Однако спортивная площадка здесь была настоящая, большая и просторная.

Подходя к училищу, я с надеждой и любопытством осматривал его. И мне вспомнился случай, когда мы жили в Бадаогоу. В зимнюю стужу без меховой шапки приходил к нам О Дон Чжин, который вместе с моим отцом подолгу советовался об учреждении училища «Хвасоньисук», вот этого самого. Осмотр здания этого училища, куда я пришел поступать, навеял на меня глубокие раздумья.

Встретил меня в своем кабинете начальник училища, человек среднего возраста, низкого роста, с впечатляющим лицом и лысою головой. Это и был Чвэ Дон О.

Он был учеником Сон Бен Хи, главы третьего поколения служителей религиозной секты чхондогё, одного из инициаторов Первомартовского народного восстания, называемых «группой 33-х». Окончив курсы, учрежденные Сон Бен Хи, он вернулся в свой родной край Ичжу открыл там частную школу содан, в которой учил детей служителей секты чхондогё. Так он начал движение за независимость. Он участвовал в Первомартовском движении, а после эмигрировал в Китай, где открыл Религиозный совет служителей чхондогё, развертывал патриотическую религиозную деятельность среди эмигрантов-соотечественников.

Начальник училища с болью в душе напомнил, что ему не удалось участвовать в похоронах моего отца, что это, может, на всю жизнь останется тяжелым камнем у него на душе. Он вместе с управляющим некоторое время делились воспоминаниями о моем отце. Очень впечатляет наставление Чвэ Дон О, данное мне в тот день.

— Сон Чжу, — говорил он, — ты своевременно пришел в наше училище. Движение за независимость страны переживает новый период, требующий талантов. Уже канули в Лету времена Хон Бом До и Рю Рин Сока, когда действовали наобум. Чтобы взять верх над новыми японскими методами ведения боев и новыми видами вооружений, необходимы свои новые методы ведения боев и новые виды оружия. Кто будет разрешать этот вопрос? Его обязано разрешить именно новое поколение, такое, как ты, Сон Чжу…

Кроме того, начальник училища рассказывал мне много поучительного. Не раз подчеркивая скудность условий питания и ночлега, он наказывал, что надо терпеть и выносить те или иные трудности, заглядывая в будущее независимой Кореи. С первого взгляда мне показалось, что он человек спокойный по натуре, но обладающий поразительным даром слова.

В тот день в доме Ким Си У приготовили для меня ужин. За скромно накрытым столом, говорящим об искренности и сердечности хозяев, уселся я с представителями старшего, отцовского поколения. Меня охватили глубокие чувства. Еще бы! Такая встреча…

На краю круглого стола стояла бутылка хлебной водки. Я думал, что он принес ее для себя, чтобы пить ее во время еды, но, к моему удивлению, налив рюмочку, он предложил ее мне. Мне было так неловко, что я махнул обеими руками, отвергая такое предложение. Я растерялся не на шутку, это было первое в моей жизни обращение ко мне как к взрослому. Был случай, когда Чан Чхоль Хо предлагал мне стакан водки при похоронах моего отца, увидев, что я в глубокой скорби, но то же было обращение к человеку в трауре по отцу, и больше ничего.

Но Ким Си У обращался ко мне как к взрослому. Изменялся и тон обращения. Все это было мне необычно.

— Слыхал я, что ты приедешь, и с горестью вспомнил о твоем отце. Вот и велел я достать бутылку волки. Когда твой отец приезжал в Хуадянь, вот так же вместе садились мы за этот стол. И я предлагал ему рюмку водки. Сегодня ты выпей за отца эту рюмочку. Ты же теперь глава семьи!

С этими словами управляющий непринужденно предложил мне рюмочку, но я не мог легко поднять ее. Рюмочка была такая маленькая, что могла бы поместиться в одной пригоршни, но в ней таился такой неизмеримо большой вес.

За этим столом, где Ким Си У обращался ко мне как к взрослому, я испытывал чувство высокого долга, побудившего меня вести себя, как взрослые, во имя Родины и нации.

Он выделил мне одну комнату, которой он пользовался как спальней и личной библиотечкой. Он говорил мне голосом, не допускающим никаких возражений: уже был разговор с начальником училища, так что не думай столоваться в общежитии, оставайся в моем доме. Он напомнил еще, что перед смертью мой отец написал ему письмо с просьбой позаботиться обо мне и что он обязан только выполнить его просьбу.

И в Фусуне, и в Хуадяне друзья моего отца проявляли всю свою искренность по отношению ко мне. Так относясь ко мне, они, видимо, и старались выполнять свой долг перед моим отцом. Тогда их такая искренность и такое чувство долга заставляли меня думать о многом. В них таилось заветное чаяние и пожелания представителей отцовского поколения, чтобы новое поколение выполняло достойно свою долю во имя независимости страны, гражданский свой долг. Их ожидания заставляли меня, сына Кореи, представителя нового поколения, испытывать чувство высокой ответственности перед Родиной. И я твердо решил тогда свято хранить в своем сердце завет отца, прилежно учиться и пройти военную подготовку так, чтобы оправдать ожидания народных масс.

Со следующего дня у меня началась новая жизнь в военном училище. Чвэ Дон О провел меня в класс. Увидев меня, курсанты диву дались: откуда взялась такая малютка-боец за независимость! Они, видимо, думали, что я, боец-подросток, бывший на побегушках в какой-то роте, скатился вот к ним.

Среди курсантов, — а их тут было более 40 человек, — не было ни одного такого малолетка, как я. Большинство их — юноши лет 20. Среди них был и женатый с черными усами, уже имеющий детей. Все они доводились мне старшими братьями или даже дядями. Когда начальник училища представил меня, все дружно зааплодировали.

По распоряжению преподавателя я занял место в первом ряду у окна. Рядом со мною сидел курсант по имени Пак Чха Сок из 1-й роты. Каждый раз, когда начиналось занятие, он стал коротко наушничать мне на биографии преподавателей и на их кажущиеся ему отличительные стороны из их личных характеров.

С самым глубоким уважением он представил мне военного инструктора Ли Уна. По его словам, Ли Ун — член Военного совета группировки Чоньибу, он учился в офицерской школе Вампу. То было время, когда к выходцам из того военного училища все относились с уважением как к важным персонам. Он говорил, что его отец в Сеуле ведает большой аптекой, поэтому ему часто присылают инсам (женшень — ред,), он настроен несколько бюрократически, что его дефект это, но он эрудированный, разносторонне способный и пользуется уважением у курсантов.

Еще говорил Пак Чха Сок, что преподают в училище такие предметы, как история Кореи, география, биология, математика, физкультура, военное дело, история мировой революции, и на бумажке написал мне режим дня в училище.

Так завязалась моя дружба с Пак Чха Соком, который позже, когда мы вели вооруженную борьбу, оставлял в моей душе неизбывную боль. Впоследствии он сбился с пути, но в годы учебы в этом училище наша дружба с ним была исключительной, мы относились друг к другу как родные.

В то день, пополудни, ко мне в дом Ким Си У пришел Чвэ Чхан Гор из 6-й роты вместе со своими товарищами — их было больше десятка. Видимо, с первого взгляда они составили обо мне неплохое впечатление. Я совсем еще малышом поступил в училище, и им, видимо, из любопытства захотелось поговорить со мной.

На голове у Чвэ Чхан Гора был большой шрам. У него был широкий лоб, а брови черные, как и подобает мужчине. Он был высокого роста, крепкого сложения, такой красивый, что если бы на голове у него не было шрама, его вполне можно было бы назвать красавцем. В его манере говорить и держать себя таилось привлекательное, манящее своей мягкостью и вежливостью доброе человеческое качество. С первого же взгляда он произвел на меня неизгладимое впечатление.

— Сон Чжу! Тебе, говорят, только четырнадцать лет, но ты выглядишь не по возрасту взрослым. Как же ты таким малолетком служил в Армии независимости и как поступил в наше училище?

Это был первый вопрос, заданный им мне.

На его устах постоянно блуждала улыбка, он не сводил с меня глаз, будто встретился с закадычным другом, с которым дружил долгие годы, резвясь под одним кровом.