масс, если полагаться на силы Коминтерна или какой-то большой страны. С жаром разглагольствовал, что не нужно, мол, вести массовую борьбу, напрасно проливая кровь, в такой малой стране, как Корея, а надо добиваться независимости при помощи большой страны. Это был настоящий софизм, предлагающий строить крепость на песке.

И я подумал тогда, что и этот человек, как и Ким Чхан, тоже не больше чем пустозвон.

— Мы никак не можем понять ваши слова. Зачем же вы организовали компартию и ведете коммунистическое движение, если вот так недооцениваете массовую борьбу? Зачем вы здесь, в Гирине, призываете людей встать на революцию? — спросил я его.

Опровергая его речь, я сказал, что нельзя победить в борьбе руководству компартии из нескольких человек, без пробуждения, сплочения и мобилизации масс на борьбу, что это бредовая мечта — добиться независимости благодаря чужой милости, без веры в свой народ.

Он сделал вид, будто ему не охота беседовать с нами, так как у нас слишком низок уровень. Он сказал, что нужно пройти огонь, воду и медные трубы, чтобы понять такую вещь, и ушел с насмешкою. И больше мы с ним дела не имели.

В ту пору фракционеры выступали то с левооппортунистической теорией: «Корейская революция является пролетарской революцией», «Построим социализм сначала в районе корейских жителей в Маньчжурии», то с теорией правооппортунистической: «Корейская революция есть революция буржуазно-демократическая и национальная буржуазия должна взять в свои руки гегемонию в этой революции, поскольку очередной задачей встает освобождение нации».

Среди фракционеров нашлись и люди, которые утверждали, что в Корее, где сложилась особенная, неблагоприятная политическая обстановка, можно вести движение только идеологическое, но нельзя развернуть движение политическое. Были и такие люди, которые говорили: «Сначала независимость, а потом революция». А также были и такие, что ошеломили массы ультрареволюционным лозунгом: «Свергнуть капитализм и завершить мировую пролетарскую революцию!»