Однажды неожиданно пришел ко мне связной от него с письмецом. В нем он писал, что вскоре в Гирин поедет его друг Чха Гван Су, и советовал мне познакомиться с ним. Он добавил, что и сам на днях съездит в Гирин.

Спустя несколько дней я читал в Доме христианской молодежи публичную лекцию. Когда я после нее вышел из Дома, появился передо мною невесть откуда взявшийся юноша в очках, чуть наклонив голову набок, и спросил меня ни с того ни с сего, знаю ли я Чвэ Чхан Гора. Я ответил, что знаю, и он протянул мне руку даже без представления. Это и был не кто иной, как Чха Гван Су.

Первая наша беседа была такою, что он говорил мало, давая больше говорить мне. Он задавал вопросы, я отвечал.

Он произвел на меня впечатление человека неделикатного и необщительного, и он ушел куда-то, не сказав куда.

Спустя некоторое время Чвэ Чхан Гор приехал в Гирин, как и обещал. В Гирине находилось руководство Чоньибу, и его центральная охрана занимала казарму, расположенную за воротами Синькаймынь. Он приехал, пользуясь случаем, когда его рота должна сообщить о чем-то этой центральной охране. Я сказал ему, о чем мы беседовали с Чха Гван Су и какое впечатление он произвел на меня, заметив, что душу свою он мне не открыл.

Чвэ Чхан Гор ответил, что Чха Гван Су произвел такое же впечатление и на него, когда они встретились в первый раз, и добавил, что это человек правдивый.

Как-то раз командир роты Армии независимости, в которой состоял Чвэ Чхан Гор, получил донесение, что в школе в Люшухэцзы имеется учитель, пропагандирующий коммунизм. Командир роты приказал сейчас же схватить его.

Чвэ Чхан Гор опасался, как бы этот учитель, Чха Гван Су, не подвергся истязанию со стороны бойцов Армии независимости, которые без всяких оснований считают коммунистов еретиками. Он дал секретное задание бойцам, которые находились под его влиянием.

Эти бойцы, получившие задание от Чвэ Чхан Гора, ужинали в доме, где Чха Гван Су находился на полном пансионе. Наверно, им подали очень скудный ужин. Говорили, что в миске у кого-то даже оказались подохшая моль и отруби, когда разбавили ложку чумизной каши водой.

Бойцы, привыкшие угощаться везде, ворчали угрожающе:

— Разве это каша? Вы не считаетесь с Армией независимости, что ли?

Тут уж Чха Гван Су заступился за хозяина дома:

— Сами члены этой семьи уже несколько дней не брали в рот ни зернышка и утоляют голод одной зеленью. А кашу эту варили, взяв чумизу в долг у помещика, чтобы угощать вас, дорогих гостей. Виноват помещик, который дал плохое зерно, а не хозяин, угостивший вас искренне от всей души.

Выслушав такие слова Чха Гван Су, вдруг примолкли и те, что орали так сердито. К его безупречным доказательствам они придраться не смогли. И крикуны, которые вначале так грозили хозяину, были восхищены личной доблестью учителя. Они ушли, не только не тронув его, но даже и доложили командиру роты, что Чха Гван Су «не коммунист, а настоящий патриот».

Чвэ Чхан Гор сказал, что с первого же знакомства с Чха Гван Су он убедился, что это человек, с которым стоит дружить. У Чвэ Чхан Гора был такой характер, что он полностью доверял и сердечно относился к тому, кого он однажды оценил как человека достойного. И я поверил в то, что Чха Гван Су хороший человек, раз он так понравился Чвэ Чхан Гору.

Спустя неделю, как ушел Чвэ Чхан Гор, вдруг снова появился Чха Гван Су. Он сказал, что за это время познакомился с Гирином, хотя и знакомился с ним понемногу, и ни с того ни с сего спросил, какое у меня мнение по вопросу о союзе с националистами.

Надо сказать, что в то время внутри коммунистического движения шла острая дискуссия по вопросу о союзе с националистами в связи с тем, что Чан Кайши изменил Коммунистической партии Китая. Взгляд на этот вопрос был своего рода пробным камнем, дающим повод к тому, чтобы различить подлинного коммуниста от оппортуниста. Поэтому, думаю, и Чха Гван Су сразу же после знакомства со мной поинтересовался моим мнением по этому вопросу. Собственно, тут ничего удивительного и нет, потому что вследствие измены Чан Кайши в китайской революции создалась весьма сложная ситуация.

До измены Чан Кайши китайская революция находилась в стадии бурного подъема. Сотрудничество Коммунистической партии Китая и Гоминьдана служило мощным фактором, способствовавшим революции.

Со второй половины 20-х годов китайская революция приступила к свержению реакционного режима во всей стране методом революционной войны. Летом 1926 года Национально-революционная армия начала Северный поход под лозунгом свержения империализма, свержения военщины и ликвидации феодальных сил, заняла Хунань, Хубэй, Цзянси, Фуцзянь и другие провинции. Потом она заняла один за другим важные города в бассейне реки Янцзы и оказала сильное давление на реакционную военщину Чжан Цзолина, захватившую даже Хуабэй (территория Китая севернее реки Хуанхэ — ред.) под закулисным дирижированием японских империалистов.

Рабочие Шанхая троекратным героическим восстанием заняли город, а жители Уханя и Цзюцзяна, воодушевленные победоносным ходом революции, начавшей Северный поход, отняли у английских империалистов территорию сеттльмента. Рабочий класс откликался на наступление армии, совершающей Северный поход, всеобщими забастовками, а крестьяне вместе с рабочими участвовали массами в войне, в походе на север, презирая смерть.

Вот в такой-то момент Чан Кайши и сорвал сотрудничество Гоминьдана и Коммунистической партии и стал на путь измены революции. С целью монополизировать право на руководство революцией он заговорщицким методом начал отстранять коммунистов от руководства в Гоминьдане и правительстве, активно вел закулисные переговоры для получения поддержки империалистических держав.

— Если бы Чан Кайши не совершил подобного изменнического действия, китайская революция шагнула бы дальше вперед и, следовательно, вопрос союза с националистами не приобрел бы такой острый характер, как сейчас, — говорил Чха Гван Су в негодовании.

Когда упрочилась революционная база в Гуандуне и встал на повестку дня революции поход на север, Чан Кайши без промедления установил военную диктатуру и перешел к фашистскому терроризму против Коммунистической партии. В марте 1926 года он, спровоцировав инцидент с кораблем «Ятсен», выгнал Чжоу Эньлая и всех других коммунистов из офицерской школы Вампу и 1-го корпуса Национально-революционной армии. В марте 1927 года он силой оружия распустил Наньчанский и Цзюцзянский городские комитеты Гоминьдана, поддерживавшие три основные политические установки Сунь Ятсена. А 31 марта он предпринял налет на место массового митинга в Чунцине и зверски уничтожил множество горожан.

12 апреля 1927 года в Шанхае он совершил варварское массовое истребление революционно настроенных жителей города. Кровавая бойня распространилась и на периферию.

После этого инцидента китайская революция вступила в период временного спада.

Внутри международного коммунистического движения появились люди, которые, подчеркивая необходимость извлечь урок из такого положения китайской революции, ударились в крайность и настаивали на отказе коммунистов от сотрудничества с националистами.

Видимо, такая обстановка натолкнула Чха Гван Су на что-то, от чего стоило бы себя уберечь.

На что мы ориентировались? Корейские коммунисты обязаны сотрудничать и с националистами во имя возрождения Родины — это была позиция, которой придерживались мы со времени создания ССИ.

В тот день я так разъяснял это Чха Гван Су:

— Некоторые разложившиеся националисты Кореи, капитулировав перед японскими империалистами, проповедуют «автономию» и национал-реформизм, но патриотически настроенные националисты и интеллигенты с твердой волею борются внутри страны и за ее пределами за независимость Кореи. Корейские националисты, испытывающие на себе варварское колониальное господство японского империализма, сильны антияпонским духом, поэтому нам надо идти рука об руку с такими националистами и национальной буржуазией.