Ночью в гостинице выдавали мягкую подстилку и по два шерстяных одеяла, брали за это примерно 50 чон. Я подсчитывал имевшиеся у меня денежки — роскошествовать было мне невмоготу, зачем мне брать по два одеяла? И я просил только одно. Но хозяин и на этот раз не брал с меня деньги, а, выдав два одеяла, говорил:
— Все гости берут подстилку и по два одеяла, нельзя же обделять тебя.
Хотя корейцы и влачили рабскую жизнь, будучи лишенными Родины, но они свято хранили свою природную доброту и человечность, прекрасные нравы и обычаи, передаваемые от предков поколениями. И делалось это испокон веков. Еще и в начале нашего столетия в нашей стране многие ездили и без денег. Гостей, приезжавших в свои дома или края, и кормили, и отводили им ночлег, не требуя платы. Таковы были древние обычаи Кореи. Таким обычаям очень завидовали и люди Запада. И я, пройдя тысячу ли, твердо убедился в том, что корейская нация — это люди доброй души и высокой морали.
И хозяин гостиницы «Сосон», как и хозяева постоялого двора в Канге и трактира в Чунгане, находился под руководством и влиянием моего отца. Везде и всюду у него были такие единомышленники и близкие друзья. В этом убедился я и тогда, когда уехал в Чунган еще семилетним мальчишкой.
Встречаясь с теми, кто принимал нашу семью и заботился о ней как о своих кровных родных, я думал: когда же мой отец успел сблизиться со столь многочисленными друзьями, какой далекий путь проделал он ради приобретения таких товарищей!
Друзья у него были везде, и он даже на чужбине пользовался их помощью и поддержкой. И мне оказывали они большую помощь.
Из воспоминаний того времени, когда я прошел тысячу ли, до сих пор не исчез из моей памяти город Канге. В этом городе, где 4 года тому назад горели в домах светильники, загорелся вдруг яркий электрический свет. Жители Канге радовались, что проведено электричество, но мне было грустно и тяжело при виде улиц его, где наплывал, как вал нечистот, японский образ жизни, такой чуждый нам.
Глубоко запал мне в сердце истинный смысл пламенных слов отца: «знать Корею», которые высказал он, отправляя меня в Корею. Глубоко вникая в суть его слов, я внимательно следил за трагической судьбой Родины.
Для меня путь в тысячу ли был своего рода большой школой, учившей меня знать Корею, знать наш народ.
К вечеру, 29 марта 1923 года, на 14-й день после ухода из Бадаогоу, пришел я в Мангендэ, вошел во двор родного дома.
Бабушка, прявшая на прялке в передней комнате, выскочила во двор в одних носках и рывком обняла меня.
— С кем ты пришел?
— На чем приехал?
— Здоровы ли родители?
Осведомляясь, бабушка осыпала меня вопросами, не давая и слова вымолвить.
Выскочил во двор и дедушка. Он плел соломенный мат в комнате. Я сказал им, что пришел один и пешком. Бабушка и ушам своим не верила.
— Неужели ты один пришел? Твой отец страшнее тигра!
Она говорила, словно перебивая самому себя, и цыкала языком.
В тот день собралась вся семья; проговорили всю ночь, слушая мой рассказ, как сказку.
Горы и реки, как и прежде, тихи, милы и прекрасны, но следы бедности, проступавшие во всех уголках села, выглядели еще гуще, чем прежде.
Несколько дней пробыл я в Мангендэ. Я был зачислен в 5-й класс Чхандокской школы, в которой дедушка по матери был заместителем директора по административной части. Так я и начал учиться на Родине, живя в доме родителей матери в Чхильгоре.
В то время семье родителей матери трудно было взять меня на свое иждивение. Семья эта переживала еще испытания по делу брата матери Кан Чжин Сока. После его ареста и тюремного заключения усилились полицейский надзор и произвол, к тому же здоровье его было здорово подорвано. Это сильно огорчало всю семью, которая и так едва-едва сводила концы с концами, питаясь жидкой похлебкой из неочищенного гаоляна и кашей с сывороткой от соевого творога, сваренной на пару. Одним земледелием младшему дяде по матери было невмоготу обеспечивать хотя бы мало-мальски сытую жизнь. Он занимался и перевозкой грузов на тележке, запряженной волом. Так вот кое-как и перебивались со дня на день.
Но семья эта не подавала и вида, что живет в такой вот нужде. Она всячески помогала мне, чтобы я целиком отдавался учебе, специально выделила мне внутреннюю комнату главного здания с керосиновой лампой, подстилала мне и циновку. Ко мне приходили мои товарищи когда угодно, гурьбой по три и четыре человека, и все они были приняты с уважением.
Чхандокская школа — это прогрессивно настроенная частная школа, которую открыли мой дедушка по матери и другие передовые люди Чхильгора под влиянием движения за патриотическое культпросвещение. Цель этой школы — способствовать восстановлению государственной власти.
В последний период существования Старой Кореи и после «аннексии Кореи Японией» в нашей стране активизировалось движение за патриотическое просвещение в качестве составной части борьбы за спасение страны. Передовые люди и патриоты всем сердцем убедились в том, что главная, но позорная причина потери государственной власти — в отсталости страны. Они твердо поняли, что только просвещение — основа основ для укрепления своих сил, что без развития просвещения нельзя добиться ни независимости страны, ни модернизации общества. И они развернули повсеместно в стране движение за создание частных школ.
Передовиками этого движения были Ан Чхан Хо, Ли Дон Хви, Ли Сын Хун, Ли Сан Чжэ, Ю Гиль Чжун, Намгун Ок и другие сторонники движения за патриотическое просвещение. Движению за просвещение активно способствовали и научные общества, созданные в различных районах страны.
В водовороте движения за просвещение и культуру, охватившего всю страну, появились тысячи частных школ, они помогали интеллектуальным людям страны, дремавшим втуне под путами феодализма, воспрянуть ото сна. Именно к этому времени старинные частные школы содан, проповедовавшие каноны Кунцзы и Мэнцзы, были перестроены в школы «Хактан» и училища «Исук», обучавшие детей предметам современной науки и призывавшие подрастающее поколение воспламеняться патриотическим духом.
Все руководители националистического движения без исключения видели в просвещении исходный пункт движения за независимость и сосредоточивали в нем весь свой ум и энергию. И Ким Гу[14], постоянно руководивший за кулисами такими потрясающими событиями, как поступки Ли Бон Чхана[15] и Юн Бон Гира[16], считавший терроризм основной установкой движения за независимость, тоже в первые дни развертывал просветительную деятельность в провинции Хванхэ. И Ан Чжун Гын тоже был учителем, который, учредив школу в районе Нампхо, обучал детей.
Из частных школ, созданных в западной части Кореи, получили широкую известность Тэсонская школа в Пхеньяне, созданная по инициативе Ан Чхан Хо, и Осанская школа в Чончжу, построенная за счет частных средств Ли Сын Хуна. Из этих школ вышло много видных деятелей движения за независимость и интеллигенции.
Дедушка по матери наставлял меня учиться прилежно и стать настоящим патриотом. Он говорил: если появится в Чхандокской школе вторая такая личность, как Ан Чжун Гын, это будет честью школы.
Я ответил ему: я не достоин стать таким известным патриотом, как Ан Чжун Гын, но стану таким патриотом, который готов отдать жизнь во имя независимости страны.
Чхандокская школа была сравнительно большой по своим масштабам и модернизированной из частных школ западной части Кореи. Общее число учащихся в ней составляло более 200 человек. К тому времени это была немалая школа. Когда есть такая школа, можно быстро просвещать и население ее окрестностей, используя ее в качестве опорного пункта. Вот почему население и влиятельные лица Пхеньяна и его окрестностей уделяли большое внимание ей, не жалели своего усердия в разностороннем шефстве над нею.
