— Ну?

— Да заткнись ты, Кимбл. Придет и твоя очередь. Мне надо приглядеть за этой штукой.

— Ты про собачку, что ли? — спросила Марджи.

— Нет, мисс Уродина! Я про это пойло. Его Кимбл намешал.

— Дай сюда, Хинтце!

Марджи почесала меня за ушком и взяла к себе на колени.

— Эй, Арлен! Только глянь на этого кроху. Он с вами весь день катается?

— Ага, весь день и потом всю ночь, — ответил Реймонд. Ему нравилось считать себя папочкой.

— Так не пойдет, чувак.

— А?

— Дай сюда бухло.

— А?

— Арлен, я от этой псины весь чешусь. Нельзя его где-нибудь оставить?

— Его уже оставили. С нами, — ответил Реймонд, глядя в зеркало заднего вида.

— Щас он тебе руку оттяпает, — сказал Кимбл, прикурил сигарету и безумными опухшими глазами покосился на нас с Марджи. — Злющая псина, ей-богу, а нянька из тебя никакая. Не показывай этому трусишке «летающие тарелки», а то он обделается со страху. Поняла?

— Я больше за тебя беспокоюсь, — сказала Марджи.

— Ага, давай сюда бухло, маньяк, — подхватила Арлен. Она включила радио, и все стали смеяться неизвестно над чем, накачиваясь едкой смесью из кувшина, — в салоне стояла такая духота, что с окон можно было слизывать пар. На улице было темно, верещали цикады. Гамбиты полубезумных разговоров катались по салону от стекол к сиденьям из кожзама, подростки что-то говорили, брали слова назад, щелкали пальцами в такт музыке, выплевывали сигаретный дым и краснели безо всяких причин. Потом Реймонд опустил стекло, и бесчисленные запашки стали просачиваться наружу, в деревья и освещенные дома, а голос Эдди Кокрана падал за нами на дорогу к Сидар-Хилл.

Над городом, точно светлячки, мерцали ТВ-антенны. Техасское небо выглядело безмятежным и одновременно зловещим. Люди без конца разговаривали, издаваемые ими звуки сливались со стрекотом насекомых на улице, и вместе они счастливо верещали на поросшем травой амфитеатре холма. Считается, что это самая высокая точка штата между рекой Ред и Мексиканским заливом. Высота, светлячки, цикады, всполохи пламени от зажигалок, внезапные блики света от наклоняемых бутылок, влажные глаза примерно сотни молодых людей — все это роднило вечер с каким-нибудь древним ацтекским праздником. Таким мыслям я предавался, наблюдая за целующимися и обнимающимися подростками на краю городского парка Сидар-Хилл: они смотрели в небо, их юность была в самом разгаре, и они ждали перемен, которые юность несет, но сам жест — инстинктивное желание поднять глаза к небу — был стар как мир, а священный трепет перед небом и того старей. Они сидели на траве, они мне нравились, и я бродил между кед и кроссовок в поисках чего-нибудь съестного.

Джойс рассказал Хинтце о том, как однажды видел НЛО с верхушки огромных «американских горок» в передвижном парке аттракционов Шэффера. Штука была длинной, как сигара, но точно не погодное явление и не дирижабль или вроде того. Хинтце достал из кармана кусок бастурмы и попытался скормить мне, но я оставил его нетронутым на траве. Он нахмурился.

— Да мой пес на другой конец света побежал бы за этой дрянью, — сказал он. — Эй, Реймо! Где ты раздобыл этого выпендрежника? От бастурмы нос воротит!

— Хороший пес, — ответил Реймонд. — Нью-Йоркская штучка.

— Хозяйка у него какая-то бизнес-леди, — добавила Арлен. — Смотри, а ошейник-то у него старый, у пупсика!

— Мы решили, что его хозяйка — знаменитость. Скажи, Арлен?

— По-любому. Какая-нибудь нью-йоркская знаменитость, солнечные очки вообще не снимает.

— Что ж, братишка, завидую тебе — десять баксов за такое плевое дело, — сказал Кимбл, допил остатки пойла из кувшина и поднял глаза к небу.

— Десять баксов — это ты загнул, — ответила Арлен. — Дядя Арнольд пообещал нам пятерку, если не облажаемся. — Я тем временем шнырял между их ногами и клубами табачного дыма. — Ах ты, шельмец, — проворковала Арлен, целуя меня в нос. Ветер пах дюжиной костров.

— А ты кошка, — сказал я.

Было в Арлен что-то такое, отчего в уме сразу рождались стихи, — карие глаза, должно быть, и эта нервная улыбка, словно бы говорящая, что жизнь — тяжелая штука. Арлен хотела от жизни только самого лучшего. Она погладила меня по спине, и я ощутил в ее руках какое-то легкое томление, жажду поэтических блаженств — в любви и принадлежности. Арлен взглянула на Реймонда: тот выдул четыре идеально ровных кольца и подмигнул ей (он умел подмигивать безо всяких сомнений и задних мыслей). За всем этим крылась какая-то грустная история — история девушек, которые никогда не уедут из Сидар-Хилла. Они были моей полной противоположностью. Они никогда не покинут свой городишко, и этот холодный факт стал одним из уроков, вынесенных мною из того ветреного вечера.

— Мой папа однажды видел их целую кучу, — сказала Марджи. — Сотни «тарелок» летели по небу клином, точно гуси. Дело было над военно-воздушной базой Карсуэлл. Я не вру, Богом клянусь.

— Верняк, — сказал Хинтце. — Элмо Диллон однажды видел, как «тарелка» приземлилась прямо на лужайку перед домом его мамочки. Жуткая хрень. Села посреди лужайки, а мать Элмо потом померла. Не в ту же ночь, а дней через сто — перед смертью она несла всякую чушь на разных языках, бредила и все такое.

Желание увидеть НЛО обратило взгляды всех ребят на холме в одну сторону. Они смотрели наверх, показывая пальцами на звезды и на пролетающий мимо космический мусор. Многие сидели в обнимку, другие поодиночке, направив рождественские телескопы на миллиарды глаз, которые будто бы глядели на них с иссиня-черного неба.

— Бредила, как же, — сказал Эдди Кимбл. — Брехня это все, брат. Я вот что думаю — пора валить отсюда. Давайте втарим еще пива.

— Мы остаемся, — ответил Реймонд.

— Думаешь, за нами наблюдают? — спросила Арлен. В следующую секунду Реймонд обернулся к ней, и по его лицу стало ясно, что она задала правильный вопрос. Он кивнул. Конечно, наблюдают. Он кивнул с видом старика, на которого взвалили мудрость веков.

— По-любому, подруга, — ответил он.

Реймонд гадал, удастся ли ему до лета наняться продавцом в бакалейную лавку. Надо будет сегодня узнать… Заскочить туда по дороге домой, что ли? Или брать побольше поручений у дяди Арнольда, а то и в бар устроиться в Форт-Уэрте. Как-никак барменам неплохие чаевые достаются. А летом податься в морскую пехоту: в Корпус-Кристи есть база. Он никогда нигде не был. Клево было бы повидать разные города — далекие города — и потом рассказывать о них друзьямб.

Небо таило чертову прорву секретов. Помню, мой надзиратель из карантина в Гриффит-парке говорил, что над головой у нас парит огромное количество всякого космического мусора: обломки двигателей, выброшенные баллоны из-под ракетного топлива, бесчисленные следы нашей битвы за покорение космоса. Детки чувствовали себя подкидышами, за которыми наблюдают с неба, но где-то наверху американские шимпанзе расходовали последние запасы кислорода, а русские собаки бороздили Солнечную систему в состоянии безысходного одиночества. Внеземные расы могли бы встретить этих бедных, изнывающих от жажды собак и допросить. «Расскажите нам все, что знаете, — сказали бы они, — об этих странных созданиях, что покрывают краской стены своих пещер и отправляют жителей родной планеты в бескрайний космический мрак». Интересно, русские собаки так же любят Плутарха, как я? Представляю себе картину: Лайка открывает пасть и, водружая флаг комедии на terra firma Марса, произносит: «Возьмем обезьяну. Поскольку она не может охранять собственность человека, подобно собаке, или возить тяжести, подобно лошади, или пахать землю, подобно скоту, она становится предметом шуток, издевок и оскорблений». Точно такая же мысль об обезьянах встречается во «Фрагментах» Посидония. Один только факт, что американцы для своей национальной космической программы выбрали именно обезьян, а не собак, может послужить чудесной иллюстрацией того, что Билли Уайлдер назвал «комическим характером американской действительности».

Хинтце вернулся на холм с хот-догами.