И все же это родство дало ему хозяйскую власть над временем, дорогой, над своей судьбой; чувство сопричастности с окружающим миром.

Усевшись в кресло, он улыбнулся своему новому ощущению, послал воздушный поцелуй новым сапожкам, и скоро веки сомкнулись, он погрузился в глубокий сон — так сладко мог спать только младенчик в утробе матери.

Так и прошла большая часть его великого похода на Восток. Временами он открывал глаза, но удостаивал пейзажи за окном лишь мимолетного сонного взгляда — настолько он был уверен в себе, в своем будущем.

Они ехали уже вторые сутки, прибытие намечалось на пять часов дня. И тут Джо заволновался. Все шло уж слишком хорошо, а это было подозрительно.

Ему стало казаться, что он участвует в каком-то колоссальном мошенничестве, где он и преступник, и жертва одновременно. Ну вот, скажем, приедет он в Нью-Йорк, а что там делать? Как себя повести? Утешили его вещи — он стал поглядывать на свой чемодан из черно-белой лошадиной шкуры, где лежала масса чудесных штучек, и поминутно щупал карман, где лежали деньги. Джо изучал лица пассажиров, гадая, есть среди них родная душа или все же все, как и он сам, замкнулись в себе, слегка волнуясь перед прибытием в самый большой и богатый город мира.

Последняя большая остановка — Говард Джонсон в штате Пенсильвания. Джо захватил чемодан, пошел в туалет и двадцать минут проторчал там, прихорашиваясь перед Нью-Йорком. Он побрился, побрызгался одеколоном, надел свежую рубашку, плюнул на сапожки и навел глянец. В туалете приводили себя в порядок и другие, но Джо не мог отказать себе в удовольствии поиграть с зеркалом — отошел на несколько шагов, соответственно настроился, сделал подобающую мину на лице. Затем чуть потоптался в стороне, чтобы застать свое отражение врасплох. То, что он увидел, ему ужасно понравилось. Когда он процокал сапожками из туалета, почти все пассажиры уже сидели в автобусе. Две молоденькие девушки, сидевшие спереди, те самые, что всю дорогу украдкой бросали на него взгляды, карабкались по лесенке впереди Джо. Одна из них, явно довольная, что находится с ним рядом, тихонько хихикнула. Джо был рад дальше некуда. Пробираясь мимо их кресел, он приподнял шляпу и наградил девушек своей неотразимой кривой ухмылкой, которую выработал загодя.

Реакция превзошла все ожидания. До конца пути девушки млели от восторга, повизгивали в кулачок, прятали лица за носовыми платками и толкали друг дружку. Джо вновь осмелел и забыл о своих недавних треволнениях. Что делать в Нью-Йорке? Да нет ничего проще: прямиком на Таймс Сквер, а дальше — держи нос по ветру. Неожиданно впереди возникла линия манхэттенских небоскребов. Они напоминали памятники на переполненном кладбище. Джо похлопал себя по низу живота и пробормотал: «Вот уж я достану свой причиндал, раскручу его, как лассо, и заарканю ваш вонючий городишко!»

В отеле «Палас» на Таймс Сквер Джо встретил старый сморщенный коридорный и оттащил чемодан в номер. При этом он постоянно величал Джо «сэр». Джо дал ему доллар на чай, запер дверь и обозрел комнату. Номер стоил раза в два дороже, чем в хьюстонской гостинице, но был гораздо уютнее и вдобавок с ванной. Стены зеленели свежей краской, коричневое покрывало на кровати было чистым, мебель кленовая. Над кроватью висела акварель с манхэттенскими небоскребами, а рядом на тумбочке стоял телефон. Джо подумал — первоклассное местечко.

Он распаковал чемодан, поставил радиоприемник на тумбочку, закурил и уселся у окна. Его окружал новый, поразительный мир: спереди, за окном — Сорок вторая улица, богатая, шумная, бурлящая; сзади, за спиной — шикарный номер отеля, где его тело найдет отдых, а шляпа — гвоздик в шкафу.

Потом Джо долго копался в гардеробе. Он до сих пор не мог поверить, что здесь, на полках, лежат его вещи, хотя только что сам разложил их. В голове мелькнула мысль — оказывается, если вещь не видишь, значит, она и не существует по-настоящему. И заторопился к зеркалу. Увидев свое отражение, Джо успокоился, но все-таки решил до конца убедиться, что это на самом деле он. Ему пришлось помахать отражению рукой, улыбнуться и пустить в зеркало облако табачного дыма. Затем Джо пошарил в ящиках комода и в стенном шкафу. Приободрившись, он вернулся к окну, не забыв, однако, по дороге еще раз улыбнуться отражению и шепнуть: «Все в порядке, ковбой. Мы дома и вот-вот разбогатеем». Для пущей убедительности он помахал бедрами, изображая любовный акт, потом уселся и докурил сигарету. «Вот ты какой, Нью-Йорк», — проговорил Джо, глядя на улицу. Жирная, невероятно грязная старуха сидела на тротуаре под тентом у входа в кинотеатр. Она поливала чем-то из бутылки свои замызганные босые ноги и свободной рукой втирала жидкость. Никто не обращал на нее внимания, только полицейский глянул с любопытством, но ничего не сказал и пошел дальше.

«Вот твоя комната», — сказал Джо радиоприемнику и включил его в надежде, что звуки помогут почувствовать себя по-настоящему дома.

Высокий женский голос с истеричными нотками вещал: «Это и есть мой способ». Послышался нервный смешок. Мужской, профессионально поставленный голос отвечал: «Да что вы? В жизни не слышал ничего подобного! Значит, когда у вас бессонница, вы просто встаете с кровати?» «Да!» — взвизгнула женщина, явно выходя из себя. «Объясните же, Бога ради, что вы делаете дальше?» — настойчиво вопрошал мужчина. «Я зажигаю везде свет, — пыхтела женщина. — Одеваюсь! Занимаюсь по хозяйству. Что-нибудь готовлю! Пеку, наконец!» — Она явно притомилась и была не в состоянии продолжать. «Ну, а утречком вы с ног не валитесь?» — поинтересовался мужчина. «Никогда! — Женщина произнесла это с таким пылом, словно открещивалась от обвинения в симуляции. — Честью клянусь, никогда!»

Джо посочувствовал даме, но одновременно и порадовался — то, что он раньше слышал про нью-йоркских женщин, подтверждалось. «Я понял, киска, что с тобой творится. Двигай ко мне со своей радиостудии, и я живо приведу тебя в порядок». «Но теперь, — продолжала женщина, — я чувствую, что могу свалиться прямо перед микрофоном!» В голосе послышались сдавленные рыдания. «Ну, — затарахтел ведущий, по-дурацки хихикая, — надеюсь, что этого не случится, пока вы нам не споете».

Заиграла музыка. Женщина, слегка успокоившись, запела «Мое глупое сердце».

Во время пения Джо открыл ящик стола, где обнаружил шариковую ручку и две открытки с видом отеля.

Поломав голову, он нашел свое окно, обвел его ручкой и на обратной стороне открытки вывел «Дорогая». Кто — дорогая? Джо не знал. Он порвал карточку и выбросил в окно.

Дама в радиоприемнике распевала, что на этот раз к ней пришла любовь, а не простое увлечение.

Джо вытащил другую открытку, опять обвел свое окно и написал сверху — «Это я». На этот раз он даже и не пытался найти, кому написать — просто нацарапал: «Я поселился здесь. Нью-Йорк мне показался так себе, но я нашел местечко, довольно чистенькое…» А на месте адресата вывел большими буквами: «Дерьмо». Затем снова порвал карточку и подумал вслух: «Эх, мать твою, я что, сюда приехал открыточки сочинять?» Джо кинул клочки за окно и вспомнил, кому бы он мог дать знать о себе — негру из посудомойки «Солнечного луча». Он высунулся из окна и проводил взглядом летящие обрывки. Один из них явно приземлялся на голову зазевавшегося моряка, но тот встрепенулся и влился в поток пешеходов, начинавших заполнять вечерние улицы.

Джо приноравливал шаги к встрече с богатой дамой у перехода. Если повезет, будет красный свет, он встанет рядом, как-нибудь завяжет разговор, и в конце концов дамочка даст приличную цену за его товар. Парк Авеню не оправдала надежд — прохожие лишь изредка скользили по нему безразличным взглядом. А он, прямо сказать, был и так не слишком уверен в своем предприятии. Значит, теперь стоило подсуетиться — и сомнения прочь!

Но дама, за которой он следовал, судя по всему, не проявляла желания бросаться на Джо с распростертыми объятиями. И все же он решил, что, если спасует перед ее безразличием и чувством собственного достоинства (а оно сквозило во всей ее внешности и даже в походке), шансы на дальнейший успех будут равны нулю.