— Боюсь, я монополизировала мисс Монро, — сказала Диана вошедшему в комнату мистеру Казину. С ним шел сияющий и упитанный Эдмунд Уилсон: одной рукой он сморкался в носовой платок, а другой держал стакан с виски.

— Пока мы тут болтаем, Лилиан доказывает Карсон, что та ничего не знает о юге и никогда не была в Новом Орлеане.

— О, разлученные близнецы наконец встретились! — прожужжал Уилсон, похожий на крупного деловитого шмеля.

— Не знаю, знакомы ли вы с мисс Монро… — по обыкновению, заискивающе начала Диана.

— Здравствуйте, мадам!

Мэрилин протянула ему руку:

— Безумно рада знакомству.

Уилсон похлопал себя по пузу и взглянул на Лайонела. Их встреча напоминала встречу в лесу Марии и Елизаветы из «Марии Стюарт»: оба незаметно кивнули друг другу, а Уилсон тихонько кашлянул. Сам Шиллер кашлянул бы от щекотания в горле, какое ощутил Уилсон, глотнув виски и вступая в разговор. Как это принято у людей, они мгновенно избрали меня в качестве темы для светской беседы, и сразу же стало ясно, что ни тот ни другой светских бесед вести не умеет.

— Когда Генри Джеймс состарился и устал от жизни, — сказал Уилсон, — его нередко видели на Хай-стрит в Рае, где он прогуливался со своим псом Максимилианом.

— Да-да, — ответил Триллинг. — Собака как воплощение наших лучших чувств. По-моему, Максимилиан-долгожитель появился после Тоски. Леон Эдель писал, что Максимилиан как будто перенял от Джеймса часть его авторитета. — Лайонел непринужденно огляделся по сторонам. — Леона здесь, часом, нет?

— Не знаю, — ответил Уилсон и на секунду умолк. — Как вам «Рощи…»?

— «Рощи Академа»? Вы знаете, роман одновременно бесит и умиротворяет. Мы, кстати, читаем курс.

— О великих книгах?

— Именно. Наша цель — возродить утраченную веру в добродетель и силу рационального мышления. А то мы все рассчитываем только на порядок, внешние приличия и здравый ум. — Все, кроме Мэрилин, захихикали.

— Ну, Фрейда-то внесете в список — чтобы не забывали о хрупкости человеческой души?

— Разумеется: «Недовольство культурой».

— Везунчики! В смысле ваши студенты. Смотрю, вы не оставили без внимания ни одного современного бога.

— Верно, Эдмунд. Мы не смеем претендовать — по крайней мере в первом семестре — на арнольдовскую «полноту духовного совершенства», но приложим все свои силы и нехитрые таланты, чтобы ее достичь.

Уилсон качнулся и быстро покосился на мистера Казина.

— Не верю, Альфи! — сказал он.

— Эдмунд…

Старик взглянул на профессора Триллинга и сощурил глаза.

— Ваш курс имеет хоть какое-нибудь отношение к Америке?

— Только к ней он и имеет отношение.

— Неужто?

— Да. Америка у нас в крови, Эдмунд. Это наша движущая сила. Мы американцы, которые учат юных американцев читать.

Ирвинг Хоув покачал головой.

— Нет, Ирвинг, они не выйдут на улицы, — сказал Триллинг. Альфред Казин тоже покачал головой. Триллинг повернулся к нему: — Нет, Альфи, они не станут искать, куда бы выместить свою злобу. Они попытаются понять значение морального авторитета в современной литературе. Если они научатся читать, то потом научатся и жить. Мы хотим обратить их внимание на Дидро.

Уилсон глотнул виски.

— Это не по-американски, Лайонел. Как угодно: по-английски, по-французски, по-немецки. Но прежде всего по-английски.

Мистер Хоув попятился и отошел за диван, словно отгораживаясь от любых намеков на патриотизм.

Пока они вели этот светский спор — светский на поверхности, оскорбительный внутри, — я дернул ушами и вмиг услышал голоса всех собравшихся на вечеринке. Их голосами говорила Европа, вдруг уварившаяся до современной жижицы, — голосами сыновей и дочерей иммигрантов, заявивших свои права на американскую новизну. Карсон стала Лулой Карсон Смит, Мэрилин — Нормой Джин Бейкер, мистер Триллинг — Лайонелом Мардохеем, а наш старый знакомец Ли Страсберг — Израэлем Страссбергом. Они были детьми в крошечном саду Америки: живо открывали новое в себе и радовались окружающему миру, с готовностью подстраивающемуся под их нужды, — при этом каждый вносил свой вклад в дело забвения.

Мэрилин окинула взглядом собравшихся и подумала, что они похожи на персонажей миллеровских пьес — только добрее, сильнее духом и лучше приспособлены к успеху. Наконец она могла порадоваться тому, что этот этап ее жизни пройден. Впрочем, она догадывалась, что никогда не перестанет выискивать в семейных парах черты, которые помогают людям держаться вместе, — и те, что приводят семьи к краху. Сегодня ее посетила простая и свежая мысль: счастливые пары не провоцируют друг друга на конфликт едкими замечаниями. Какая трогательная истина. Я видел немало совсем молодых семей, которые в промышленных масштабах генерируют в адрес друг друга бессмысленные, колкие — если не сказать злобные — высказывания. Однако Триллинги были не из таких. Их ссоры проходили в тишине. В лучших традициях Генри Джеймса. Они приберегали злобные шпильки для окружающих, да и те сперва заворачивали в тончайшее кружево, надушенное ароматом безупречных манер. Но срабатывало не всегда. Первой обычно срывалась Диана.

— По-французски? По-английски? И это говорит человек, написавший «Замок Акселя»! Знаешь, Эдмунд, эти исследования американских сражений ударили тебе в голову. По-моему, ты с ума сходишь. Или перепил?

Диана совершенно вышла из себя, и Лайонел попытался угомонить жену одним словом и кивком.

— Диана, — сказал он.

— Постой, Лайонел, — вмешался Уилсон, — миссис Триллинг наверняка припасла веский аргумент. И, кстати, она права. Я сегодня выдул столько виски, что хватило бы поднять корабли конфедератов, затонувшие у острова Гвинн.

Уилсон пошатнулся и наступил мне на хвост. Я пискнул, но никто не заметил.

— Работа, работа… — добавил он. — Убивает всякое желание выступать на публике.

— Б-брось, Эдмунд, — с запинкой сказал Казин (старые привычки давали о себе знать).

Уилсон поглядел на него с нескрываемым презрением и жалостью, которую приберегал для иммигрантов, поставивших слишком много на американские идеалы и обещания. Он подумал, что в воззрениях мистера Казина сквозит нотка старого Бруклина, Браунсвилла, а его стремление на любой вопрос давать правильный ответ попахивает городским колледжем.

Уилсон осушил бокал, и кубики льда звякнули о его зубы. Профессор Триллинг вернулся в себя — туда, где плохое поведение окружающих лишь подтверждало безупречность его собственного. Однако в мыслях он задавался вопросом, почему не пустил Казина в Колумбийский университет: по уважительным причинам или только потому, что одного еврея там достаточно?

— Я неправильно выразился, — сказал Уилсон. — Порой я крайне туманно выражаю свои мнения. Я только хотел сказать, как мне грустно видеть слепое преклонение перед английскими ценностями.

— Может, на каком «берегу интеллектуалов» им и преклоняются. Например, в Уэллфлите, — сказал Ирвинг Хоув. — Вон стоит Стивен Спендер. У него все мысли о великих англичанах.

— Ах да, Стивен, — кивнул Уилсон. — Как и многие англичане, он не знает, куда идет, зато всегда знает кратчайший путь.

Лайонел посмотрел на Диану и указал на часы. Мэрилин подумала, что им наскучило ее общество, но из окна веяло холодным ветерком, и ей было хорошо.

— Англичане — слепые предводители слепого стада, — сказал Уилсон, едва продирая глаза. — И потому заслуживают презрения. Все эти второсортные художники и профессора с высокими тонкими голосками… Презираю!

С этими словами Уилсон наклонился и поставил пустой стакан на пол. Он сделал это очень медленно, и публика за это время успела разойтись.

— Не обращай на меня внимания, я всего лишь уроженец лжи, — сказал я. Он пропустил мои слова мимо ушей и, не выпуская из рук стакана, откинулся на спинку стула. Еще не поздно, сказал я себе, еще есть время. В следующий миг я рванул вперед и попытался оттяпать Уилсону пальцы.

— Ай! — красноречиво воскликнул он. — Паршивый пес меня цапнул!