Трудно было переоценить последствия этого открытия, и когда я услышал новость, меня пробрала дрожь восторга. Даже обычно невозмутимый Блоньяр, казалось, был перевозбужден, и будь он настоящим бродягой, я поклялся бы, что он пьян. Только Арапед оставался холодно-бесстрастным и даже пожал плечами, но для него это было типично. Число подозреваемых сразу сократилось до девяти, так как в четвертом подъезде было только девять обитаемых квартир; дом был пятиэтажным, на каждом этаже по две квартиры, итого десять, но в одной квартире, по словам мадам Крош, сейчас никто не жил, значит, их оставалось девять.

Тут Арапед достал из большой черной папки, которую держал под мышкой, план четвертого подъезда, и мы углубились в список жильцов. Выглядел он так:

Левая сторона

Первый этаж: месье Андерталь, антиквар;

второй этаж: месье Неликвидис, представитель фирмы (пылесосы и сковородки);

третий этаж: семья Орсэллс;

четвертый этаж: месье и мадам Ивонн;

пятый этаж: мадемуазель Мюш.

Правая сторона

Первый этаж: месье Жозеф, пономарь Святой Гудулы;

второй этаж: мадам Энилайн, химическая чистка и крашение;

третий этаж: семья Груашан;

четвертый этаж: временно свободен;

пятый этаж: сэр Уайффл, писатель-свиновед на пенсии.

Блоньяр долго размышлял над этим списком. Потом сказал:

— Мадемуазель Мюш, конечно, можно не принимать в расчет. Наш преступник — мужчина.

— Но, шеф… — начал Арапед.

— Никаких «но»! — отрезал Блоньяр. — А кроме того, если мне не изменяет память и если в твоем докладе нет ошибки, в ноябре прошлого года мадемуазель Мюш стукнуло семьдесят три, и я не очень представляю, как она выходит по ночам рисовать на стенах черной краской мужчин, которые мочатся, а уж тем более — как она устраивает погромы в москательных лавках. Князь Горманской в отъезде, его квартира пустует — стало быть, две квартиры исключаем. Остается семь.

Я не мог представить себе в роли преступника булочника Груашана или пономаря, и Блоньяр согласился со мной, что это маловероятно, но в расследовании преступлений не стоит полагаться на маловероятность, и не стал вычеркивать их из списка. Правда, он признал, что они остаются в нем ненадолго.

— Сейчас я назову вам подозреваемых в порядке вероятности, каким он видится мне, — сказал он.

Я тут же зафиксировал это на бумаге. Скоро мы увидим, как Блоньяр был близок к истине.

Список подозреваемых в порядке вероятности, как его видел инспектор Блоньяр:

1,2. Месье Неликвидис и месье Ивонн (в равной степени);

3. Орсэллс;

4. Андерталь;

5. Сэр Уайффл;

6. Груашан;

7. Жозеф.

— Так, ребятки, — сказал инспектор, потирая измазанные лакрицей руки, — дело начинает проясняться!

Гортензия была на седьмом небе. Она искрилась весельем, хотя бесконечные любовные игры, которым она предавалась с новым любовником, совершенно истощили ее силы. Он проявлял в этом такую фантазию и изобретательность, что порой она просто диву давалась. Ее восторгу не было конца. Все это было хоть и прекрасно, но несколько утомительно, и после того как она два дня подряд опаздывала к мадам Груашан на полчаса, ей пришлось, сославшись на диссертацию, попросить освободить ее от торговли по утрам. Груашаны пошли ей навстречу, не уменьшив жалованья — по крайней мере, на время. Между тем с диссертацией дело тоже обстояло неважно: помимо физической усталости от любовных безумств ей никак не удавалось сосредоточиться на трудных вопросах философии, и все время, когда Он не был с ней, на ней, вокруг нее или позади нее, она мечтала о нем или подробно рассказывала Иветте, что он сказал и что сделал.

Так Иветта, слово в слово передававшая все Синулю (оба они с каждым днем поднимали брови все выше), узнала, что молодой человек из автобуса «Т» носил фамилию Морган (именно так мы будем называть его впредь; настоящую его фамилию мы пока назвать не можем, а если фамилия Морган подходит для Гортензии, то она подойдет и нам), мать его была англичанка, отца он не помнил. Каждый вечер, около девяти, оставив обессиленную Гортензию в постели, перекусив яичницей, сардинами или спагетти, которые она готовила для него дрожавшими после изощренных забав руками, он брал свой черный чемоданчик и уходил на работу, работу странствующего ночного антиквара. Несмотря на настойчивые расспросы Иветты, Гортензия не смогла рассказать о его работе подробнее, и, по правде говоря, это ее не очень интересовало.

Тем временем положение с диссертацией становилось угрожающим: она обещала своему научному руководителю, профессору Орсэллсу, представить к концу лета подробный план; лето закончилось, а план еще не был закончен, и при ее теперешнем образе жизни не было никаких шансов закончить его к сроку. Поразмышляв об этом несколько дней, она решилась пойти к Орсэллсу и попросить об отсрочке. Чтобы подготовиться к этому испытанию, она, как всякий раз, когда у нее случались затруднения, решила накануне визита купить себе платье и две пары туфель.

Всю одежду, купленную при таких обстоятельствах, она засовывала в огромный шкаф и никогда не доставала оттуда: эти вещи покупались не для того, чтобы их носить, а в качестве транквилизаторов. Носила она то, что покупал ей отец, когда в очередном приступе отцовского садизма он приглашал ее на обед, угощал семгой и дарил деньги либо квартиру. Она выбирала совсем другие ткани, другие цвета, другие цены; это были два совершенно разных гардероба, и, конечно, они хранились в разных местах. Итак, в тот день она купила две пары синих туфель и красное платье и, придя домой, тут же засунула их в шкаф. У нее было смутное ощущение, что в прошлый раз (по случаю разрыва с очередным другом) шкаф переполнился до отказа, она даже подумала, не купить ли еще один, но, по-видимому, она ошибалась: в шкафу оказалось достаточно места.

В то время Филибер Орсэллс, несомненно, был самым видным интеллектуалом города, а следовательно, и страны (в других местах, конечно, тоже водились интеллектуалы, но им не суждено было стать видными, поскольку они не жили в этом городе). Каждая из тридцати пяти его книг получила отзывы в прессе, а тираж их порой достигал пяти тысяч экземпляров; он высказывался обо всех важных событиях и по всем актуальным вопросам, и книги его обычно назывались так: «Современная философия и Икс», «Современная философия и нефть», «Современная философия и промышленная революция» и так далее. Он непрестанно призывал соотечественников взглянуть на мир философски и осознать, наконец, что в этом мире существуют: новые средства массовой информации; комиксы; научно-фантастические фильмы; безработица; сексуальная, антисексуальная или парасексуальная революция; ислам, буддизм, и так далее, и тому подобное. Его высказывания были, как правило, весьма решительны, и газеты охотно воспроизводили их, отводя им один или целых два процента места, которое обычно занимали интервью велогонщиков, рок-звезд или лидеров модных политических партий. Его успех был бесспорен, особенно у молодых интеллектуалов и студентов, которых подкупало широко распространенное мнение, что Орсэллс — маргинал, выдающийся ум, притесняемый властями, угнетенный, замалчиваемый, ненавидимый генералами от науки и литературы, консерваторами, и прочее, прочее, прочее. Вся его слава идейного борца была построена на этом мифе, в который искренне уверовал он сам (это всегда идет на пользу делу).

В частной жизни он был прост и скромен. В перерывах между курсами лекций в Америке, Японии или Германии он жил с женой и двумя дочерьми, близнецами по имени Адель и Идель, в небольшой квартире дома 53 по улице Вольных Граждан. Он был женат на своей бывшей студентке, на восемнадцать лет моложе его; она была невозмутимой, кроткой, белокурой, бледной; вот уже лет десять она почти не разговаривала. В девичестве она звалась Энада Ямвлих.