Каждый раз на занятии по военному делу, бегая с песчаными мешочками на ногах, я думал: можно ли вот таким образом разгромить японских захватчиков?

В прошлом армия членов секты Тонхак во главе с Чон Бон Чжуном, — их было несколько десятков тысяч, — была развеяна в пух и прах, не устояв против тысячных японских войск на перевале Угымчхи. Тогда японские войска были вооружены современным оружием. Но обстановка была благоприятная: если каждые сто бойцов из армии членов секты Тонхак взяли бы на себя по одному япошке смогли бы освободить Кончжу и продвинуться до Сеула. Но, слабы были вооружения и силы бойцов, и они потерпели поражение.

И вооружения Армии справедливости мало чем отличались от вооружений армии членов секты Тонхак. И у Армии справедливости было несколько современных ружей, но их количество было ограниченным, а большинство бойцов было вооружено клинками, копьями или фитильными ружьями. И не случайно, что историки называют борьбу Армии справедливости борьбой фитильного ружья с винтовкой типа «38»: Не трудно представить себе, какое трагическое терпение надо было проявлять и какую неравную битву приходилось вести, чтобы подавить примитивным ружьем винтовку типа «38»: при каждой стрельбе из фитильного ружья нужно было зажигать рукой фитиль, тогда как из винтовки типа «38» делали более десяти выстрелов в минуту.

Когда характеристика фитильного ружья оставалась секретом воинов Армии справедливости, японцы при одном выстреле из него разбегались в панике. А когда узнали его характеристику, они не боялись и ставили его ни во что. Ясно, каким был исход боя! Бойцы Армии справедливости, выходцы из конфуцианских ученых, верные дворянской морали и моральным канонам, участвовали в боях в стесняющем топхо (ритуальный халат с длинными рукавами — ред.) и в шляпе из конского волоса. Их японские войска подавляли пушками и пулеметами.

А теперь военная мощь Японии несравненно укрепилась. Можно ли учением с песчаными мешочками на ногах подавить сильные войска империалистической страны, выпускавшей серийным методом танки, пушки, военные корабли, самолеты и другие виды современного оружия и тяжелого снаряжения?

Но больше всего огорчала меня в училище идейная отсталость.

Администрация училища, идя только по пути к национализму, предостерегала от других идей, и курсантам приходилось следовать такому течению.

В училище находились и юноши, которые сочувствовали правлению королевской династии или строили иллюзии насчет демократии американского образца.

Таких тенденций больше проявлялось во время семинаров по истории мировой революции. Курсанты, вызванные преподавателем, повторяли только содержание материала, пройденного на занятии, пространно рассказывали о развитии капитализма.

Я не в силах был сдержать моего недовольства их догматическим подходом к учебе. На занятиях по политическому предмету вообще не затрагивали вопрос о живой действительности, такой, как вопрос о независимости Кореи и ее народных массах. Только механически обучали и проверяли знание материалов, данных в учебниках и в учебной программе.

Будучи убежденным в том, что темой дискуссии должен стать, практический вопрос, связанный с будущей судьбой Кореи, однажды я обратился к только что выступавшему курсанту с вопросом: «Какое общество, по-вашему, следует построить в нашей стране после достижения независимости?»

Тот, не задумываясь, с ходу ответил, что следует идти по капиталистическому пути. Он сказал:

— Наша нация лишилась страны под ударами японских самураев потому, что феодалы-правители нашей страны праздно приводили время, сочиняя стихи на лоне природы, когда другие страны шли по капиталистическому пути. Чтобы не повторять такое прошлое, следует построить у нас капиталистическое общество.

А другие заявляли, что надо восстановить феодальные королевские династии.

Не было таких курсантов, которые заявляли бы о необходимости построить демократическое общество или общество, хозяевами которого являются народные массы. То было время, когда национально-освободительное движение переживало период поворота от националистического движения к коммунистическому. Но они, видимо, совершенно не имели в виду такого идейного течения времен.

Были и такие курсанты, которые, сидя сложа руки, заявляли:

«Какое общество построить после достижения независимости? Такой вопрос надо рассмотреть потом, это дело будущего. Еще не добившись независимости, ставить вопрос: за капитализм или за восстановление королевских династий — это все равно что переливать из пустого в порожнее».

Слушая такие выступления, я всем сердцем убедился в том, что националистическое образование, проводимое в училище, — это отжившее свой век. Все — и утверждения о необходимости восстановления феодальных королевских династий, и утверждения о капиталистическом пути развития — казалось мне анахроническим, и оттого было тошно на душе.

Будучи не в силах владеть собою, я встал с места и сказал, что в нашей стране нельзя совершить такую буржуазную революцию, какую совершали в европейских странах, тем более нельзя восстановить старый механизм феодального правления.

Я говорил: «Как капитализм, так и феодальное общество — оба они представляют собою общества, где богачи роскошествуют за счет эксплуатации трудящихся масс. После достижения независимости в Корее нельзя строить такое несправедливое общество. Было бы ошибкой, если смотреть только на промышленную цивилизацию капитализма, а на его бич закрывать глаза. Абсурдны и утверждения о необходимости восстановления феодальной династии. Кто же будет сочувствовать такому правлению феодальной династии, которая продала страну внешним силам? Спрашивается, что делали короли? Сдирали три шкуры с народа, снимали с должностей и отправляли в ссылку верноподданных, выступавших за справедливость, — и только. Добившись независимости Кореи, мы должны построить на родной земле общество, где нет места эксплуатации и гнету, общество, где вольготно живут рабочие, крестьяне и другие сдои трудящихся масс…»

Многие курсанты сочувствовали моим утверждениям. Кто же будет выступать против, когда я призывал построить богатое и могучее общество, где нет эксплуатации и гнета, где весь народ равноправен?

По окончании занятия и Чвэ Чхан Гор, крепко пожимая мне руку, поддержал меня, подчеркивая, что я отлично выступил. Он выразил чувство большого удовлетворения, заявляя, что я блестяще распространил коммунистические идеи, не говоря ни одного слова о коммунизме.

Ограниченность этого училища отражала в миниатюре ограниченность самого националистического движения. Мне удалось увидеть в этом училище подлинное лицо националистического движения.

К этому времени и части Армии независимости оказались бессильными, грызлись только за сферу своего влияния. Они почти не развертывали практическую военную деятельность, какую они часто вели в первой половине 20-х годов в Корее и в бассейнах реки Амнок. Они, свившись в контролируемом ими районе, обхаживали, собирая пожертвования в фонд армии.

И деятели Шанхайского временного правительства, выдававшие себя за «всегосударственное правительство, представляющее корейскую нацию», расколовшись на фракции «сторонников автономии» и «сторонников независимости», вели яростную грызню за гегемонию. Этим и объяснялась частая смена глав временного правительства. Бывало, в одном году была двукратная кабинетская чехарда.

Во время Парижской мирной конференции не удалось даже включить в ее повестку дня «петицию о предоставлении независимости Кореи» вследствие гнусных обструкционистских происков представителей США и других стран — участниц переговоров. Вместо того, чтобы извлечь надлежащий урок из этого, деятели временного правительства, втаптывая в грязь даже национальное достоинство, продолжали подлый, подобострастный фарс с «обращением с петицией».

Когда так называемая «американская парламентская группа по инспекции Востока» приехала в Сеул через Шанхай, по их указке проамерикански настроенные низкопоклонники, находившиеся в стране, подносили американским конгрессменам инсам, серебряные и другие драгоценные изделия.